Скачать

Автобиографичность творчества М. Цветаевой

Начальной структурной единицей общества, закладывающей основы личности, является семья. Она связана кровными и родственными отношениями и объединяет супругов, детей и родителей, включающих одновременно два, три, а иногда и четыре поколения: папа, мама, их дети, бабушка и дедушка, внуки и правнуки…

Именно родители являются первыми воспитателями, имея самое сильное влияние на детей; именно им самой природой отдано преимущество в воспитании детей. С первых дней после рождения, когда ребенок еще беспомощен и нуждается в элементарном уходе, он усваивает родительские интонации, воспринимает эмоциональную атмосферу семьи, учится слушать и слышать, откликаться на ласку, ценить красоту.

Первые требования к личности человека и его поведению как результату семейного воспитания мы находим уже в библейских заповедях: не убий, не укради, будь почтительным к родителям и старшим и другие.

Таким образом, семья – это взаимодействие родителей и детей, направленное на формирование лучших человеческих качеств у ребенка. Родители для детей – это, как правило, жизненный идеал, ничем не защищенный от детского пристального глаза; дети хотят быть похожими на своих родителей, хотят связать свою взрослую жизнь с человеком, похожим на маму, папу.

Каждый ребенок невольно и неосознанно повторяет своих родителей, подражает им. Именно дети несут в себе заряд той социальной, духовной, нравственной среды, в которой живет семья.

От того, как налажено исполнение всех семейных правил и традиций, как складываются взаимоотношения, зависит направленность и характер семейного воспитания. Отношения в семье формируют в ребенке соответствующие черты характера и личностные качества. Фактор личной жизни родителей, характер их отношений между собой и с детьми является определяющим в процессе становления ребенка как личности.

Семья – это вечная общечеловеческая ценность, «начало всех начал» для ребенка, своеобразный микромир со своими закономерностями и правилами.

Все перечисленными нами выше характеристики семьи не являются требованием момента – это истины, устоявшиеся в течение долгого времени; они были, есть и будут. Семья в этом отношении, достаточно статичная единица, и значение ее в любую историческую эпоху и в любой социальной обстановке неизменно.

Семья, являясь платформой для строительства гармонически развитой личности, накладывает отпечаток на эмоционально-нравственное восприятие мира, формируя и психическую «среду» человека.

Несомненен тот факт, что личность вообще формируется в первую очередь в рамках семьи.

Марина Ивановна Цветаева – литературный гений ХХ века. Весь ее нелегкий творческий путь увенчан легендами и представляет перед нами как необычная история жизни. Среди многих имен в русской литературе она отличается тем, что глубоко индивидуальна и личностна в своем творчестве. За обилием форм и течений она не потеряла того, что отличает человека и художника. Это порыв души поэта.

Целью нашей работы является рассмотрение семьи Марины Цветаевой в двух аспектах:

1. Семья как фактор и среда формирования творческой личности;

2. Семья как средоточие мотивов творчества художника Марины Цветаевой.

Мы выявляем все реалии, факты и свидетельства современников Марины Ивановны, действительные переживания членов семьи и ее самой, которые впоследствии найдут свое поэтическое преломление в творчестве Марины Ивановны Цветаевой.

Изучение семьи художника не только как реально существовавшей формирующей среды, но и как средоточия мотивов его лирики – вот ракурс рассмотрения вопроса о роли семьи в жизни человека.

В данной работе сделана попытка исследования фактов истории семейной жизни Цветаевых; условий, послуживших основой для формирования семьи, особенностей уклада и мировосприятия цветаевского дома.

В этой связи были изучены и фрагментарно воспроизведены воспоминания современников Марины Цветаевой: В.В. Розанова, А. Жернаковой-Николаевой, М. Сломина, С.И. Липеровской, Э.Л. Миндлина, Н.В. Резниковой – а также членов её семьи – Валерии Цветаевой, Анастасии Цветаевой, Ариадны Эфрон.

Семья, занимающая главенствующее место в жизни в период детства и юности, преломляясь через личностное восприятие, становится темой творчества Марины Цветаевой.

