Скачать

Десятословие и естественный нравственный закон

прот. Игорь Перекуп

Божие и человеческое

Преподававшийся в дореволюционных школах предмет, на уроках которого дети обучались основам христианского вероучения и нравственности, назывался «Закон Божий». Это вполне соответствовало законническому взгляду, преобладавшему в то время (как, в частности, в преподавании этого предмета, так и вообще в понимании Божественного закона), потому что под влиянием западного схоластического богословия понятие закона Божия юридизировалось в сознании многих православных. Что актуально и поныне – стереотипный образ карающего Судии, прочно утвердившийся в массовом сознании, профанирует исконно церковное (апостольское, святоотеческое, православное) понимание закона Божия.

Если спросить современных учащихся, что такое «закон», они станут говорить о чем-то установленном сверху, за нарушение чего наказывают. Откликаясь на попытки их расшевелить наводящими вопросами, они постепенно, ощупью, возможно, придут к пониманию закона, как чего-то объективно существующего и незыблемого самого по себе. Может, вспомнят о законах природы… Вот в этом русле им и следует преподнести понятие Божьего Закона.

Для начала уместно обратить их внимание на законы человеческие, на область права. Эти законы (писаные и неписаные, общественные (гражданские), международные, профессиональные, ПДД и т.д.) издаются людьми и для людей, людьми исполняются или нарушаются, людьми же они и контролируются. Законы бывают плохими или хорошими, их неукоснительное соблюдение далеко не всегда приносит благо честным людям, а нарушение нередко проходит безнаказанно именно для закоренелых злодеев. Но это вовсе не является основанием для игнорирования законодательства, ибо стремление к справедливости, находящее свое воплощение в правовой системе, присуще человеку, как образу Того, Кто Всеправосуден.

Однако следует иметь в виду, что стремление к справедливости, как и многие другие естественные стремления человека, вследствие грехопадения замутнено примесью зла. Наши законы настолько хороши, насколько они соответствуют Божественной Правде. Не только церковные каноны, но и вся правовая система интуитивно восходит к Божественному Праву. Из чего Гегель заключает: «Если в целом нет никакого сомнения в том, что законы установлены Божественной волей, то не менее важно действительно познать Божественную волю, причем это познание не есть особая привилегия отдельных лиц, но доступно всем»(1).

Гегель в своих рассуждениях о связи государства и религии исходит из того, что государство есть «свобода в мире, в действительности»(2), а потому законы «суть развитие понятия свободы, которое, отражаясь таким образом в наличном бытии, имеет своей основой и истиной понятие свободы так, как оно постигается в религии»(3). И еще: «Государственный закон есть закон свободы, он предполагает личность и человеческое достоинство и относится по существу к воле»(4).

Впрочем, не стоит идеализировать право как некий гарант гармоничного общественного бытия. Оно, по выражению русского религиозного философа В. Соловьева, есть всего лишь «низший предел или определенный минимум нравственности»(5). «Ибо источник человеческих законов – источник смутный. Прозрачная струя нравственной правды едва видна в нем под наносом других, чисто исторических элементов, выражающих только фактическое соотношение сил и интересов в тот или другой момент»(6).

Не секрет, что законы нередко пишутся и принимаются «под заказчика», обычаи же уродуются предрассудками и суевериями. Корень этого зла в эгоизме, который не уничтожается правом человеческим, игнорирующим сущность происходящего и касающемся лишь внешней стороны событий. Это и есть отличие права от морали. «Право в интересе свободы дозволяет людям быть злыми, не вмешивается в их свободный выбор между добром и злом; оно только в интересе общего блага препятствует злому человеку стать злодеем, опасным для самого существования общества. Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он – до времени не превратился в ад»(7).

