Скачать

Пространственно-временной континуум в творчестве К.С. Петрова-Водкина

1    КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ

2    Формирование новой художественной системы

2.1      Цвет

2.2      Сферическая перспектива

3    Пространственно-временной континуум в творчестве К.С. Петрова-Водкина

3.1      Портреты

3.2      Сюжетные картины

3.3      Натюрморты

3.4      Пейзажи

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

В истории искусства немного избранных, о ком бы современники сказали: он создал символ своей эпохи. О русском художнике Кузьме Петрове-Водкине говорили именно так. Тонкое ощущение времени, а главное, умение передать это ощущение сделали художника одним из ярчайших живописцев нашего времени. Первооткрытие концепции непрерывности духовного в его художественном воплощении стало новым словом в искусстве. Имея на редкость цельное мироощущение, художник еще в 1910-х годах разработал самостоятельную систему восприятия натуры – «науку видеть», как он сам ее называл, – включающую совершенно оригинальный метод преображения пространства при передаче его на плоскости и своеобразную цветовую палитру. Эти новации, смело применявшиеся им в живописи, должны были, по мысли Петрова-Водкина, активно формировать зрительное впечатление от картины. В конкретной практике приверженность к идее «сферической перспективы» привела Петрова-Водкина к созданию своего метода пространственной интерпретации предметного мира. Взгляд на натуру всегда несколько сверху и сбоку, так что горизонтальные плоскости круглятся и зримо развертываются в глубину, а вертикали превращаются в веерообразно расходящиеся наклонные, лишает изображаемое мелкого тривиального правдоподобия и действительно вызывает явственное ощущение сопричастности его к космическому миру Вселенной.

О творчестве Петрова-Водкина, различных его проблемах и отдельных произведениях имеется множество научных трудов и художественных произведений: Д.В. Сарабьянов, А.С. Галушкина, В.И. Костин, Ю. Русаков и многие другие, но остановимся на наиболее значимых.

Монография В.И. Костина впервые дала достоверный обзор и анализ его искусства. Костин писал, что в изображении предметов К.С. Петров-Водкин всегда видел определенный идейно-художественный смысл, считая, что передачу материальной сущности предметов и связи их между собой художник осуществляет во имя создания образа. Владимир Иванович отметил то, что разная трактовка предметов в живописи Петрова-Водкина в едином и цельном образе картины есть вполне осознанный живописный прием, который, является закономерным: «ибо любое образное решение неизменно будет требовать подчеркивания и выделения одних элементов и затушевывания других».

А.С. Галушкина писала об огромной активности художника в выборе изображаемого, о его преломлении всего виденное через призму своих ощущений, о крайне индивидуальном решение каждого явления, основанном на субъективном толковании: «Отказавшись от непосредственной передачи действительности, Петров-Водкин пришел к обобщенной, символической интерпретации сюжета»(1).

Многие факты и, главное, интереснейшие мысли Петрова-Водкина остались бы неизвестны, не помоги своим будущим исследователям сам художник. На рубеже 1920-х и 1930-х годов Петров-Водкин написал две автобиографические повести - «Хлыновск» и «Пространство Эвклида», где с поразительным литературным мастерством и образной остротой воспроизвел картины своего детства, юности и годов учения, изложил собственное понимание многих проблем жизни, искусства, ремесла художника. Это важнейший источник сведений о формировании К.С. Петрова-Водкина и его взглядах.

В «Пространстве Эвклида», не приводя сколько-нибудь стройного изложения теории «сферической перспективы», Петров-Водкин обосновывает ее эмпирически и, если можно так выразиться, психологически(2). Прежде всего, он говорит о связи физического движения человека с состоянием его психики, утверждая, что «моменты перемен положения нашего тела очень часто меняют психическое наше состояние». И далее, рассказав, как, бросившись раз в юности на землю, он случайно обратил внимание на совершенно новое впечатление, полученное в момент этого падения от окружающего пейзажа («я увидел землю, как планету»), приходит к выводу, что в живописи необходимо координировать собственное движение художника с происходящем вне его – «в пейзаже и в архитектуре». При такой координации, по мысли Петрова-Водкина, возникает ощущение сферичности земной поверхности. И на этом-то и основывает он свою систему восприятия пространства и способ изображения, позволяющие в частном передать всеобщее, в любом пейзаже, портрете, натюрморте, интерьере сохранить «планетарное», по его словам, ощущение связи конкретного объекта изображения с бесконечно широким внешним миром(3). На страницах «Пространства Эвклида» Петров-Водкин развивает целостную концепцию отношения художника к предмету и указывает метод изучения предмета. «Чтобы додуматься до предметной сущности, – пишет он,– необходимо оголить предмет, выключив его декоративность и его приспособленные для человека функции, и лишь тогда вскрываются земные условия и законы его жизни».