Проза Цветаевой, в этом случае, не что иное, как биография творца. Героями ее произведений становятся реально существовавшие люди, более того, люди, оказавшие огромное влияние на формирование ее как творчески одаренной личности – это Мария Александровна Мейн (очерк «Мать и Музыка»), Иван Владимирович Цветаев (очерк «Отец и его Музей»), Александр Сергеевич Пушкин (очерк «Мой Пушкин»). Эти произведения дают полную картину среды, «родившей» гения. Говорить о достоверности и индивидуальности образов позволяет тот факт, что в своей автобиографической прозе Марина Цветаева выступает как исследователь своего детства, родителей, среды, времени.

Примечательно, что прозу и поэзию Марины Цветаевой объединяет родство мотивов: поэзия и проза – различное воплощение одних и тех же переживаний, восприятия действительности. Автобиографическая проза требует от писателя максимальной объективности в отражении жизненных реалий, а поэзия – средство самораскрытия.

Через автобиографическое повествование Марина Цветаева вводит нас в мир своей семьи, чтобы показать, как её захлестнула «стихия», унесшая в мир поэзии.

Мир семьи, а вместе с тем и детства – казалось бы, очень замкнутый – в творчестве Марины Ивановны существует внутри круга ее основных раздумий тех лет: О Поэте, Времени, Человеке с его соотнесенностью с действительностью.

Поэтическое творчество Цветаевой освещено избирательно: прежде всего стихотворения, посвященные теме семьи, отражающие действительные события и переживания поэта, мотивы, общие для автобиографической прозы и поэзии; психологическая сторона цветаевского творчества, обусловленность выбора художественно-изобразительных средств, приемов, отдельных образов.

Изучением Марины Цветаевой как поэта, прозаика занимались известные литературоведы В. Швейцер, А. Саакянц, И. Кудрова, Г. Седых, А. Белова, М. Маслова; результаты исследования которых отражены в данной работе.

Таким образом, для своего исследования мы избрали три группы объектов:

документальные свидетельства о семье Цветаевых;

автобиографическая проза Марины Ивановны Цветаевой, воссоздающая семью как формирующую среду и детство как пору становления;

- отдельные поэтические тексты, раскрывающие семейную тему.

В процессе работы решаются следующие взаимосвязанные задачи:

– осуществить обзор документальных свидетельств о семье М.И. Цветаевой;

– рассмотреть отдельные прозаические произведения М.И. Цветаевой с точки зрения автобиографизма;

– на основе анализа автобиографической прозы выявить наиболее значимые факторы становления личности художника М.И. Цветаевой;

– сопоставить идейную и жанрово-стилевую специфику очерков–эссе «Мать и Музыка», «Отец и его музей», «Мой Пушкин»;

– обозначить сквозные мотивы прозы и поэзии М.И. Цветаевой, определяемые и связанные темой семьи.

Работа состоит из введения, трех глав, заключения и перечня литературы.

Глава I. Хроника семьи Цветаевых в документах, воспоминаниях и свидетельствах современников

1. Личность, мировоззрение, жизненный и творческий путь Ивана Владимировича Цветаева и Марии Александровны Мейн

Красною кистью

Рябина зажглась,

Падали листья,

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоан Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

М. Цветаева

Эти стихи переносят нас в Москву, где 26 сентября 1892 года, в семье профессора Московского университете Ивана Владимировича Цветаева родилась дочь Марина. Её жизненный путь был очень непрост. Живя в сложное время, Цветаева отдавала дань труду поэта, невзирая на часто нищее существование, многие бытовые неурядицы и трагические события, буквально преследовавшие её. Но быт побеждало бытие, выраставшее из упорного, подвижнического труда.

Результат – сотни стихов, пьесы, более десяти поэм, критические статьи, мемуарная проза, в которой Цветаева сказала все о себе самой. Марина Цветаева создала совершенно неповторимый литературный мир и свято верила в музу: “Стихам моим – всегда будет хорошо”.

Судьба, сплетение роковых событий и мимолетных мгновений – все это нанизывается как бусины на нить жизни, а узелком, держащим на себе это многообразие, является семья; именно с неё начинается путь каждого, именно она определяет дорогу длиною в жизнь.

Семья, как вечная человеческая ценность, навсегда остается главным духовным богатством каждой личности, а у поэтов и писателей она является той духовной основой, которая влияет на его творчество.

Марина Цветаева признана “кометой” поэзии, вспыхнувшей на небесах русской литературы, когда ей было всего восемнадцать лет. Но позднее она стала и великолепным прозаиком. Особенностью прозы Цветаевой является автобиографический характер произведений. Именно в этой составляющей её литературного наследия, как на ладони, сменяя друг друга, просматриваются события её жизни: семья, детство, родители, друзья, творчество, любовь… В них вся полнота эмоциональных переживаний, глубина душевной боли и искренность моментов счастья (“Мать и Музыка”, “Отец и его Музеи”, “Мой Пушкин” являются ярчайшим подтверждением этой мысли).