Право, выражаясь словами святого исповедника ХХ в. архиепископа Илариона (Троицкого), не уничтожает эгоизма, но «только утверждает его, охраняя от покушений со стороны эгоизма других людей. Цель государства, основанного на праве, в том, чтобы создать по возможности такой порядок, при котором эгоизм каждого его члена находил бы себе удовлетворение, не нарушая в то же время интересов другого… В этом неразрешимое противоречие права: оно утверждает эгоизм, но оно же и ограничивает его. А потому общество, основанное на человеческом праве, всегда носит в себе самом семена своего разложения, ибо оно охраняет эгоизм, который постоянно разъедает и разрушает всякое единение»(8). То же самое по сути, но гораздо мягче говорит и В. Соловьев: «Положим, высшая нравственность (с аскетической стороны) требует, чтобы я был равнодушен к тому, что меня убьют, искалечат или ограбят. Но та же высшая нравственность (с альтруистической стороны) не позволяет мне быть равнодушным к тому, чтобы мои ближние беспрепятственно становились убийцами и убиенными, грабителями и ограбленными и чтобы общество, без которого и единичный человек не может жить и совершенствоваться, подвергалось опасности разрушения. Такое равнодушие было бы явным признаком нравственной смерти.

Требование личной свободы, чтобы оно могло осуществиться, уже предполагает стеснение этой свободы в той мере, в какой она в данном состоянии человечества несовместима с существованием общества или общим благом. Эти два интереса, противоположные для отвлеченной мысли, но одинаково обязательные нравственно, в действительности сходятся между собою. Из их встречи рождается право»(9).

«Человеческое» право, которое, как выше было сказано, интуитивно восходит по своей природе к Божественному Закону, противопоставляется последнему в реальности падшего мира. Право, стремящееся защитить общество от полного самоуничтожения, – порождение хоть и богоподобного, но все же падшего человеческого разума, состоящего в союзе с изрядно покалеченной и подслеповатой совестью; тогда как Божественный закон – сама Истина в своем Откровении. Но об этом чуть ниже.

Отторжение чуждого

Вернемся к правде человеческой, которая, будучи по происхождению небесной, в своем падшем состоянии, как только что было сказано, нередко противопоставляется правде Божией.

Хотя «проступок создал закон»(10), и право обеспечивает всего лишь «минимум нравственности», оно все же есть добро, хотя бы и относительное, а потому нам и заповедуется воздавать «кесарево кесареви» (Мф. 22; 21) – быть законопослушными.

Но как же быть с теми, кто безнаказанно игнорирует законы человеческие?

«Можно ли нарушить человеческий закон?» Так вопрос лучше не ставить. «Можно» нередко понимается как «нравственно допустимо», поэтому лучше спросить: Возможно ли безнаказанно нарушить человеческий закон; преступить его, проигнорировать, и не пострадать вследствие этого?» Имеется в виду не страдание загробное, и не причинение вреда своей душе, а переживание страдания, вреда внешнего, видимого.

В старших классах вам единодушно ответят утвердительно. Почему? Потому, что для них не секрет, что законы человеческие несовершенны, ибо искусственно созданы несовершенными людьми, ими же они так же несовершенно и приводятся в исполнение, и еще более несовершенно контролируются. Преступление против общества обществом же и карается в русле принятых норм и через им же выдвинутых на это дело лиц.

Но рассмотрим этот механизм в его оптимальном режиме. Система может работать более или менее совершенно, однако налицо следующая закономерность: чтобы жить в обществе следует соблюдать его нормы, и не желающий жить в соответствии с общественными нормами, с определенным установившимся порядком, устройством, системой – выталкивается из жизни общества (в этом смысле термин сталинской эпохи «мера социальной защиты» точнее современного «мера наказания»). Преступник сам ставит себя «вне закона», а стало быть, и вне самого общества, которым он: либо высылается за пределы данного общества (семьи, коллектива, города, государства); либо насильно (временно и частично) изолируется от общества в специальных местах лишения свободы, оказываясь, таким образом, в сообществе лиц себе подобных, т.е. не желающих приводить свои потребности в соответствие с потребностями других членов общества и с законами общества в целом; а в случае особой опасности для общества, изолируется от него абсолютно (через смертную казнь). Случаи, когда правовая система не срабатывает (или в результате слабости государственной власти, или вследствие того, что правящая верхушка творит произвол и терроризирует народ, или когда вследствие недоразумения негодяй пробирается во власть, а оклеветанный правдолюбец преследуется) не рассматриваем, как результат ее несовершенства.