Анализируя предмет, Петров-Водкин приходит к выводу, что его видимая форма есть результат борьбы двух сил – внутренней, воздвигающей предмет, и внешней, ограничивающей его. При этом он имеет в виду, конечно, лишь те предметы, которые выполнены в органичных для них материалах, в отличие от «дурных», бутафорских (пустотелых, золоченых и пр.). Он оригинален во всех своих высказываниях и характеристиках о людях, событиях, явлениях и профессиональных проблемах, встающих перед живописцем. Его картины самобытны, остры, рельефны, в них отражается совершенно оригинальный и порой неожиданный ход рассуждений, они по-своему логичны, нередко тенденциозны и всегда целеустремленны. Все произведения К.С. Петрова-Водкина даны с определенных, глубоко продуманных художнических позиций, которые по своей сути представляют великолепный комментарий к его искусству. Но вслед за исследователями творчества художника мы посвятим представленное дипломное сочинение изучению вопроса, представляющегося нам актуальным, а именно вопроса пространственно-временного континуума в творчестве К.С. Петрова-Водкина. Цель дипломного сочинения – проследить закономерности восприятия и передачи в живописи и рисунке пространства и цвета, которые К.С. Петров-Водкин использовал в своем искусстве. Для этого нами поставлены следующие задачи: проанализировать художественные приемы и средства, используемые К.С. Петровым-Водкиным; дать художественную оценку некоторым его произведениям; изложить основные вехи творчества; характеризовать особенности живописи, изучить ее философское обоснование, данное К.С. Петровым-Водкиным.

Для решения указанных задач нами используется метод анализа художественной литературы и периодических изданий и метод эмпирического изучения произведений художника.

Целостное представление о художнике и лучшее понимание его произведений возможно лишь в том случае, если исследователь имеет хорошее представление о его жизни: творчество художника сгладывается из отдельных событий жизни, мозаика впечатлений словно бы поворачивает мировосприятие, а опыт жизни – призма для будущих впечатлений.

К.С. Петров-Водкин «…интересен тем, - считает искусствовед Наталья Адаскина, - что соединил традиции русского искусства Запада и Востока, был в сердцевине этих отношений(4). Сам он - выходец из провинциальной России. В маленьком городке на Волге, близ Саратова под влиянием патриархальной среды складывалось его мировоззрение. Потом он оказался в Петербурге, учился в художественном училище барона Штиглица, где ему открылись богатства искусства этого самого европейского из русских городов. В невольно возникающих столкновениях с преподавателями, выкристаллизовывались первые зерна собственных воззрений Петрова-Водкина на искусство, которым предстоял еще долгий путь созревания.

Затем была учеба в Москве, в Училище живописи ваяния и зодчества, где художник приобщался к московским художественным традициям. Любимым педагогом становится В.А. Серов, влияние которого на начинающего художника в то время очень велико(5).

Огромность масштабов человеческой культуры, с особой ясностью - по контрасту с провинциальным Хвалынском - открывшаяся ему в столице, потрясает Петрова-Водкина. Чувство благоговения перед возможностями науки и искусства никогда уже отныне не оставит его. Преклонение перед подлинно высокой культурой всегда переплетается у Петрова-Водкина с дерзкой мыслью познать законы не только различных искусств, но и многих, казалось бы далеких ему, областей знания. Его живо интересуют космогония, строение земной коры, законы гравитации, проблемы восприятия и вообще психики человека.

В 28 лет Петров-Водкин приехал в Париж, 2 года работал рядом с такими мастерами как Матисс, Сезанн. Может быть, он в полной мере и не оценил их тогда, но глубоко впитал впечатления от выставок».

