Скачать

Уголовное право в России в X-XVIII веках

Содержание

Введение.............................................................................................................. 2

Глава I. Развитие уголовного права в XI – XV вв............................................ 4

Глава II. Преступления и наказания во времена

сословно-представительной монархии............................................................ 13

Глава III. Усиление уголовной репрессии

абсолютистского государства в начале XVIII в.............................................. 23

Заключение........................................................................................................ 30

Библиографический список.............................................................................. 31

Введение

Данная работа посвящена изучению уголовного права в России в XI-XVIII веках.

Если попытаться отследить историю развития понятия преступления, то необходимо отметить, что на различных этапах существования Российского государства понятие преступного определялось различным образом.

Принято считать, что первая попытка определить преступное сделана в Русской Правде (X в.). Преступление по Русской Правде определялось не как нарушение закона или княжеской воли, а как «обида», т.е. причинение морального или материального ущерба частному лицу или группе лиц со стороны, очевидно, частного же лица.

Понятие преступления в Псковской Судной грамоте (1467 г.) значительно изменилось по сравнению с Русской Правдой. Теперь преступными считаются не только посягательства на человека, его личность и имущество, но и иные запрещенные законом деяния, в том числе направленные против государства и его органов. Однако Псковская Судная грамота не знала специальных терминов для определения понятия преступного.

Первым, наиболее значимым средоточием уголовно-правовых норм указанного периода следует признать Судебники 1497 и 1550 гг. Суммируя взгляды историков права по проблеме понимания преступного в период средневековья, Н.С. Таганцев писал: «Наше старое право, конечно, не могло выработать деление преступных деяний по наказуемости, оно даже не имело особого термина для их обозначения: в древнейших памятниках в более общем смысле употреблялось выражение «обида», в эпоху Уложения Алексея Михайловича (l649 г.) - «воровство». При Петре Великом появляются слова «преступление» и «проступок»(1)

Но, несмотря на то, что для периода Московской Руси очень трудно выделить четкую дефиницию преступного (термины «лихое дело» и «воровство» обладают достаточной степенью условности), тем не менее, термин «лихое дело» вполне достаточен для основного понятия. Собственно «лихое дело» как терминологическое обозначение преступного предполагает тяжкое преступное деяние с ущербом для интересов государства.

Под преступлением Соборное Уложение царя Алексея Михайловича Романова (1649 г.) понимало «непослушание царской воле, нарушение предписаний».

Артикул Воинский 1714 г. заменяет характерный для Соборного Уложения 1649 г. термин «воровство» на «преступление». Преступление означает прежде всего нарушение закона. Так, в одном из указов 1714 г. предусмотрено: «Многие, якобы оправдая себя, говорят, что сие не заказано было, не рассуждая того, что все то, что вред и убыток государству приключить может, суть преступление»(2).

Кроме общего интереса к изучению отечественного права дооктябрьского периода, вспыхнувшего после 1991 г., актуальность вышеприведенной темы определяется и другим обстоятельством. Реформирование системы уголовного права предполагает некоторого пересмотра отношений к понятиям вины, наказания, объективной и субъективной сторонам преступления и т.д. В этой связи представляется интересным проследить, как решались указанные проблемы в историческом контексте. Это замечание и определяет цель настоящей работы. Для ее решение предполагается рассмотреть как конкретные источники права рассматриваемой эпохи, так и комментарии к ним специалистов по истории права.

Следует отметить, что данные вопросы хорошо освящены как в учебной литературе по истории права, так и в специализированных исследованиях.

Глава I. Развитие уголовного права в XI – XV вв.

Формирование пенитенциарного законодательства в Древней Руси началось при становлении государственности у восточных славян.

Важным источником права в Древней Руси являлись Княжеские Церковные Уставы. До нас дошли в сохранности два Устава. Устав Владимира Святославовича и Устав Ярослава Мудрого.