Норма же такова: индивидуум, не вписывающийся в систему, ею выталкивается, так как личность, игнорирующая законы общественные, тем самым рвет связь с этим обществом и в нем существовать не может. И тогда общество либо принудит его соблюдать свои нормы, либо исторгнет из себя это «инородное тело», иначе само общество подвергнется разложению.

«Кара есть следствие нарушения закона, воздействие закона на человека, который отказался от него, но еще сохраняет от него зависимость и не может уйти ни от кары его, ни от своего проступка»(11).

Тут мы подходим к другому аспекту законности – некой объективно существующей норме.

Закон как обнаружение в мире Премудрости Божией

Открыв по этой теме «Толковый словарь живого великорусского языка» Даля, мы читаем следующее: «Закон м. (чем дело закончено) предел, постановленный свободе воли или действий; неминучее начало, основание; правило, постановление высшей власти. Закон Божий, откровение, составляющее сущность веры; закон христианский, христианская вера. Закон природы или естественный закон, которому неизбежно следует вся вещественная природа. Законы гражданские, установленные гражданскою, государственною властью, для обеспечения быта граждан, противопоставляются законам духовным т.е., относящимся до дел веры, или же до духовного мира, духовной жизни»(12).

В понимании Философского Энциклопедического Словаря закон – это «категория, отображающая существенные, необходимые и повторяющиеся связи между явлениями реального мира»(13). Или чуть по-другому: закон – это «существенная связь между явлениями в природе и обществе»(14).

Возможно ли, чтобы тот, кто посмел проигнорировать закон природы и поступил вопреки ему, не пожалел бы об этом немедленно? Исключено. Потому, что закон природы не нуждается во внешнем контроле, его не издают, он просто есть, как некий порядок, устройство мира, основа его целостности. Этот закон есть нечто единое, являемое во множестве. Законов природы много и все они – проявления единого закона, единого строя, лада, единого «космоса». Вспомним пифагорейцев, стоиков, других философов, которые интуитивно его познавали и старались добиться от себя максимального соответствия ему, полагая в этом сущность мудрости. Отождествляли они его с Богом или сознавали Бога трансцендентным Творцом и мира, и самого мирового закона – другой вопрос, но существование этого единого строя, порядка, они сознавали. «Закон – это нахождениесущего»(15).

Законы природы не издаются и не предписываются. Они суть нормы и условия существования мира. Они не публикуются и не провозглашаются, но познаются человеком в процессе взросления, в процессе физического и умственного развития. Теми же, кто целенаправленно занимается исследовательской деятельностью, они осмысливаются и формулируются. Поэтому и говорится, что законы науки являются «отражением законов объективного мира в сознании людей»(16). В основе «научного законотворчества» – наблюдение за природой.

Еще в младенчестве начинается познание мира и его законов, самопознание, а вместе с тем и формирование навыков жить по этим законам. Возьмем, к примеру, закон гравитации. Силу земного притяжения младенец познает опытно сразу после рождения. Он учится ее преодолевать, усиливаясь двигаться, переворачиваться, ползать. Он пытается встать на четвереньки и учится держать равновесие в этом положении, затем пытается принять подобающий человеку вид, поднявшись на ноги. Но, преодолевая земное притяжение, он вовсе не спорит с законом природы. Это не сопротивление природе, но умение жить в ней, считаясь с ее законами – умение жить своей жизнью, добиваться своих целей, вписываясь в природу, соответствуя ее законам. Ребенок сам выбирает, куда ему идти, но при этом он старается следить за собой, так как по опыту знает, что потеря равновесия сделает его беспомощным – его стремительно и больно притянет к земле. Он познаёт на собственном опыте и то, что чем выше заберешься, тем опаснее прыгать и больнее падать.