Самостоятельная жизнь человека начинается с детства, которое уходит корнями в семью.

Вернемся в Москву XIX века и обратимся к исторической хронике семьи Цветаевых (это позволит воссоздать атмосферу, сформировавшую литературного гения и нашедшую отражение в творчестве Марины Ивановны).

Первое немаловажное обстоятельство на которое следует указать в этой связи: родители Марины Цветаевой были люди несхожие как по происхождению и воспитанию, так и по темпераменту и жизненным устремлениям.

Иван Владимирович Цветаев “выбился в люди” совершенно самостоятельно. Он родился 4 мая 1847 года во Владимирской губернии в семье сельского священника и никогда не забывал о своем происхождении и бедности своей семьи. По семейной традиции Иван Цветаев, как и его три брата, окончил Духовное училище. Он поступил во Владимирскую духовную семинарию, но в 25 лет вдруг круто изменил свою жизнь. Выйдя из семинарии, он отправился в Петербург, чтобы поступить в Медико-Хирургическую Академию, но той же осенью 1866 года стал студентом историко-филологического Петербургского университета. Здесь нашел он свое призвание.

Иван Цветаев вскоре перешел из духовного сословия в дворянское, стал “дворянином от колокольни”, как он сам однажды не без иронии выразился.

Далее в хронологическом порядке все, что успел сделать за истекшие годы Цветаев. Он защитил в Петербурге магистерскую диссертацию, преподавал на кафедрах Римской словесности Варшавского и Киевского университетов, а главное – провел более двух лет в заграничной командировке, собирая материалы для докторской диссертации. Его интересовали древние италийские языки, он был одним из пионеров в этой области.

Когда в 1877 году И.В. Цветаев был избран на должность доцента кафедры Римской словесности Московского университета, его интересы выходили уже далеко за пределы чистой филологии. Через несколько лет Цветаева пригласили заведовать гравюрным кабинетом, а потом и предложили стать хранителем отделения изящных искусств и классических древностей в Московском Публичном и Румянцевском музеях: здесь ему открылось новое поле деятельности.

Возглавив в 1889 году кафедру теории и истории искусств, он возмечтал создать при Университете музей античного искусства и начал активно пополнять вверенные ему коллекции.

Делом значительной части жизни И.В. Цветаева было создание Музея изящных искусств. И это увлекло всех старших членов его семьи. Такая атмосфера полной заинтересованности близких людей, конечно, очень помогала Цветаеву. В дневнике, например, читаем такую запись 22 июня 1898 года о подготовке к докладу на заседании: “… я, страшно утомленный сутолокой последних дней и этой последней работой, ушел спать, а жена принялась перечитывать написанное и отмечать к утру все, что было неудовлетворительного в стилистическом или в другом отношении…”(1)

Планы по содержанию музея постепенно расширялись, и дело это поглотило почти четверть века жизни Ивана Владимировича. Цветаев от всех бед знал одно средство – труд. Старшая дочь потом так описывала его день: “В Москве рабочий день его начинался в 6 часов утра. До утреннего завтрака занимался он у себя в кабинете. Лекции в университете, или на Высших женских курсах, или в консерватории шли до 1130, а в 12 часов он был уже в Румянцевском музее на ежедневной службе до 4 часов. Домой шел по совету врача пешком и соблюдал час отдыха перед обедом в 6 часов. Вечером – очередные кабинетные занятия, деловая переписка или заседания”(2).

За границей же Цветаева ожидали – бесконечные хождения по музеям, переговоры со специалистами, заказы слепков, экспонатов.

Десять лет Иван Владимирович был женат на Варваре Дмитриевне Иловайской, дочери своего друга, известного историка. Варвара Дмитриевна любила другого и вышла замуж за Цветаева, подчиняясь воле отца. Однако сумела внести в семью дух радости, праздника – и Иван Владимирович любил её всю жизнь и долгие годы не мог оправиться от её внезапной кончины.

Он вторично женился весной 1891 года. Мария Александровна Мейн была моложе него на 21 год, она родилась в 1868 году. Дочь богатого и известного в Москве человека, она хоть и не была красива, могла рассчитывать на более блестящую партию, чем вдвое старший вдовец с двумя детьми. Виною всему был её “романтизм”.