Устав Ярослава посвящался главным образом семейно-брачным отношениям, преступлениям против семьи и нравственности. Встречались наказания за эти деяния как бы двойственные и от; князя и от епископа. Почти все наказания имущественного характера. Только в одном случае предусматривалась смертная казнь - ст. 13 Устава. В этой статье устанавливалась ответственность мужа за двоежёнство. Устанавливалось наказание 40 гривен в пользу епископа, а незаконная жену (как правило молодая) заключалась в монастырь. Если же муж причинял зло своей законной жене (например, убьет раздосадованный на то, что его разлучали с более молодой), то в этом случае, возможно, было применение смертной казни.

В Устав Ярослава встречаются статьи, которые носят ярко выраженный классовый характер. За изнасилование и оскорбление женщины устанавливался штраф, размер которого зависел от положения потерпевшей. Если потерпевшая была женой или дочерью боярина, то наибольшая сумма. Если малого боярина, то меньше, если простого человека, то ещё меньше.

Самым известным памятником древнерусского права, содержащим нормы уголовных наказаний и порядок их исполнения, является "Русская Правда" в своей ранней редакции. Ее предписания основывались на обычаях и сложившейся практике наказания за совершенные преступления.

Своеобразно трактует Русская Правда общее понятие преступления: преступно только то, что причиняет непосредственный ущерб конкретному человеку, его личности или имуществу. Отсюда и термин для обозначения преступления - "обида". В княжеских уставах можно встретить и более широкое понимание преступления, охватывающее и некоторые формальные составы. Это заимствовано из византийского канонического права.

Соответственно пониманию преступления как "обиды" строится в Русской Правде и система преступлений. Русская Правда знает лишь два рода преступлений - против личности и имущественные. В ней нет ни государственных, ни должностных, ни иных родов преступлений. Это не означало, конечно, что выступления против княжеской власти проходило безнаказанно. Просто в таких случаях применялась непосредственная расправа без суда и следствия.

В уголовном праве особенно ярко проявляется классовая природа феодального права, открыто встающего на защиту господствующего класса и пренебрегающего интересами трудящихся. Это отчетливо видно при рассмотрении отдельных элементов состава преступления. Так, субъектом преступления может быть любой человек, кроме холопа. За действия холопа отвечает его господин. Однако в некоторых случаях потерпевший может сам расправиться с холопом-обидчиком, не обращаясь к государственным органам, вплоть до убийства холопа, посягнувшего на свободного человека.

Русская Правда не знает еще возрастного ограничения уголовной ответственности, понятия невменяемости. В литературе высказывалось суждение, что опьянение по Русской Правде смягчало ответственность (убийство на пиру). В действительности при убийстве в драке имеет значение не состояние опьянения, а элемент простой ссоры между равными людьми. Больше того, Русская Правда знает случаи, когда опьянение вызывает повышенную ответственность. Так, если хозяин закупа бьет его под пьяную руку, то теряет этого закупа со всеми его долгами; купец, пропивший доверенный ему чужой товар, отвечает не только в гражданском, но и в уголовном порядке, притом весьма строго.

Русской Правде известно понятие соучастия. Эта проблема решается просто: все соучастники преступления отвечают поровну, распределение функций между ними пока не отмечается.

Русская Правда различает ответственность в зависимости от субъективной стороны преступления. В ней нет различия между умыслом и неосторожностью, но различаются два вида умысла - прямой и косвенный. Это отмечается при ответственности за убийство: убийство в разбое карается высшей мерой наказания - потоком и разграблением, убийство же в сваде (драке) - только вирой. Впрочем, некоторые исследователи полагают, что здесь ответственность зависит не от формы умысла, а от характера самого преступления: убийство в разбое - это низменное убийство, а убийство в драке все-таки как-то может быть оправдано с моральной точки зрения. По субъективной стороне различается и ответственность за банкротство: преступным считается только умышленное банкротство. Состояние аффекта исключает ответственность.

Что касается объективной стороны состава преступления, то подавляющее число преступлений совершается путем действия. Лишь в весьма немногих случаях наказуемо и преступное бездействие (утайка находки, длительное невозвращение долга). Наиболее ярко классовая природа древнерусского права выступает при анализе объекта преступного посягательства. Ответственность резко различается в зависимости от социальной принадлежности потерпевшего.