Продолжая взрослеть, человек все больше узнает о том, что полезно и что вредно для жизни в этом мире. То есть он отчасти с чьих-то слов, отчасти из книг и других источников информации, отчасти же на своем опыте познаёт, что способствует укреплению его жизни, а что ее разрушает. Другими словами: он познаёт, что соответствует его природному устроению, а также поддержанию и укреплению его связи с окружающей природой, а что нарушает естественный жизненный процесс в нем и ослабляет, разрушает связь его с окружающей жизнью (человек сознательно может вредить себе, но это уже его выбор).

Ясно одно: игнорирование человеком в повседневной жизни законов природы неизбежно влечет за собой расторжение органического единства с природой и как следствие – приводит к нарушению природного процесса в организме, результатом которого является разрушение самого организма и страдание, как чувство (переживание) происходящего разрушения.

Это тоже – закон природы: биологическое несоответствие природе влечет за собой частичное ослабление и постепенную или внезапную утрату биологической жизни, так как жизнь – только в единстве с природой и все, что в нее не вписывается, не причастно и жизни. А причастность эта не метафорическая.

Мы причащаемся природе, миру. Все живое причащается миру, питаясь носителями его жизни: растения питаются всем, что им дает почва, атмосфера и солнце; животные питаются растениями, иные питаются другими животными, принимая тем самым в себя жизнь этого мира, затем сами по смерти обращаются в удобрение для почвы, питающей растения – все живое поддерживает в себе жизнь, принимая в себя частичку этого мира, в свою очередь, становясь частью этого мира. В том числе и человек. Если мы перестанем питаться, то есть впитывать в себя мир, то наша с ним связь будет ослабевать, организм наш будет истощаться, пока присутствие мира в нас не иссякнет до предела, после которого жизнь невозможна.

Жизнь биологическая нам свойственна в силу нашей причастности живой природе.

Естественный нравственный закон

Но, говоря о жизни биологической, мы не можем лишь ею ограничиваться в понимании естественного закона, который отнюдь не исчерпывается законами физики. Существует еще и так называемый естественный нравственный закон. Он как некий стержень проявляется в любом историческом периоде, в законодательствах и обычаях всех племен и народов, государств и других сообществ. Как живое растение, которое пробивается сквозь асфальт навстречу солнцу, так же и естественный закон пробивается сквозь помутненное грехом сознание, сквозь искаженные язычеством представления об истине.

Впрочем, следует отметить, что в философии нет единого мнения на этот счет. К примеру, Паскаль хотя и не отрицает бытие всеобщего естественного закона, однако считает неправомерным доискиваться его, как будто бы лежащего в основе обычаев и законов, принятых у разных народов, ибо это с его точки зрения неверно. Он склонен рассматривать обычай и государственный закон скептически, т.е., не вникая в его суть и не доискиваясь его правды, считая необходимым соблюдение законов страны проживания и утверждая, что «обычай правомочен по той простой причине, что общепринят, – в этом смысл его таинственной власти. Всего ошибочнее законы, исправляющие былые ошибки: кто подчиняется им потому, что они справедливы, тот подчиняется справедливости им самим вымышленной, а не сути закона, который сам себе обоснование. Он – закон, и больше ничего»(17).

Кто докапывается до корней обычая, тот, считает Паскаль, его уничтожает, ибо «искусство подтачивания и ниспровержения государственных устоев как раз и состоит в колебании установленных обычаев, в исследовании их истоков, в доказательстве их несостоятельности и несправедливости»(18). Скептицизм Паскаля оправдан его неприятием всякой смуты, порождаемой «правдоискательством»: «Почему люди следуют за большинством? Потому ли, что оно право? Нет, потому что сильно. Почему следуют стародавним законам и взглядам? Потому ли, что они здравы? Нет, потому что общеприняты и не дают прорасти семенам раздора»(19).