Мария Александровна росла сиротой, оставшись без матери девятнадцати дней, – и поэтому неудивительно, что она взялась заменить мать Андрюше Цветаеву, тоже осиротевшему на первом месяце жизни. Мария Лукинична Бернацкая – мать Марии Александровны, скончавшаяся в 27 лет – происходила из старинного, но обедневшего польского дворянского рода. Это давало Марине Цветаевой повод отождествлять себя с “самой” Мариной Мнишек.

Мария Александровна росла одиноко. Ее не отдавали ни в пансион, ни даже в гимназию. Жизнь в отцовском доме была замкнутой и строгой, подруг и товарищей у неё не было.

Мария Мейн была человеком незаурядным, наделенным умом, большими художественными способностями, глубокой душой. Сиротство и одиночество бросили ее к книгам; в них она нашла друзей, наставников и утешителей. Книги и музыка стали её жизнью, заменили ей реальность. Она получила прекрасное домашнее образование: свободно владела четырьмя европейскими языками, блестяще знала историю и литературу, сама писала стихи по-русски и по-немецки, переводила с- и на известные ей языки. У нее было музыкальное дарование. Она страстно любила природу. Казалось, в её детстве и юности было все, о чем можно мечтать. Но не хватало чего-то важного: простоты, сердечности, понимания, так необходимого развивающейся душе. Отец обожал её, но был требователен и деспотичен. Обуревавшие ее мечты и чувства Мария Александровна доверяла музыке и дневнику – своим единственным друзьям. Постепенно сам характер ее делался сдержанным и замкнутым.

Роковую роль в её жизни сыграл отец. “Дедушка Мейн”, которого с нежностью вспоминали обе его внучки, дважды разбил жизнь своей дочери. Шестнадцати-семнадцати лет Мария Александровна полюбила, как может полюбить страстная натура, живущая в мире романтических грез. Были встречи, прогулки верхом в лунные ночи. Любовь была глубокой и взаимной, Мария Александровна могла быть счастлива. Но человек, которого она любила, был женат. Отец счел его встречи со своей дочерью недопустимой дерзостью и потребовал их прекращения. Развод казался ему грехом, он не признавал его. Дочь повиновалась, но годы не переставала помнить и любить героя своего юношеского романа. В единственной сохранившейся книжке ее девического дневника есть такая запись: “… так любить, как я его любила, я в моей жизни больше не буду, и ему я все-таки обязана тем, что мне есть чем помянуть мою молодость; я, хоть и страданиями заплатила за любовь, но все-таки я любила так, как никогда бы не поверила, что можно любить!...”(3)

Ей оставался единственный путь – замужество. Но в этой перспективе не виделось счастья и радости. Она думает о неизбежном замужестве почти с отвращением – дневник сохранил ее горькие мысли: “Придет время, поневоле бросишь идеалы и возьмешься за метлу… Тогда-то я и буду жить тем материалом, которым я теперь запаслась. Надо бы только позаботиться о том, чтобы его хватило с избытком на всю жизнь…”(4) Это многое поясняет в “странном” замужестве Марии Александровны и её последующей жизни жены и матери. Не исключено, что она избрала немолодого профессора Цветаева не только с прямой целью заменить мать его осиротевшим детям, как считала её старшая дочь, но и потому, что знала, что и он живет для идеалов.

В браке Мария Александровна надеялась преодолеть и изжить свою душевную драму. Но ситуация оказалась слишком неподходящей, Мария Александровна по молодости и неопытности не могла осознать этого до замужества. Муж тосковал о покойной жене и даже не старался, по мнению окружающих, скрыть этого. Она ревновала к памяти предшественницы, боролась с этим чувством и не могла с ним совладать. “Мы венчались у гроба”, – грустно доверила она дневнику.

Иван Владимирович большую часть своего времени посвящал работе, постоянно находился в разъездах, и естественно, семья Цветаевых ощущала недостаток взаимного общения.

Валерия Ивановна Цветаева обращала внимание на то, что переезды, разные пансионы, “обязательные смены мест и людей, смена привязанностей и порядков создавали у детей чувство бездомности, неустойчивости”(5). Да и в словах Марии Александровны, о которых вспоминает её младшая дочь, говорится что-то похожее: “Дети, жизнь идет полосами, вы это увидите… и вы вспомните мои слова!..”(6) Именно тогда, когда обыкновенно закладываются устои, когда дом, родные, их любовь кажутся столь непременными, существующими от века на всю жизнь. И Анастасия Ивановна продолжает: “Наша жизнь, как перекати-поле, катится дальше”(7).