Среди имущественных преступлений наибольшее внимание Русская Правда уделяет краже (татьбе). Наиболее тяжким видом татьбы считалось конокрадство, ибо конь был важнейшим средством производства, а также и боевым имуществом. Известно и преступное уничтожение чужого имущества путем поджога, наказуемое потоком и разграблением. Суровость наказания за поджог определяется, очевидно, тремя обстоятельствами. Поджог - наиболее легкодоступный, а потому и наиболее опасный способ уничтожения чужого имущества. Он нередко применялся как средство классовой борьбы, когда закабаляемые крестьяне хотели отомстить своему господину. Наконец, поджог имел повышенную социальную опасность, поскольку в деревянной Руси от одного дома или сарая могло сгореть целое село или даже город. В зимних условиях это могло привести и к гибели массы людей, оставшихся без крова и предметов первой необходимости.

Система наказаний Русской Правды еще довольно проста, а сами наказания сравнительно мягкие.

Месть - первичная форма наказания, осуществляемая потерпевшим и его ближними. Сначала она крайне неравномерна, так как определяется степенью разгневанного чувства и силами пострадавших. В историческое время она подлежит различным ограничениям, благодаря которым приобретает публичный характер, потому что подлежит контролю общественной власти. Ограничения мести сводятся: 1) к сокращению числа преступлений, за которые допускается месть; 2) к установлению срока, в течение которого можно мстить, и 3) к сужению круга мстителей. Древнейшая Русская правда знает месть за убийство, увечья, кровавые и синие раны, даже простой удар рукой или каким-либо не воинским орудием, а также за кражу. За увечья мстят дети; за раны и побои может мстить лишь сам потерпевший, и притом лишь вслед за нанесением удара. Пространная Правда упоминает только о мести за убийство и кражу, и не облагает наказанием того, кто ткнет мечем за причиненный удар. Все случаи правонарушений из мести могут подлежать судебной оценке; суд проверяет, соблюдены ли правила мести. Помимо этого сам суд может присудить месть. Намек на послесудебную месть содержится в краткой Правде и в летописном рассказе о суде над суздальскими кудесниками. Помимо указанных ограничений, важную роль в смягчении мести играет право убежищ. Местами убежищ прежде всего являлись церкви, о чем сохранилось несколько летописных указаний. Русская Правда в одном случае упоминает об убежище в частном доме; холоп, ударивший свободного, мог укрыться в хоромах, и господин мог его не выдать. В виде пережитка, неприкосновенность частного жилища вспоминается даже в одном северном памятнике московского периода. Постепенно ограничиваемая месть все более и более вытесняется системой выкупов. Выкуп - это денежное вознаграждение, уплачиваемое правонарушителем и его родственникам потерпевшему и его ближним, при условии отказа их от мести. Такая замена одного обычая другим, по существу столь противоположным, могла произойти лишь постепенно; отказ от мести сопровождался притом обрядами, устраняющими всякое подозрение в трусости перед противником. Раз упрочившись, выкупы слагаются в довольно сложную систему правил. Размеры выкупа, определяемые сначала соглашением сторон, мало-помалу фиксируются соответственно причиненным ущербам. Вмешательство общественной власти в дела этого рода вызывает установление штрафов и в пользу власти. Так возникают: 1) вира - штраф за убийство, поступающий в пользу князя; 2) плата за голову, головщизна или головничество , поступающая в пользу родственников убитого; 3) продажа - штраф за другие правонарушения, кроме убийства и увечья (за убийство взималось полувирье), также взимаемый в пользу князя. В пользу потерпевших от других преступлений, помимо убийства, уплачивается урок, протор, пагуба, или это вознаграждение обозначается описательно: "за обиду", "за сором", "за муку" и т. п. Система выкупов - господствующая форма наказания в Русской Правде и современных ей памятниках, но не единственная. В Русской Правде, помимо мести, упоминается еще наказание, назначаемое за убийство при разбое, поджог и конокрадство - именно поток и разграбление. Разграбление означает насильственное отнятие имущества, поток же объединял разные формы личных наказаний: изгнание, обращение в рабство и даже убийство. Отсюда могли развиться такие формы наказаний, как смертная казнь, телесные наказания и лишение свободы, известные у нас по византийским образцам, вслед за принятием христианства. Уже св. Владимиру епископы советовали казнить разбойников, хотя потом они же предложили восстановить старый порядок взимания вир. Высказана вероятная догадка, что и при Ярославле применялась смертная казнь, и что постановление Ярославичей об отложении убийства за голову следует понимать в смысле вторичной замены смертной казни вирами. Владимир Мономах поучает детей: "не убивайте и не повелевайте убити, иначе будете казнимы до смерти"(3). Есть указание , что осужденные насмерть могли от нее откупиться. Холопа, ударившего свободного мужа, по уставу Ярославичей, предписано "любо бити и розвязавше"(4). Из сопоставления этого места со словами Даниила Заточника : "а безумнаго аще и кнутом бьеши, розвязав на санях, не отымеши безумия его"(5), явствует, что и Русской Правде было известно телесное наказание кнутом. Наконец, летопись упоминает о примении в особых случаях членовредительных наказаний в ХI и в ХII вв. Несмотря, однако, на все большее упрочение в практике последних видов кары, наказания, вытекающего из саморасправы или примирения потерпевших с нарушителями, занимают в данном периоде первенствующее место.