Из Парижа художник на несколько месяцев съездил в Северную Африку - в Тунис, Алжир. Эти поездки, особенно африканская, помогли ему более остро почувствовать собственную страну. Он писал в письме, что «вошел в чужую жизнь и увидел лучше достоинства и недостатки своей».

О путешествиях Петрова-Водкина, о его стремлении увидеть мир собственными глазами и понять его можно много рассказать. Однажды он поехал Германию, в Мюнхен... на велосипеде. Скудны были средства 23-летнего студента, а Мюнхен манил, казался «окопом, который задерживал просачивающееся в Восточную Европу влияние французской живописи», - как вспоминал впоследствии Петров-Водкин этот город.

А четыре года спустя в Италии он пробыл вдвое дольше. Что не удивительно, ведь здесь когда-то жили и творили его художественные кумиры - Леонардо да Винчи, Джованни Беллини. Здесь, на земле Италии, он воочию увидел и объект своего жгучего любопытства - вулкан Везувий. С ранних лет будущий художник питал особый интерес к различным проявлениям стихийных сил природы - землетрясениям, морским приливам, извержениям вулканов - на Волге он мог наблюдать только ледоходы, грозы, звездопады, речные бури да - однажды - солнечное затмение. Увидеть настоящий вулкан было его давней мечтой. И вот теперь эту мечту удалось осуществить в полной мере: Везувий, когда художник поднялся к самому его жерлу, сотрясался от взрывов и осыпал склоны градом лапилли и пеплом. По утверждению Петрова-Водкина, ощущения, пережитые им на Везувии, встряхнули его художническое сознание и стали той гранью, которая отделила пору его ученичества в искусстве от наступающей самостоятельной творческой жизни, разбудило его художественное сознание.

Петров-Водкин вообще был склонен к планетарному размаху. Так он воспринимал пространство - волжские просторы, песчаные пустыни Африки и Средней Азии он изображал их не плоскими, а сферически выпуклыми, будто это взгляд на Землю из космоса. Он ощущал цвет - как мощное излучение ярких тонов: красного, желтого, синего. Рождение и смерть, любовь, материнство, - вот немногочисленные, но вечные темы, к которым художник обращался. И собственная теория живописи сложилась у него именно на основе этого видения. «Форма и цвет, объемлющий эту форму, - и есть живопись» - так просто сформулировал Петров-Водкин свой принцип.

То обстоятельство, что художник много путешествовал, немаловажно для понимания его творчества. Не менее (если не более) существенной представляется его склонность к путешествиям иного рода – в мире идей. Собственно, речь идет о стремлении обрести цельное мировоззрение, без которого все прочие творческие задачи – живописные, литературные, любые – теряют истинный смысл.

Лучшие картины Петрова-Водкина разделены сейчас между Петербургом и Москвой. В Петербурге, где художник начинал свое образование, в Русском музее хранится полотно, с которого началась его известность - «Сон», 1910 год. Пустынный, почти сюрреалистический пейзаж. Аллегорическое полотно, но как созвучно оно было своей эпохе! После революции 1905 года в России наступило «состояние сна, паралич политический и моральный», - писал Петров-Водкин. Третьяковской галерее в Москве принадлежит главный шедевр Петрова-Водкина - «Купание красного коня», 1912 год. Во все полотно мощная фигура коня. Он заслоняет собою почти все пространство холста.

По свидетельству Н. Адаскиной «Красный конь» для нее – «…яркий образец символистской живописи - это очень емкий образ, представляющий эпоху, говорящий от ее лица. Главное в картине - это предчувствие: что-то произошло и чего-то ждут. Предстоит что-то грандиозное, коренным образом меняющее судьбы. Оцепенение перед началом чего-то нового настолько ярко выражено в картине, что она стала символом эпохи - начала 20 века.

Это понимали уже тогда, в 1912 году, когда картина впервые была показана на выставке. Ее вывесили как эпиграф над входной дверью в зал. Символика «Красного коня» удивительным образом перекликалась с символикой русской иконописи. В 1914 году «Красный конь» отправился на международную выставку в шведский город Мальмё. Началась первая мировая война. Картина исчезла. Её судьба оставалась неизвестной до 1950 года, когда шедевр Петрова-Водкина разыскала его вдова и ценой больших усилий вернула на родину.