Когда летом 1903 года отец приехал к младшим детям в Лозанну, чтобы перевезти их потом вместе с Марией Александровной в Шварцвальд во Фрейбург и поместить жену в санаторий, обнаружилось, что девочки очень хорошо усвоили французский язык, а немецкий язык забывают, младшая забывает и русский. В июле 1903 года И.В. Цветаев рассказывал жене своего первого тестя о Марине, которой было тогда неполных одиннадцать лет: “За Марусю даже страшно: говорит, как взрослый француз, изящным, прямо литературным языком… пишет по-русски правильно и литературнее пяти-шестиклассников в гимназиях…” И дальше с большой тревогой, которая теперь может показаться провидческой: “Экие дарования Господь ей дал. И на что они ей! После они могут принести ей больше вреда, чем пользы”(8).

Именно в такой семье и родился литературный гений; рябина стала символом судьбы, тоже переходной и горькой; Цветаева вобрала в себя мятежную натуру матери и преданность искусству отца.

Прошел год после приезда Цветаева в Лозанну. В конце 1904 года М.А. Цветаева пела в хоре во время гастролей во Фрейбурге немецкого трагика Эмиля Поссарта, на обратном пути простудилась, и болезнь уже ее не оставляла. Приехал Иван Владимирович, грянула другая беда – сообщение о пожаре в музее. И тогда же (беда не приходит одна – писал в письме к другу Иван Владимирович) девочек водили в горы, дорога обледенела, они упали, вернулись в пансион в крови. Конечно, такое падение – дело житейское, но на Ивана Владимировича это событие произвело гнетущее впечатление, поселило в нем тревогу и предчувствие беды. Состояние здоровья Марии Александровны ухудшилось. Она уехала в санаторий. Весной 1905 года на пасху в пансионе остались только девочки Цветаевы, остальные были на празднике у родных.

Три – а то и четыре – года члены семьи жили врозь. Валерия Ивановна Цветаева рассказывала: “В самое тревожное время для нашего отца выяснилась необходимость вернуть семью в Россию и среди всех дел найти для этого возможность и время”(9).

В Тарусе ремонтировали дачу к возвращению совершенно больной Марии Александровны и девочек. Брат Андрей не видел их четыре года, старшая сестра – три года. Делали специальную пристройку для комнаты, в которой было бы удобнее Марии Александровне. В кои-то веки вся семья была вместе.

5 июля 1906 года Мария Александровна скончалась. Хоронили в Москве. А.И. Цветаева пишет: “После маминых похорон в памяти – провал”.(10) Осенью Марина – ей четырнадцать лет – попросила определить её в интернат гимназии фон Дервиз. В субботу приезжала домой на воскресенье. В этой гимназии не потерпели как-то проявленного Мариной своеволия, и – по воспоминаниям – она будто бы сказала: “Пойду в другую гимназию – ничего не потеряю. Уже привыкла кочевать…”(11)

После смерти матери Марина Цветаева подолгу “пропадала” в своей маленькой комнатке с красными обоями в золотых звездах, не спускаясь вниз, не ходила гулять, никого, кроме сестры не хотела видеть. “Целый год жила без людей в своей маленькой комнате, в своем огромном мире…” (в письме к Розанову).

Нередко, когда не хотелось идти в гимназию, пряталась на чердаке – ждала, чтобы отец ушел на службу. Почти неизменным состоянием Цветаевой была тоска. Тоска и – чувство пустоты: против всех, но главное – против обыденности, будничности, буржуазности существования.

У Ивана Владимировича музей по-прежнему был основной заботой. АИ. Цветаева вспоминает об отце: “… до глубокой ночи на его большом столе, заваленном бумагами, две горящих свечи под абажуром. Его согнутая фигура над столом… “Папа, что ты делаешь?” – “Учусь, голубка…”(12)

Шло время, а дом в Трехпрудном переулке все меньше и меньше объединял своих обитателей. А.И. Цветаева писала о “щуке, раке и лебеде” их дома: “… папа с его Музеем, латынью, греческим, Андрей с мандолиной, охотничьим псом и ненавистью к латыни, Маринины стихи, её немецкие и французские книги, мой каток и подруги, Роденбах, Лермонтов… Лёрины ученики, её воскресная школа и выставки, её “прочь из дому”…”(13) Семейный дом в Трехпрудном был построен на обломках, оставшихся от катастрофы. С великим самопожертвованием он был искусно и искусственно создан – с единственной целью: дать надежный кров и теплый очаг детям. В старых стенах дома, скрытое ритуалом налаженного быта, жило личное, одинокое страдание каждого.