В этот период материальная сторона преступления имела преобладающее значение; главное внимание обращалось на материальный ущерб, причиняемый преступлением, а не на грозящую от злой воли опасность. В эпоху Русской Правды от этой чисто материальной точки зрения можно отметить уже целый ряд отступлений: в ряде статей обращается внимание на степень проявления злой воли. Так, убийство на пиру в свадьбе, совершенное явно, влечет более мягкие последствия, чем убийство в разбое; ответственность купца за утрату чужих денег или товара видоизменяется в зависимости от того, случилась ли такая пагуба от Бога или по вине самого купца; за истребление скота пакощами взыскивается больший штраф, чем за кражу скота; последняя наказуется строже, если скот украден из хлева и клети, чем в случае кражи скота с поля. Но оценка внутренней стороны преступного деяния не идет глубоко; так, все соучастники в преступлении наказываются одинаково, хотя виновность их могла быть вполне различна. При взгляде на преступление, как на причинение вреда частным лицам, и при слабом развитии государственных начал, древнее право не знает преступлений против государства и общества. Даже Русская Правда позднейшей редакции перечисляет только преступления против жизни, здоровья, телесной неприкосновенности и имущественных прав частных лиц. В связи с этим стоит и другое явление: преследование преступника в древности было делом отнюдь не государственным, а самих пострадавших. В эпоху Русской Правды , под влиянием духовенства, появляется и иное воззрение на преступление, как на нарушение правил и предписаний, касающихся главным образом религиозной и семейной жизни. В церковных уставах перечисляется целый ряд деяний, нарушающих установленные правила о брачном союзе и о соблюдении обрядов православной веры, хотя бы эти деяния и не причиняли никому прямого вреда; так, подлежали наказанию те, "кто молится под овином или в рощеньи у воды", "кто ест и пьет с иноязычниками и некрещеными" и т. п. Под этими же влияниями начинает слагаться и понятие о преступлениях государственных.

Три с половиной века, с 1136 по 1478 гг., на северо-западе земли Русской существовала Новгородская феодальная аристократическая республика, а с 1348 по 1510 год республиканская форма управления существовала и в Пскове.

Памятником законодательства Псковской республики являетсяПсковская судная грамота. В ней, в частности, отражены и особенности уголовного права.

Грамота не содержит специальных терминов для характеристики преступления. На практике репрессии зачастую «подгонялись» под интересы не республики в целом, а узкой группе правящего боярства. Например, за отказ воевать с московской ратью правящая верхушка Новгорода устраивала повальное избиение рядовых граждан. В Псковской Судной грамоте не оговаривается социальный статус преступника, предполагалось, что в республике все отвечают за свои действия, если они свободны. О холопах и их убийствах кодекс не упоминает. Предполагается, что его убийство влекло лишь возмещение убытков.

В представлении о субъекте примечателен дифференцированный подход к соучастию. Летописи содержат сведения, указывающие на различие между непосредственным исполнителем и подстрекателем.