Картины художника вывозились за рубеж еще при жизни художника, с конца 20-х годов. Они экспонировались в Европе, Америке и некоторые работы мастера были куплены за границей.

Рационалист по натуре, Петров-Водкин умело совмещал живопись с театром и литературой. Играл на скрипке, писал пьесы, автобиографические повести, оформлял интерьеры и улицы к праздникам, преподавал. Он был щедрый, масштабный, универсальный талант. Но, сообразуясь с темой дипломного сочинения, обратимся исключительно к живописи Петрова-Водкина, а также к ее авторскому философскому обоснованию.

Художественная система мастера окончательно сложилась в революционном порубежье. Петров-Водкин излагал ее со свойственной ему романтической восторженностью мировосприятия в письмах, заметках и поздних автобиографических сочинениях. Открытые, по возможности чистые, не смешанные тона художник сочетает с особого рода «сферической перспективой», которая позволяет ему, изображая натуру в ракурсе сверху и сбоку, передавать ощущение «земли как планеты». Чувство «планетного притяжения» Петров-Водкин стремится передать даже в своих натюрмортах, что придает этим аскетически простым композициям монументальную значительность («Селедка»; «Утренний натюрморт»; оба 1918, Русский музей).

Побывав в 1921 в Самарканде, мастер расширяет историко-культурный спектр своей живописи и графики в сторону Востока (в 1923 вышла книга Петрова-Водкина «Самаркандия» с его иллюстрациями). Искренний «попутчик» революции, он создает эпически идеализированные образы Гражданской войны в картинах «После боя» (1923, Центральный музей Вооруженных Сил, Москва) и «Смерть комиссара» (1928, Русский музей). Но в ряде его полотен усиливаются ноты тревожного отчуждения; они нарастают от картины «Землетрясение в Крыму», 1927-28) до полотна «1919 год. Тревога» (1934,), где мотив гражданской войны с питерским рабочим, которого среди ночи вызывают на фронт воспринимается как предчувствие сталинского «большого террора» с его ночными арестами. Картина «Новоселье» (1937) на тему перераспределения жилплощади «бывших буржуев» полна скрытой сатиры на новый социальный быт.

2.1 Цвет

В природе не существует ничего бесцветного. В природе–все цвет, начиная с яркого спектра в его первичной чистоте и кончая сложнейшими переплетениями его цветовой игры до самых серых и черных оттенков, которые таят в себе сложнейшие и тонкие цвета(6). Для того чтобы быть художником, недостаточно просто видеть физически, а надо уметь видеть художественно(7). Особое восприятие цвета Петровым-Водкиным единодушно отмечали все исследователи его творчества.

«…там (В Африке) он нашел себя. Его поразило, что в Сахаре цвет как бы растворяется в пронизывающих лучах солнца, поразило ночное небо с совсем особой синевой и громадными звездами, свет которых отражается от песков пустыни».

Кандинский писал, что «красный действует проникновенно, как очень живой, полный воодушевления, беспокойный цвет, не имеющий легкомысленного характера желтого, расточаемого направо и налево» («О духовном в искусстве»). Интересно, что красному (в европейском понимании) соответствует античный элемент «огонь», холерический темперамент, а в категориях времени - современность (желтый указывает на будущее). Психология, активно изучающая цвет с точки зрения эмоционального и психофизического воздействия на человека, установила, что красный (вернее, красно-оранжевый) активизирует вегетативные функции человеческого организма, когда как темно-синий вызывает обратную реакцию, также надо учесть, что такой «язык» интернационален. Красный цвет ассоциируется прежде всего с жизненной энергией (кровь), с человеческими страстями, с огнем; различные оттенки красного превращают его то в трагически-жертвенный, то отчаянно-праздничный, то сжигающе-чувственный, то в загадочно-мистический.