31 мая 1912 года состоялось открытие музея – торжественный день в жизни И.В. Цветаева. Все дети присутствовали на торжестве. После открытия музея вся семья еще раз собралась, по-видимому, только уже у гроба отца. Дочери разъехались, сын учился в университете и путешествовал (кстати, оказалось, что он один изо всех унаследовал у отца деятельную любовь к изобразительному искусству – позднее, уже в советское время, он был экспертом по западной живописи…).

Летом 1913 года Валерия Ивановна отвезла Ивана Владимировича в деревню под Подольском, устроила его там на отдых. 28 августа у него случился приступ грудной жабы. Иван Владимирович пережил жену на семь лет: он умер в конце лета 1913 года, умер на руках у Марины и у сына Андрея. На панихиде – дома, в Трехпрудном переулке, и 1 сентября в университетской церкви, и потом на кладбище присутствовали все дети.

Позднее Марина Цветаева писала об отце В.В. Розанову: “… он нас очень любил, считал нас “талантливыми, способными, развитыми”, но ужасался нашей лени, самостоятельности, дерзости, любви к тому, что он называл “эксцентричностью”… Самый последний год он чувствовал нашу любовь, раньше очень страдал от нас, совсем не зная, что с нами делать. Когда мы вышли замуж, он очень за нас беспокоился…”(14) (8 апреля 1914 г.)

2. Семья Цветаевых как союз творческих индивидуальностей

Мнения современников и литературных критиков в оценке семейной атмосферы дома Цветаевых неоднозначны и противоречивы. Так современница Цветаевых А. Шумакова-Николаева заметила: “Лейтмотивом цветаевского дома было взаимное непонимание. Профессор Иван Владимирович Цветаев не понимал своей жены – Марии Александровны, как и она его. Он не понимал и своих детей, а они, в свою очередь, не понимали его. И между старшей дочерью Ивана Владимировича – Валерией, ее родным братом Андреем и сводными сестрами их Мариной и Асей царило такое же непонимание. А между тем все они были превосходными людьми…”(15)

А вот Валерия Цветаева так вспоминает о своей семье: “Сестер сближала с их матерью общая одаренность, мучительная тяга к чему-то, нарыв в горле и в радости. Нарыв, приводивший к поступкам исступленным, часть общая для них всех троих – субъективность восприятия (окраска звука и т.л.) и эгоцентризм, безотчетно переходивший порою в холодный цинизм, находивший для себя почву в сложившихся обстоятельствах.

Болезненные явления приписываю я наследственности из семьи Мейн, сестра старика Мейна была психически ненормальною.

Таким детям с ранних лет нужно было руководство, прежде всего богатое душевным теплом. Мария Александровна сама была человек порывистый, несдержанный. Отец поощрял в детях, поддерживал, не жалея средств, все, что могло повысить их культурный уровень: общее образование, знание языков, помощь репетиторов, гувернанток, занятия музыкой, путешествия, но личное повседневное руководство разве мог он взять на себя?”(16)

Гимназическая подруга Марины Цветаевой Софья Липеровская (урожденная Юркевич), педагог, автор ряда книг по русской литературе, в статье “Юные годы” вспоминает: “Я была у Марины в Трехпрудном переулке. Познакомилась с её семьей – с отцом, сестрой Асей и с братом Андреем.

Весь уклад жизни семьи Марины был для меня необычен: разобщенность членов семьи, своеволие каждого, разница характеров, взглядов, поведения, нежелание считаться с другими и какая-то потаенность, нервозность – все противоречило отношениям в моей семье”(17).

Сама Марина Цветаева, отвечая однажды на вопрос о своей культурной “генеалогии”, сказала, что её, Марину, надо искать не “в русле культуры”, то есть, не там, где река течет по поверхности, прорыв себе ставшее привычным русло, а, говорила она, “ищите меня дольше и раньше”(18).