Для указанного периода характерны новые объекты преступления – государственное спокойствие, государственная служба, отправление правосудия.

К преступлениям против порядка управления законодатель относит перевет и крамолу. Первое означало измену и сношение с врагами, деятельность в пользу враждебных Новгороду сил (Литве, Польше, Швеции, Москве), второе – восстание, смуту. Каралось также покушение на православную веру, сурова была борьба с язычниками и еретиками.

Уголовное право в Новгороде и Пскове – прямое следствие республиканских обычаев. Характерно, что здесь, например, за должностные преступления карались и высшие сановники. Так, в 1136 г. состоялся суд над князем Всеволодом, которому ставилось в вину то, что он «не блюдет смердов, думал променять Новгородский стол на великокняжеский и не был храбр в бою»(6). С другой стороны, личность князя была неприкосновенной.

Некоторые новшества наблюдаются в области покушения на личность. Наряду с убийством, нанесением увечий и ран, оскорблением действием, известным и Русской правде, наказывалось и оскорбление словом, и даже связывание без вины – преступление, характерное для городского республиканского строя, считавшегося с достоинством граждан.

Защита имущества осталась в целом традиционной. Каралась татьба (воровство) с поличным и без поличного, разбой и грабеж.

В области наказания право Новгорода соединило характерные для Русской Правды имущественные кары с уголовными. Цель наказания уже не исчерпывалась возмещением убытка, которого при государственном преступлении вообще могло не быть, но включало в себя и кару, и известную долю назидания.

Смертная казнь, хотя и лишенная еще устрашающих и членовредительских черт, стала явлением обыкновенным. Однако архаичные пережитки в ее применении сохранились. Наиболее характерно в этом отношении наказание посадника Якуна в 1141 г. Его осудили за «перевет», избили и сбросили с моста. Но Якуну удалось выбраться на берег. Тогда с него взяли крупный штраф и заточили в темницу. Впоследствии выпустили(7)

Наиболее интересный момент новгородской системы наказания – несоблюдение социального принципа в обычном для русского феодального права виде. По Русской Правде преступление каралось тем суровее, чем выше было социальное положение потерпевшего. Наоборот, Новгородская Судная грамота устанавливает градацию наказания в зависимости не от объекта, а от субъекта посягательства: чем он богаче и знатнее, тем тяжелее его ответственность. Так, за наводку и грабеж взыскивалось: с боярина – 50 рублей, а с обычного горожанина – 10 рублей.

Итак, уголовное право в период XI – XV вв. претерпело значительные изменения. Первоначальное воззрение на преступление как на нарушение частных интересов сменилось уже во времена новгородской и псковской феодальных республик более дифференцированным подходом.

Глава II. Преступления и наказания во времена сословно-представительной монархии

Дальнейшее развитие уголовного права прослеживается по таким значительным правовым сборникам периода сословно-представительной монархии, как Судебники 1497 и 1550 гг., а также Соборному Уложению 1649 г.

Судебник 1497 г. расширил антигосударственные преступления, включив в эту группу (ст. 9) «крамолу» и «поджог», но очень слабо регламентировал должностную преступность, сохранив такие же «некарательные» формы, что и ПСГ. Идеология рассматривала должностные нарушения и мздоимство как антихристианские действия, полагая, что правда выше права. К. Анциферов, указав на запреты как форму борьбы с коррупцией (мы бы сказали — превентивные запреты) и снисходительность к высшим сословиям, не объяснил причины положения. До реформ 30-х гг. XVI в. узкая группа аристократии была практически единственным конгломератом управления страной и пользовалась громадным авторитетом. Смещение за мздоимство с занимаемых должностей выглядело в правосознании позорнее открытых репрессий.

В XV в. совершенствовались понятия политической преступности. Летописные и законодательные источники характеризуют «измену» как переход на сторону политических противников власти. Поэтому изменниками считались не только соотечественники, но и другие народы, нарушившие верность и клятвы Москве. «Измена» аналогична «перевету» ПСГ. Но Судебники 1497 и 1550 гг. сделали шаг вперед в сравнении с Псковским кодексом. Государственная власть Москвы нуждалась со времени своего возвышения в правовой регламентации любых (в том числе — подготовительных) действий против себя. Поэтому «крамола» Судебников включила всю совокупность антигосударственных и антикняжеских деяний, как и саму измену. С.И. Штамм, основываясь на мнении В.Н. Татищева, полагает, что «крамола» инкриминировалась и всем представителям низов(8), которые выступали против господствующего класса.