Иную точку зрения мы находим у Гегеля, который рассматривает законы гражданские именно в органической связи с законом естественным. Нравственный естественный закон – это дух «законов свободы», раскрывающихся в полноте в Новом Завете, это «не нечто внешнее, случайное, а природа самого чистого духа… Если мы постигаем, познаем, находим разумным тот закон, согласно коему преступление наказывается, он не есть для нас нечто существенное в том смысле, что имеет силу для нас потому, что он позитивен, потому что это так есть, но он имеет силу также и внутренне, он есть нечто существенное для нашего разума, потому что он внутренне разумен… Закон свободы должен иметь силу не потому, что он есть, а потому, что он есть определение самой нашей разумности»(20).

По мнению Гегеля «духовное как таковое не может быть подтверждено недуховным, чувственным», потому что «духовное выше внешнего, оно может быть удостоверено только самим собой и в самом себе. Это есть то, что может быть названо свидетельством духа»(21).

Это свидетельство духа «может быть многообразным, оно может быть неопределенным, общим, тем, что вообще говорит духу, пробуждает в нем глубокий отклик. В истории нас привлекает благородное, высокое, нравственное, божественное, наш дух его подтверждает… Это свидетельство может выступать как более или менее развитое, оно может составлять предпосылку человеческого сердца, человеческого духа вообще; это могут быть предпосылки всеобщих принципов, которые имеют для него силу и сопровождают человека на протяжении всей его жизни»(22).

Полнота (πληρωμα) интуитивно ощущаемого закона раскрывается в добродетели – в склонности «действовать так, как следовало бы по подлинным предписаниям закона», в единении «склонности с законом, благодаря чему последний теряет свою форму закона»(23).

Закон теряет принудительную форму положительного закона, оставаясь законом естественным, проявляясь как в мире физическом, так и в нравственной жизни человечества. «Как в мире физическом господствует всеобщий и неизменный закон, производящий повсюду порядок и красоту, – пишет свящ. М. Менстров, – так и в мире духовном, и в частности в области человеческой жизни, господствует такой же всеобщий и неизменный закон, устанавливающий повсюду порядок и производящий благо. Оба закона имеют основание свое в святой, всемогущей и благой воле Бога. Но если в природе физической закон осуществляется с необходимостью, то в человеческой жизни он исполняется свободно. Там принужденность и неизбежность, а здесь обязательство (т.е. повеление без принуждения). Свободное или добровольное исполнение обязательств, налагаемых на нас законом или волею Бога, как Творца и как Искупителя нашего, называется нравственностью или нравственной жизнью, точнее – нравственностью христианской… Под именем естественного, нравственного закона разумеется тот внутренний закон, который посредством разума и совести говорит каждому из нас, что хорошо и честно, и что худо и бесчестно, что мы должны делать и от чего должны отдаляться»(24).

Естественный нравственный закон и Божественное Откровение

Но какова связь между естественным законом и ветхозаветным Богооткровенным Законом? Выражаясь словами прот. Н. Фаворова, «Богооткровенный закон Ветхого Завета, в нравственной части своей, был, можно сказать, воспроизведением внутреннего закона нашего, который более или менее помрачался в сознании людей и искажался в их обычаях и нравах»(25). И наоборот: «…действуя оружием критики, логико-формальных методов познания, изощренных философией, разум подтверждает из естественного сознания человечества и из обыденной жизни его то, что в Священном Писании свидетельствуется из Откровения»(26).

Было бы упущением не обратить внимания на следующее. Говоря о принудительности, с которой действует закон природы, в отличие от естественного нравственного закона, выражающегося в «повелении без принуждения», порой игнорируется, что принудительно действуют на самом деле оба закона (иначе нравственный закон не соответствовал бы признакам закона (см. выше)). Речь в данном случае не о казнях, которым подвергались в древнем Израиле нарушители Закона Моисеева.