Семья Цветаевых была высококультурной, с богатыми семейными традициями. Писатель Миндлин Эмилий Львович писал о Марине Ивановне: “… Её семья – это семья москвичей высокой культуры… Семья Цветаевых была тесно связана с виднейшими людьми русской литературы, философии и науки”.(19) Все благоприятствовало быстрому и гармоничному развитию детского ума, способностей, дарований. В “Вечернем альбоме”, первой своей книги, Марина Цветаева назвала собственное детство “сказкой”.

Литературный критик А. Павловский следующим образом определили процесс становления Марины Цветаевой в семье как личности: “Характер Цветаевой формировался в семье, где многое способствовало – вопреки желаниям взрослых и даже незаметно для них – трагизму её мироощущения. Впечатлительная и ранимая детская натура, в которой уже пробуждалась удесятеренная поэтическим даром художественная восприимчивость, болезненно откликалась на самые малозаметные токи, шедшие к ней от ближайшего и единственного тогда окружения – от семьи, от дома”(20).

Если вспомнить жизнь других гениев – наших соотечественников, можно проследить определенную закономерность. Детство Пушкина с равнодушной к нему матерью (и его мать больше любила младшего, Льва), с бесконечно-легкомысленным отцом, с ранним отлучением от домашнего очага… Детство Лермонтова, воистину трагичное: смерть юной матери, когда ребенку не было и трех лет; тяжелые распри близких ему после матери людней – отца и бабушки; разлука с любимым отцом… Детство Блока – с семьей деда, с неугасимой любовью матери к оставленному (из-за его невыносимо тяжелого характера) мужу, с драматическими попытками восстановить семью… Детство Чехова – маленького каторжника, с отроческих лет взявшего на себя материнские заботы обо всей семье…

Несомненно то, что детство Марины не было безоблачным. А отрочество стало и вовсе тяжким: мать заболела неизлечимым в то время туберкулезом. И первая поездка за границу, в Италию (1902 г.), к бездонному синему небу и безграничному синему морю, была отнюдь не романтическим вояжем: мать ехала лечиться и брала с собой детей.

Поэтому закономерной выглядит запись Цветаевой: “Детство – пора слепой правды, юношество – зрячей ошибки, иллюзии. По юности никого не суди. История моих правд – вот детство. История моих ошибок – вот юношество”(21).

Литературный критик Марк Сломин (1894-1976 гг.) вспоминает: “Цветаева романтиком родилась, романтизм её был природным, и она его громко утверждала: из-за этого многие обвиняли её чуть ли не в актерстве и выверте – но те, кто хорошо знал её, отчетливо видели всю естественность её порывов, её бунта и всего, что неправильно именовали её “неистовством”(22).

Цветаева сама себя правильно определила:

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший сер,

Где вдохновенье хранят, как в термосе,

С этой безмерностью в мире мер.

Апрель, 1925 г.

Такой ее создал Бог, и такой она себя видела и принимала.

Глава II. Автобиографическая проза М.И. Цветаевой в аспекте постижения истоков ее творческой самобытности

1. Характеристика семейного уклада и осмысление роли матери в очерке “Мать и Музыка”

Проза Марины Цветаевой – явление в отечественной литературе уникальное. Она не писала рассказов, повестей, романов. У нее был некий собственный сплав нескольких жанров. Здесь никогда не встретить вымышленных героев, вымышленного сюжета. Цветаева рассказывала исключительно о том, что сама видела, помнила, переживала. О тех, с кем встречалась, о том, что сильно запало в душу. И в этом смысле вся ее проза автобиографична. Одновременно – высокохудожественна. Достаточно начать читать любую вещь – зазвучат живые голоса, предстанут перед глазами различные ситуации – бытовые и философские, житейские и поэтические.

Проза Цветаевой – не что иное, как биография души художника, творца. И к героям своих произведений она подходила так же: “Люблю не людей, но души, не события, а судьбы”(23).

Проза как жанр (если не принимать во внимание дневники и письма) начинает занимать главное место в творчестве Марины Цветаевой лишь в 1930-е годы, и причиной этому была совокупность многих обстоятельств, “бытовых” и “бытийных”, внешних и внутренних. Сама она несколько раз заявляла: “Эмиграция делает меня прозаиком”(24), имея в виду, что стихотворные произведения труднее устроить в печать (“Стихи не кормят, кормит проза”). С другой стороны, не раз признавалась, что у нее остается все меньше душевного времени; прозаическая же вещь создается быстрее. Но главное не в этом: уйдя “в себя, в единоличье чувств”, Цветаева хотела “воскресить весь тот мир”, канувший в небытие, милый ее сердцу на расстоянии прошедших лет, мир, который создал её – человека и поэта.