В русской культуре красный цвет, безусловно, занимает особое место. Само слово «красный» выходит далеко за пределы простого обозначения цвета. В записях о пребывании в России европеец XVIII века граф Сегюр, говоря о местных нравах, заметил: «У них даже слово красный обозначает красоту». Действительно, русский фольклор богат эпитетами, такими как «красное солнышко», «красная девица»... Этот цвет связан с праздником - свадебное платье невесты было именно красным, а нарядная одежда имела хоть какую-нибудь деталь красного цвета. Представленные на выставке предметы русского народного искусства показывают, как ценился этот цвет. Домашняя утварь: прялки, туеса, сундуки, даже люлька младенца расписывались красными или красно-оранжевыми узорами. Цвет выступал как природно-изначальное, нечто глубинное, свойственное душе народа.

В древнерусской иконописи сложность христианской цветовой символики (где в зависимости от оттенка или силы звучания красного изменяется и его смысловое прочтение), соединяется с любованием красным цветом, любованием, идущим от народного чувства - отсюда и яркая праздничность, светящаяся огненность, доминирующая в ряде икон.

Произведения К.С. Петрова-Водкина представляют различные способы его колористических качеств. И, если в иконописи - красный - выступает как цвет, выражающий высшие, философско-религиозные ценности, а в народном искусстве - как нечто стихийно-родовое, то в творчестве художника он становится действенным инструментом палитры экспериментатора, появляется его новое понимание, понимание, основанное и на традиции, и на многозначной символике, и на возможностях самого цвета как такового.

«В детстве радуга производила на меня большое впечатление, но двойного характера. В ней недохватывало для меня материальности, она возникала и исчезала, как мираж, а рядом с этим ее цветовой аккорд был такой реальный, что хотелось добежать до нее и ухватиться за разноцветные кольца. Заметил я, что отдельные цвета радуги встречаются в пейзаже и в предметах и являются как бы выхваченными из спектра. Иногда радуга появлялась в отражении старого оконного стекла, иногда сквозь стеклянный сосуд с водой ложились на полу ее разноцветные полосы. На мыльном пузыре она вспыхивала. Но поймал я ее окончательно, когда мне попался в руки осколок трехгранного стекла и когда я мог на потолке и на стенах поместить цветного зайку. Может быть, благодаря радуге и первая моя встреча с красками так сильно подействовала на меня. Цвет, может быть, именно благодаря его кажущейся невесомости и призрачности менее, чем любая часть физики, изучен, несмотря на то, что через него-то, главным образом, и ориентируемся мы в окружающей действительности. Разве только благодаря Бунзену и Кирхгофу, открывшим в последнее время спектральный анализ, позволяющий изучать и устанавливать составы далеких звезд, радуга приобретает более чем эстетическое значение»(8).

В спектре выделяются шесть обособленных лучей: фиолетовый, синий, зеленый, желтый, оранжевый и красный. Каждый из этих цветов проходит гамму осветления, смешивается соседями справа и слева и уступает им место. Ньютон, очевидно, желая сохранить аналогию цвета и звука, ввел седьмой цвет, являющийся не более как разделом от синего к зеленому. Ньютон же назвал все эти семь цветов основными, но еще античные греки, при наблюдении радуги, принимали за основные только три цвета: синий, желтый и красный, считая остальные оттенки производными от смешения основных друг с другом. Гёте предложил считать основными только два цвета: синий и желтый, но некоторая условность такого ограничения в дальнейшем развитии работы о цвете возвращает великого поэта к трехцветию.

Основной цвет, например синий, есть такой элемент спектра, в который абсолютно не входят ни желтый, ни красный, и он ни оптической, ни красочной смесью из других цветов составлен быть не может. Это относится и к двум остальным основным цветам: в желтом не участвуют красный и синий, в красном отсутствуют синий и желтый.

Промежуточные цвета: фиолетовый, зеленый и оранжевый являются составными или сложными. Они вмещают в себе двойки основных: фиолетовый – синюю и красную, зеленый – синюю и желтую, оранжевый – желтую и красную(9).

Из этих же цветовых двоек они и могут быть составлены. Видимая часть солнечного спектра – от красного до фиолетового – это и есть та короткая часть цветовой скалы, с помощью которой наш глаз расшифровывает видимость, а за этой частью вправо и влево от ультрафиолетового и от инфракрасного продолжаются лучи темные, с их химическими и тепловыми реакциями, не воспринимаемые зрением.