Среди антигосударственных преступлений в ст. 9 Судебника 1497 года и ст. 61 Судебника 1550 г. упоминается поджог. С.И. Штамм указала, что поджог не всегда влек за собой смертную казнь и привела пример, когда поджигатель строений монастырской деревни был приговорен к возмещению ущерба(9). Представляется, что присутствующий в «политических» статьях поджог, безусловно карался смертью в случаях провокации нестабильности и мятежей. Во время московских пожаров 1547 г. проводилось специальное следствие о поджигателях, которые затем предавались смерти. Приговоры были очень скорые, поскольку виновных «метали» в те же пожары. Можно с достаточной уверенностью полагать, что поджоги в городах карались смертью, ибо городская обстановка в таких случаях всегда чревата погромами, бунтами и паникой. В той же «замятие» 1547 г. царь повелел «имати и казнити» взбунтовавшуюся чернь без судебных процедур.

Судебник 1550 г. в ст.61 не дал каких-либо принципиальных новшеств в регламентации политической преступности. Он отреагировал на защиту государственных интересов усиленной борьбы с должностным корыстолюбием и взяточничеством. Это включало как прямую борьбу с коррупцией, так и превентивную реакцию на искажения государственной политики в условиях развития централизованного аппарата. Сказывался и третий момент: борьба с должностными злоупотреблениями вызывалась государственной защитой «всеобщей правды», идея которой сильно пошатнулась при разложении традиционной идеологии единства в начале XVI в. Но настоящего разгула коррупция достигла в опричное правление Грозного. Пока царь обрушивался на заговоры и измены, этот внутренний враг разъедал государство. Это отмечено всеми иностранцами. Джером Горсей: «Развращенные чиновники, судьи, военачальники и наместники», «взятки и насилия обычные при покойном царе»(10). Именно в царствование Грозного произошли необратимые перемены тенденций развития, в результате чего к концу XVI в. должностная и политическая преступность стали разбухать и приобретать порой черты аномальности.

Доопричные Судебники не содержали статей о защите личности монарха, хотя совершенно очевидна возможность применения казней за подобные посягательства. Пример — заговор против Ивана III. В церковных памятниках (Правосудие Митрополичье) имелась статья, предусматривающая смертную казнь за бесчестье князя. Но в условиях сильнейшей идеологизации русского общества основную нагрузку в защите особы государя несли в доопричный период нормы идеологии и морали. Появление в светских кодексах норм по охране монарха и его окружения было показателем развала общества и катастрофической конфронтации сословий. Даже грандиозный разрыв власти и народа, возникший при Грозном, не сразу вызвал светскую охрану династии. Понадобилось самозванчество, падение престижа монархов в Смуте, после чего лишь Уложение 1649 г. закрепило серию статей об охране особы монарха и особом порядке поведения вокруг этой особы.

В таком же широком значении «измена» присутствует и в Соборном Уложении 1649 г., где она означает и завладение государством, и помощь недругам, и сдачу города и т. д.

Вообще документы XVII в. употребляют в политической области различные понятия — измена, крамола, воровство, самозванство. Уложение 1649 г. не вносит в вопрос должной ясности. Например, в нем «мятеж» присутствует как нарушение порядка, а не вооруженное столкновение. А ведь во время Смуты мятеж очень часто употреблялся в последнем значении. Употребляя «скоп и заговор» против государя, Уложение как бы стороной обходит прямые восстания и мятежи. Во время Уложения замешанные в мятежах традиционно признавались лихими, что давало возможность вынесения смертных приговоров.