“Мать и Музыка” – автобиографическая проза, написанная летом-осенью 1934 года. 20 октября Цветаева послала В.Н. Буниной 10 билетов на свой литературный вечер с просьбой распространить их и написала: “1-го (ноября устраиваю “вечер”, то есть просто стою и читаю “Мать и Музыка” (мое музыкальное детство)…”

Напечатано произведение было только в 1935 году. Цветаева признавала силу родственных корней, именно поэтому эпиграфом к этому прозаическому произведению стали строки её собственного сочинения: “Я хочу воскресить весь тот мир – чтобы все они не даром жили и чтобы я не даром жила!”(25)

Ребенок живет в своем маленьком мире, где возникает детская мифология, где боги и герои – родители. Как настоящая мифология, она живет своей жизнью, развивается, трансформируется. Действующие лица ее не обязательно только прекрасны, как и греческие боги, они бывают жестоки и несправедливы. Может быть, именно с этого момента начинается творчество. Обычный человек расстается с творчеством, с исходом детства, с “поэтом” оно живет жизнь.

“Страшно подумать, что наша жизнь – это повесть без фабулы и героя, сделанная из пустоты и стекла, из горячего лепета одних отступлений…”(26) – писал Мандельштам. Нет пустоты в повести цветаевского детства, она облекла его в фабулу, создала прекрасную легенду о своей семье и главной героиней сделала мать.

Влияние матери на Цветаеву было огромным. Она считала, что обязана матери всем самым главным в себе, “главенствующее влияние – матери: музыка, природа, стихи…”(27) – признавалась Марина Ивановна.

В рассказах любой женщины ее мать предстает обязательно красавицей. Любой – но не Цветаевой. Она ни разу в “Матери и Музыке” не описала внешности матери; мать – существо необыкновенное, ни на кого не похожее; Марине не было дела до внешности, она “чувствовала” мать. Правда, и сравнивать особенно было не с кем, семья Цветаевых жила уединенно. Разве что с героями романтических баллад и романов, в мир которых мать ввела ее очень рано. На них она, в представлении и изображении Цветаевой, и была похожа. Цветаева видит свою мать романтической героиней. Это она создала в семье атмосферу напряженно-возвышенную и бескомпромиссную.

“Когда вместо желанного, предрешенного, почти приказанного сына Александра родилась только всего я, мать, самолюбиво проглотив вдох, сказала: “По крайней мере, будет музыкантша”(28).

“Слуху моему мать радовалась и невольно за него хвалила, тут же, после каждого сорвавшегося “молодец!”, холодно прибавляла: “Впрочем, ты ни при чем. Слух – от бога”. Так это у меня навсегда и осталось, что я – ни при чем, что слух – от бога…

… Когда 2 года спустя после Александра – меня, родилась заведомый Кирилл – Ася, мать, за один раз – приученная, сказала: “Ну что ж, будет вторая музыкантша”. Но когда первым, уже вполне осмысленным словом этой Аси, запутавшейся в голубой сетке кровати, оказалась “рангa” (нога), мать не только огорчилась, но вознегодовала: “Нога? Значит – балерина? У меня дочь – балерина?...(29)

В безмерном увлечении Марии Александровны музыкой, литературой, живописью, а потом и медициной чувствовалась неудовлетворенность. Почему? Дети не могли этого понять, скорее всего и не задумывались над этим, но в “развалинах” материнского рояля, под звуки которого они ежевечернее засыпали, слышалась тоска по какой-то другой, несостоявшейся жизни. Она стремилась свои неосуществленные мечты передать детям, вложить в их души свою, внушить, заклясть – чтобы они воплотились.

“Мать не воспитывала – испытывала: силу сопротивления, – подастся ли грудная клетка? Нет, не подалась, а так раздалась, что потом – теперь – уже ничем не накормить. Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики, как и мы потом, беспощадно вскрыв свою, пытались поить своих детей кровью собственной тоски. Их счастье – что не удалось, наше – что удалось!

После такой матери мне оставалось только одно: стать поэтом. Чтобы избыть ее дар – мне, который бы задушил или превратил меня в