Много в цвете парадоксального. Взять хотя бы следующее: мы видим красный предмет, но что это значит? А это значит, что этот предмет не принимает и отбрасывает от себя полностью красные лучи и поглощает в себя синие и желтые, то есть выходит, что предмет, будучи в сущности своей зеленым, как бы только прикрывается красным(10).

У цвета имеется свойство не выбиваться из трехцветия, дающего в сумме белый цвет, то есть свет. Благодаря этому свойству сложный – двойной – цвет вызывает по соседству нехватающий ему для образования трехцветия дополнительный.

Конечно, глаз издавна воспринимает цветовые характеристики природы. Зеленый луч, наблюденный древними египтянами на горизонте после заката солнца, сделавшийся для них цветом траура, как отсвет из подземного царства смерти,– этот зеленый, наблюдаемый поныне, луч и является дополнительным к красноте солнца, исчезнувшего за горизонтом.

Как синя ночь для человека, отошедшего от костра, и как красна голая дорожка на освещенном зеленом лугу; конечно, эти явления, хотя и без анализа их, издавна знакомы людям. Наш кумачовый цвет рубах, излюбленный крестьянами, является тем же защитным, дополнительным, дающим выход зеленому. И такого красного не встретить у народов среди другой пейзажной расцветки. Кто видел, после длинного пути через пустыню песков, цвет Аральского моря, тот, наверно, подивился его бирюзе, такой специфичной, что она даже перестает характеризовать воду. И после этого, когда столкнешься с человеческой бирюзой куполов и стен самаркандских и ташкентских мавзолеев, то поражаешься мудрости человека, так же тонко, как в природе, разрешившего выход из однообразия цвета пустыни(11).

Историки говорят, что цвет этой бирюзы будто бы найден и осуществлен китайскими мастерами,– возможно, хотя бирюза китайских ваз и она же, вкрапленная в одном из переходов Шахи-Зинды Самарканда, совсем иного зеленого состава. Мне не удалось непосредственно сравнить также бирюзу в мозаиках развалин Карфагена с самаркандской, но ее цвет в моей памяти остался иным, в нем больше участвовала примесь желтого, но ведь и цвет Сахары иной, чем цвет туркестанских пустынь. Ту же несхожесть можно установить и в зеленом Египта, глухом, равномерно вмещающем в себя желтый и синий. Трехцветие присуще всем переходным ступеням солнечного спектра, что и создает неисчислимое богатство цветовых вариаций, окрашивающих для нас окружающую действительность. Трехцветия, которыми глаз ориентируется в видимости, неодинаковы не только у различных народов, не только зависят от географических и пейзажных условий, но и каждый из нас по зрительным и мозговым свойствам в иной шкале этого трехцветия мыслит. Трехцветие нимбов буддийских росписей иное, чем у Египта. Греческое иное, чем в Византии; витражи готики устанавливают свои основные цвета для новых глаз, новых выдвигающихся народов(12).

Новгородская живопись имеет органическую связь колорита икон и росписей с цветом местных земель и глин, послуживших материалом для красочных пигментов. «Когда бродишь берегами рек, окружающих Новгород, и видишь образование галек из цветных земель, глин, от синих через красные баканы до светло-охристых, то становится ясным, откуда возник колорит росписи Спаса-Нередицы, пророка Илии и вообще древней новгородской школы»(13).

Чтобы понять, как сам Петров-Водкин любил чистый цвет еще не тронутой кистью краски, достаточно сопоставить впечатления, вынесенные им от сиявших «девственной яркостью» красок иконописца Филиппа Парфеныча и огорчивших его «голых, базарных, вздорящих между собою», ведших себя «грязно и бесчинно» красок живописца-вывесочника Толкачева.

Цвет характеризует прозрение и затемнение целых исторических эпох и говорит о молодости, расцвете и о старости цивилизаций(14). «Современная цивилизация сфабриковала цвет хаки, мотивируя его защитностью на полях войны. Думаю, дело обстоит серьезнее, – этот гнилой цвет есть знамя сбитых, сплетенных мироощущений одной из отживающих свой исторический черед цивилизаций»(15).