Всеобщий нравственный закон и вправду действует в условиях свободного выбора, но последствия этого выбора отражаются на внутреннем благосостоянии человека с той же неизбежностью, что и последствия соблюдения или несоблюдения закона природы на благосостоянии внешнем. Разница только лишь в том, что человек, вступая в конфликт с нравственным законом, не чувствует в достаточно ясной степени (или вовсе не чувствует) разрушительный процесс, происходящий в нем самом. Это, пожалуй, и обеспечивает его свободу выбора, так как непосредственное ощущение страдания, адекватное степени вреда, причиняемого душе, принуждало бы уважать нравственный закон, только, вот, не из нравственных, а из эгоистичных соображений, не из богоугодной любви к себе, но из себялюбия. Однако нечувствию сему есть, по-видимому, еще и другое объяснение.

Кроме промыслительного значения этого нечувствия как условия нашего свободного нравственного самоопределения, причина его еще и в том, что нравственное чувство напрямую зависит от нашего духовно-нравственного здоровья. Чем чище человек, тем адекватнее его самооценка, его самочувствие, видение себя, тем острее, реальнее, ближе к истине его нравственное чувство; чем ближе он к Правде, тем сильнее в нем стремление к праведности и, соответственно, интенсивнее переживание несоответствия. И это нарастание адекватного самовосприятия, при котором праведный человек считает себя грешнее всех в мире, не перечеркивает свободного самоопределения как раз потому, что процессу восстановления духовного чувства в человеке соответствует степень его влечения к Богу, степень его любви к своему Отцу Небесному.

Острота нравственного чувства определяется силой любви к Источнику нравственности. Господь не допускает, чтобы человек ощутил меру своей греховности, своей испорченности и стал бы испытывать душевные страдания в большей степени, чем это было бы необходимо для обеспечения свободы его выбора. Наоборот, нередко Бог, не разжигая в человеке мук совести, попускает ему страдания внешние (телесные – болезни, травмы, возрастные немощи, а также душевные, однако происходящие не от мук совести, но от внешних скорбей – таких как чья-либо бестактность или преднамеренное оскорбление, «полоса неудач», расстройство отношений с друзьями и близкими, впадение в грех), чтобы человек по ним догадался о состоянии своей души, безмерно более достойном сострадания.

Душа наша в нравственном отношении как бы тяжко травмирована, она как будто находится в полном или частичном параличе, ее состояние порой напоминает кому. Представим себе человека получившего ожог. Обожженное место становится нечувствительным к боли. Его можно колоть, жечь – человек не будет мучиться, страдать, переживать наносимый вред. Счастливчик?.. Не дай Бог никому такого «счастья»! Так же и душа наша – она обожжена грехом и ее чувствительность местами больше, местами меньше, местами вовсе отсутствует. И процесс оздоровления протекает параллельно восстановлению ее чувствительности: нравственное чувство побуждает к оздоровительным действиям, а оздоровление, исцеление проявляется в способности чувствовать, благодаря которой душа глубже познаёт себя и яснее видит пути своего спасения. Способность (и возможность) страдать возрастает, но возрастает и утешение.

Когда же человек, внезапно и остро осознавший свою греховность, впадает в ненависть к себе и в отчаяние, то можно с уверенностью сказать, что это отнюдь не свидетельство исцеления, но это – раскаяние без покаяния. Он сожалеет о своем зле, но не меняется в корне – не смиряется в надежде на Промысел Божий, преклоняясь пред волей любящего Отца, желающего всем спастись, не ищет Его прощения, не стремится исправиться, но сам в ненависти к себе, не оправдавшему своих же надежд и амбиций, вершит над собой самосуд, похищая суд у Бога. Как правило, такое видение себя, своей греховности, или не от Бога изначально (и бес может показать нам нашу греховность, в расчете повергнуть в отчаяние), или мысли посланные нам от Бога для вразумления и покаяния, мы по внушению бесовскому извращаем, идя на поводу у своей гордыни, тщеславия и других страстей.