Историк права Г. Тельберг отметил, что в Уложении 1649 г. «спок и заговор» направлен не против государства, а против государя и должностных лице(11). В XV — XVI вв. (доопричное время) правовая регламентация политических преступлений при всем своем феодальном партикуляризме была направлена на защиту государства во всяком случае не меньше, чем на защиту личных интересов самого государя. Главная цель в борьбе с политическими преступлениями заключалась в поддержании государственной стабильности, хотя внешним выражением ее была и устойчивость самой короны. Распадается былая идея служения государя государству и государство Российское рассматривается как вотчина тронодержателя. Новая оценка приводит к тому, что в актовой терминологии виновных в «подыскании царства» становится трудно назвать однозначными формулами. Они и «изменники», и «воры», и «богоотступники». Стала развиваться и особая форма судопроизводства — «слово и дело государевы». Малейшее неприязненное слово в адрес царя стало в XVII веке основанием особо важного уголовного преследования. Тост за здравие давно почившего Димитрия был в XVII в. основанием для немедленного ареста, пыток, допросов в тайных застенках и т. д. Материалы подобных процессов показывают, что громадное число дел «против» царя не только не имело никакой реальной опасности, но в массе своей возбуждалось «по пьяному делу» и из желания досадить и напакостить неугодному лицу или соседу. Конечные результаты подобной практики были плачевными. Укреплялись инквизиторские методы, доносы, пытки, сведение счетов, террор. Пытки стали обязательной принадлежностью политического допроса и следствия.

В Уложении 1649 г. в гл. II и III фигурируют не интересы государства, а интересы государя. Правосознание и законодательство «осознали» значение монархической власти для России, объединив государство в лице царя. Г. Тельберг с удивлением отметил «трудно объяснимую ситуацию» в Уложении, которое совершенно не упоминает о «непристойных словах» в адрес государя, об оскорблении величества, государевой чести(12). Ситуация вполне объяснима. Практика развивалась таким образом, что дела об оскорблении величества проходили по процессу «слово и дело». Это делало ненужным регламентацию подобных преступлений в кодексе.

В Уложении 1649 г. впервые были подробно разработаны, определены и поставлены на первое место составы преступных деяний против религии. Первая статья раздела вводит понятие богохульства: «Будет кто возложить хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа… того богохульника, обличив казнити, сжечь»(13)

И в XV в., и во время Уложения 1649 г. в уголовном законодательстве отражены основополагающие всесословные принципы защиты личности, которые даже формирующееся крепостничество с трудом разрушало. Их серьезная деформация падает на вторую половину XVII в. В концептуальном отношении к человеку его сущность определялась христианской идеей служения Богу. Государство обязано было защищать любого подданного христианина, проявлять всеобщность защиты личности, хотя и с учетом сословности. Всеобщность защиты подданных православного вероисповедания имела идеологический приоритет над сословностью, поскольку служение самому государству (государю) рассматривалось как производное от религии, как вторичность «царства кесаря», выступающего в православно-христианском виде. Другая сторона процесса связана с тем, что в XV — XVII вв. не только прослеживается всесословная защита личности, но и всеобщая защита собственности.

В Судебнике 1497 г. отношение к убийствам представлено более четким и отличным от Псковской Судной грамоты. Кодекс устанавливает смертную казнь за душегубство со стороны разбойников, «государскому убийце» (ст. ст. 8, 9). Однако основополагающие принципы защиты жизни личности еще не достаточно ясны даже в Судебнике 1550 г. Последний беспощаден к «лихим» убийствам, но не слишком ясно регламентирует бытовые посягательства на жизнь. Впрочем, одна из статей гласит, что и за разбойные убийства не всегда следует смерть. Отсюда предполагается наличие денежных штрафов за убийства в бытовых ситуациях. Штрафы были живучими.