В противовес византийской традиции, ведущей к «замутнению цвета», традиция готическая, доводящая в витражах цветоощущение до ясности основного трехцветия «синий-красный-желтый». На стыке двух этих традиций возникают высшие достижения колористов раннего итальянского Возрождения (Джотто, Мазаччо, фра Беато Анджелико) и Джорджоне. От этой вершины видятся два пути европейской живописи: один проложили Тициан и Веронезе, являющиеся «передатчиками уже эстетизированного цвета» последующим поколениям живописцев, второй проходит через Леонардо, Рафаэля и Микеланджело и «застопоривается» в своем развитии их безразличием к проблеме цвета. Импрессионисты не сумели правильно использовать открытие закона дополнительных цветов и, стремясь зафиксировать возникающие в соответствии с этим законом в глазу художника контрастные оптические рефлексы, «оплощили» картину, «распылили» само изображение. объекта и погасили, в конечном счете, краски на своих холстах»(16).

Между формой и цветом существует непосредственная связь. Их взаимными отношениями улаживается трехмерность в картине. На них развивается образ со всеми присущими ему действиями. Цветом проявляется культура живописца, никакими декоративными ухищрениями не затушевать ему убожество ума, воли и чувства, если таковые в нем имеются, – цвет выдаст его вкус и склонности характера, а в первую очередь покажет он, молодость или дряхлость несет живописец гаммами своих цветовых шкал. Показательны в этом смысле африканские работы Петрова-Водкина, в которых чувствуется стремление к передаче непосредственно видимого, внешнего. В основе этих работ лежит как бы случайная встреча с явлением, влекущая за собой и случайное композиционное построение, которое сводится лишь к уравновешенному размещению отдельных цветовых пятен(17).

Верность общего тона и верность отношений между отдельными предметами в картине позволяет художнику без излишней детализации точно передавать общее состояние природы, правильно расставлять предметы в пространстве, убедительно передавать их материал, передавать на полотне подлинную жизнь(18).

С помощью цвета и особой композиционной организации Петров-Водкин мог передать мир «в движении», достигая тем самым непрерывности пространства и времени, при этом «… он умел так сталкивать цвета, что они бросались друг на друга с криком, они орали, они боролись, а зритель глядел на этот разбой и не мог наглядеться. Он так умел сталкивать цвета, что они «жили ласково один возле другого», а зритель глядел на них в спокойствии и не мог наглядеться»(19), что же касается пространственной организации, рассмотрим ее далее.

2.2 Сферическая перспектива

Проблема в овладении предметом, передаче в живописи не внешнего подобия, а сущности предмета, чрезвычайно важна. П.П. Чистяков – преподаватель Петрова-Водкина, «прививал» молодой русской живописи конца прошлого – начала нынешнего столетия «устремление на предмет». Кроме того, интересен вопрос о сочетаниях предметов между собой, их пересечениях и соотношении в пространстве, о возникающих при этом оптических аберрациях. «Вскрытие междупредметных отношений дает большую радость от проникновения в мир вещей...».

Проблема всестороннего изучения предмета во всех этих аспектах встала перед художником в первые послереволюционные годы в связи с остро ощущаемой им настоятельной потребностью обновить язык живописи. И ряд лет Петров-Водкин напряженно трудился над большой серией натюрмортов, чтобы былые декоративно-пластические возможности своей живописи укрепить доскональным знанием предмета. В этих необычайно простых по репертуару изображенного превосходных натюрмортах зрителя захватывает не столько даже удивительная цветовая гармония, сколько проникновение художника в самую суть предметов, некая «магия вещности», позволяющая ему, к примеру, передать и характерный облик конкретного яблока и создать, если можно так сказать, образ, олицетворение яблока вообще(20).

Кузьма Сергеевич Петров-Водкин - автор необычных запоминающиеся картин, которые известны не только в России, но и далеко за ее пределами. «Купание Красного Коня», «Мать», «Смерть Комиссара», «Весна», «Автопортрет», «Портрет А. Ахматовой» - вот далеко не полный список лучших картин. Их создание стало воплощением философского подхода к творчеству, свойственного мастеру, который потребовал от него совершенно нового пространственного освоения темы.