Итак, естественный нравственный закон действует с той же необходимостью, что и физический. Только, по вышеизложенным причинам, наши способности адекватного восприятия своего состояния в области физической несравненно преимуществуют перед областью духовно-душевной.

В этом понимании заповеди Десятословия суть Богооткровенное выражение естественного закона,который в нравственных системах различных этосов лишь просвечивает.

Мораль и право

Св. Ефрем Сирин сводит все Десятословие к «золотому правилу», говоря: «Все же заповеди, данные евреям, состоят в сем одном законе: что ненавистно тебе, того не делай другому»(27). И отождествляя это правило с двойной заповедью о любви к Богу и ближнему, говорит, что на этих двух заповедях висит «закон естественный, изложенный в Пятикнижии и у Пророков»(28).

Естественный закон в реальной жизни чересчур переплетается с нравственно-чуждыми ему традициями. Его проявления, порой, бывают в неприемлемых для Богооткровенного учения действиях, например, в среде примитивных племен из-за влияния языческих религиозных представлений: ритуальное людоедство, примитивная эвтаназия и др. происходят из лучших намерений, основываясь на искаженном представлении о благе, но не из корыстных соображений, как это бывает в «цивилизованном мире».

Бог в заповедях Десятословия не формулирует естественный закон, а обозначает как бы признаки и условия соответствия этому естественному закону, признаки принадлежности к Его творению, условия нормальной для человека жизни в естественном мире. Именно человека, именно в естественном мире. Первая часть Десятословия говорит об обязанностях по отношению к Богу, потому что для человека естественно быть религиозным, это необходимое условие его существования даже в этом временном, преходящем мире. Не более того.

«Господство над материальною чувственностью, солидарность с живыми существами и внутреннее добровольное подчинение сверхчеловеческому началу – вот вечные, незыблемые основы нравственной жизни человечества»(29).

Закон Моисеев обладает свойствами как нравственного, так и положительного права. Как исходящий от Бога Всесовершенного он располагает к неограниченности своего осуществления, а как подлежащий внешнему контролю и исполнению под страхом наказания «здесь и сейчас», выражается в конкретных требованиях и предписаниях. Впрочем, внешняя форма положительного права есть лишь опора права нравственного, но не его суть. Закон нравственный профанируется, когда его пытаются исчерпать «законничеством», заключающемся в стремлении втиснуть нравственность в изощренную казуистическую систему рекомендаций, во избежание ошибок на пути творческого нравственного поиска.

Нравственный закон предполагает непременно свободное самоопределение в любви к заповедям Законодателя, потому весь Закон и формулируется Господом Иисусом Христом двуединой заповедью о триединой любви к Богу, себе и ближнему. Различая положительное право (право как таковое) и христианскую нравственность, В. Соловьев обращает наше внимание на то, что, во-первых, «чисто нравственное требование, как, напр., любовь к врагам, есть по существу неограниченное и всеобъемлющее; оно предполагает нравственное совершенство или, по крайней мере, неограниченное стремление к совершенству. Всякое ограничение, принципиально допущенное, противно природе нравственной заповеди и подрывает ее достоинство и значение: кто отказывается в принципе от безусловного идеала, тот отказывается от самой нравственности, покидает нравственную почву. Напротив того, закон собственно правовой, как ясно во всех случаях его применения, по существу ограничен; вместо совершенства он требует низшей, минимальной степени нравственного состояния, лишь фактической задержки известных проявлений безнравственной воли»(30). Право положительное не противоречит нравственному закону. Оно просто уже, ограниченнее его. Запрещая грабить и убивать, оно не обязывает, но и не мешает любить своих врагов.