Поколебала этот принцип доктрина Ивана Грозного о тотальном подчинении личности, укоренившая репрессивные наказания. В политике Грозного штрафные санкции по защите личности не могли иметь значения из-за отсутствия уважения к самой личности. К тому же финансовые потребности покрывались открытыми грабежами. В конце 60-х гг. XVI в. Псковские источники указывают, что от поборов и налогов «все люди» попросту обнищали»(14). После Смуты, в первой половине XVH в. государство пыталось откровенно репрессивными методами защитить личность, поскольку в Смуте убийства стали явлением обыденным. Хотя в XVII в. продолжали действовать два аспекта защиты личности — религиозный и социальный, примат явно переходил к последнему. В Уложении 1649 г. сословная дифференциация достигла высших для средневековья значений, но принцип всеобщей защиты личности продолжает действовать. Крепостническая политика не рассматривалась государством как средство преднамеренного унижения личности. Но, пытаясь защитить крестьян, государство совершенно запутывалось в отношении к жизни, имуществу сословий и крестьянской собственности. Законодательство ХVII в. предписывало феодалам нести материальную ответственность за ущерб от уголовных преступлений, совершенных зависимыми людьми. Крестьяне в XVII в. сами становились «средством расплаты» за неосторожные убийства (феодалу выдавался виновной стороной лучший крестьянин в компенсацию). В крепостнической политике феодалы рассматривались государством как гаранты правопорядка и, при сохранении традиционной идеологии, но в противоречии с ней, защита личности низших сословий во многом стала зависеть именно от феодалов. Законодательство первой половины XVII в. говорит о дворянах и детях боярских, которые совершили убийства крестьян и холопов, а после этого относительно спокойно «ныне живут на государевой службе». Привлечение их к следствию зависело не столько от челобитных крестьян, сколько от исков владельцев убитых. Подобные факты могли вызвать недовольства и волнения, и государство искренне стремилось привлечь к ответственности всех виновных в убийствах. Действовал даже принцип, согласно которому при отсутствии челобитчиков в смертном деле, таковым выступал сам царь. Однако торжество сословности в защите личности «работало» на феодалов.

Соборное Уложение 1649 г. закрепило довольно сложный подход к защите жизни личности, в нем появлялись и традиционно-религиозные, и сословно-материальные основы. Но в целом традиционная религиозная доктрина отношения к личности в Уложении ощутимо поколеблена.

Разбойные убийства в кодексе карались безусловной смертью. Но и бытовые убийства также карались смертью и конфискацией имущества. Даже обыкновенная угроза убийством в «поместной», «вотчинной» и «прожиточного человека всякого чину» среде влекла внесение залога в 5-7 тыс. рублей для предотвращения реализации угрозы. Для простонародья такие суммы недоступны, и источники не раскрывают практику действий в случае угрозы убийства в социальных низах. Общий принцип защиты жизни личности провозглашен в XXII главе Уложения. Смертью каралось любое убийство, кроме «бесхитростного», совершенного по независящим от человека обстоятельствам (лошадь понесла, ошибка на охоте, по пьяному делу и т. д.). Освобождался от ответственности за убийство защищавший своего господина. В особо тяжкую группу выделены статьи об убийстве родителей детьми, убийство братьев, сестер. Они приравниваются к убийству господина. Смерть без «пощады» ожидала за убийство в суде (или в той же ситуации за смерть от ран). В главе о разбоях и грабежах (гл. ХХI) защита жизни выступала в традиционно-бессословных формах, обязательная казнь следовала без всякого учета сословности.

До бунта Разина значение сословного фактора в проблеме убийств занимало государство меньше, нежели идеологические аспекты так называемых «родственных» убийств. В специальной главе Уложения «сословные» убийства представлены в виде посягательства на жизнь господина и госпожи. Но значительно больше занимают законодателя убийства «родственные» и начинается глава XXII с многочисленных ситуаций по убийствам родителей. В основе этого лежит целиком религиозно-нравственный подход. После Смуты расшатывание бытовых и семейно-религиозных устоев было наиболее опасным и прямо вело к «шатости» всех сословий. Поэтому-то в XVII в. в государственной политике охраняются правила домостроя и семейного повиновения.

Таким образом, при укреплении сословных подходов, Уложение 1649 г. сохранило принцип всеобщности защиты личности и даже крепостническая политика не разрушила религиозных основ карательной доктрины. Жизнь принадлежала Богу, изменить это правило светская власть не могла.

В ином ключе развивалась правовая защита других компонентов личности — чести и телесной неприкосновенности. Конечно, учитывая меньшую тяжесть этих посягательств в сравнении с убийствами, законодатель назначил менее тяжкие кары, но суть дела в другом. Здесь главенствующее место занимают чисто сословные принципы защиты ли