У художника стремительно проявляется возникшее еще в юности отношение к земному пространству - месту деяний человека - как части беспредельного простора вселенной(21). Однажды во время прогулок по холмам над Волгой, близ родного Хвалынска, он нечаянно упал: «когда падал я наземь, предо мной мелькнуло совершенно новое впечатление от пейзажа, какого я еще никогда, кажется, не получал. Решив, что впечатление, вероятно, случайно, я попробовал снова проделать это же движение падения к земле. Впечатление оставалось действительным: я увидел землю, как планету. Обрадованный новым космическим открытием, я стал повторять опыт боковыми движениями головы и варьировать приемы. Очертя глазами весь горизонт, воспринимая его целиком, я оказался на отрезке шара, причем шара полого, с обратной вогнутостью, – я очутился как бы в чаше, накрытой трехчетвертыпарием небесного свода. Неожиданная, совершенно новая сферичность обняла меня на атом затоновском холме. Самое головокружительное по захвату было то, что земля оказалась не горизонтальной и Волга держалась, не разливаясь на отвесных округлостях ее массива, и я сам не лежал, а как бы висел на земной стене»(22).

Проблему выражения в искусстве своего нового мироощущения художник решает постепенно. Способом выражения «космичности» пространства становится перспектива, названная им «сферической». Ее элементами можно считать: резкое смещение ближнего и дальнего планов, создающее «эффект присутствия» зрителя внутри, в центре изображенного на полотне; построение изображения по наклонным осям, рождающее ощущение вращения земной поверхности. «Одержимый познавательной страстью, Петров-Водкин был склонен к необычайно масштабной постановке проблем искусства; вопросы построения живописной композиции … свободно уживались в его сознании с вопросами космогонии и космологии: «В геологии приняты две группы сил, образующих нашу планету, меняющих ее облик: одна – теллурическая, представляющая деятельность самой земли, энергию ее собственных запасов, и вторая группа – сидерическая – от влияния и действия небесных тел, главным образок нашего Солнца и Луны, на Землю. И мне думается, когда мы видим резко выраженной борьбу этих сил, перевес одной из них над другой,– это нам нравится, это нас бодрит, делает отважными, а, следовательно, и продуктивными»(23). Совершенно очевидна связь этого рассуждения с трактовкой взаимоотношения предмета и среды применительно к изобразительной композиции. Здесь взаимодействуют сила воздвижения предмета, который вытесняет собою среду, и сила самой среды, оказывающая сопротивление воздвижению предмета, прессующая его. Проекция такого представления на плоскость холста порождает картину, принципиально отличную от тех, что обусловлены привычными терминами «фигура» и «фон». Для Петрова-Водкина любая картина, независимо от сюжета, жанра, размера, числа предметов и фигур, – есть картина мира, а проблема композиции – «целая философия», и не иначе»(24).

Прежде чем перейти к обоснованию и практическому использованию «сферической» перспективы, Петров-Водкин тщательно изучает все приемы построения пространства разных эпох и направлений. Его интересует «обратная» перспектива древнерусской иконописи, затем перспективы «итальянская» и «глубинная». Овладение пространством художник считает для себя делом чрезвычайно важным(25). Он смело ломает традиционные взгляды на живопись. Его привлекает идея космических связей в природе - ведь «на дворе» планетарный период развития человечества, эпоха революционных преобразований и социальных перемен(26). Художник проявляет огромную активность в выборе изображаемого, преломляя все виденное через призму своих ощущений, давая каждому явлению крайне индивидуальное решение, основанное на субъективном толковании(27).

Обратимся к рисунку Петрова-Водкина «Над обрывом» (Приложение 1), выполненному тушью в 1920 году, так он в полной мере отвечает правилам «сферической» перспективы. Его необычность в том, что пейзаж виден как бы глазами девушек, сидящих на головокружительной высоте. Только находясь рядом с ними на холме, можно именно так увидеть обрыв под ногами, а по его склонам тесно прилипшие друг к другу деревянные домишки. Художественный прием вводит нас внутрь изображения, чтобы и мы могли ощупать взглядом каждый предмет. Находясь в центре изображаемого пространства, лучи нашего зрения расходятся по окружности во все стороны, охватывая всю беспредельную ширь. В этом приеме Петров-Водкин видел главное достоинство новой «сферической» перспективы. Ему необходимо, чтобы каждый смотрящий на его картины почувствовал величие Вселенной и грандиозность совершаемых в ней дел.

Слово «континуум» происходи