Во-вторых, отличая нравственный закон от юридического, который подробно расписывает должное и недолжное, видим, что «из неограниченной природы чисто нравственных требований вытекает и второе отличие, именно то, что исполнение их не обусловливается непременно, а также и не исчерпывается никакими определенными внешними проявлениями или материальными действиями. Заповедь о любви к врагам не указывает (иначе как для примера), что именно должно делать в силу этой любви, т.е. какие определенные внешние действия совершать и от каких воздерживаться, а вместе с тем если приходится выражать свою любовь определенными действиями, то нравственная заповедь не может считаться уже исполненною этими действиями и не требующею уже ничего больше, – задача исполнения этой заповеди, как выражение абсолютного совершенства, остается бесконечною… И нравственный, и юридический закон относятся, собственно, к внутреннему существу человека, к его воле, но первый берет эту волю в ее общности и всецелости, а второй – лишь в ее частичной реализации по отношению к известным внешним фактам, составляющим собственный интерес права, каковы неприкосновенность жизни и имущества всякого человека и т.д.»(31).

Таким образом, получается, что если выше право определяется как некоторый минимум нравственности, то в дополнение можно еще добавить, что право, также есть «требование реализации этого минимума, т.е. осуществления определенного минимального добра, или, что то же, действительного устранения известной доли зла»(32). И, в-третьих, положительное право, как имеющее целью внешнее осуществление какого-либо блага, допускает принуждение, тогда как непременным условием нравственного развития является свобода.

Отсюда можно вывести «следующее определение права в его отношении к нравственности: право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла»(33).

Заключение

Итак, заповеди – лишь ориентиры, указатели, вешки, помогающие нам в жизненном пути. Из множества дорог мы можем выбирать тот путь, который сочтем нужным, но заповеди указывают, каким путем пройти к Богу, указывают путь Им открытый и благословленный. Мы, конечно, свободны и можем попытаться отыскать свой индивидуально-неповторимый путь, идти своим особым «маршрутом», надеясь прийти к Нему же… Однако, уместно задуматься: если Он дал Откровение о пути к Нему, и мы об этом знаем, разумно ли искать этот путь где-нибудь еще, хотя бы и рядом? Не является ли такой «индивидуальный поиск» пренебрежением к своему Творцу и Промыслителю, элементарным хамством по отношению к любящему Отцу Небесному?.. Но следует иметь в виду, что заповеди – Его, а выбор – наш. Что бы мы ни выбрали, это будет наш свободный выбор. Хорошо ли будем себя чувствовать там, куда этим путем придем, плохо ли: это будет наш выбор, а не Его месть, кара, гнев и т.д.

Размышляя о жизни в этом мире, об условиях «бытия земного», нельзя упускать из внимания, что есть и другой мир, другая жизнь, иное бытие – сверхъестественное, духовное бытие духовного мира. И человек потому не может быть вполне человеком без жизни духовной даже в условиях мира земного, преходящего, что сотворен человек особенным: он – как бы звено, соединяющее в себе мир духовный и мир материальный, которые в Священном Писании обозначаются словами «небо и земля» (Быт. 1; 1). Более того, духовное начало является определяющим в его природе.

Земное бытие включает в себя и человека, но естественный закон не исчерпывает собою всего Промысла Божия о творении. Ведь если все сводить к естественной жизни, то человек либо всего-навсего рудимент природы (это в лучшем случае, т.е. когда он, имея представление о Боге (хотя бы даже искаженное), органически, «нецивилизованно», естественно вписывается в нее – так называемый «дикарь»), либо ее паразит (в худшем, привычно-распространенном смысле, когда человек нещадно, корыстно эксплуатирует ее ресурсы, отравляет экологическую систему и сознательно восстает против Творца). Но именно жизнь сверхъестественная, духовная – та реальность, которая определяет человека органичным и незаменимым в составе всего творения.

Исключительные случаи приближения человека к своему нормальному (царственному по отношению к природе) состоянию через последование Христу, через духовное преображение, обожение, следствием чего является способность к чудотворению (по слову Христа: «верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит» (Ин. 14;12)), обильно приводятся в Житиях святых. Преподобные светильники веры, возлюбившие Бога и заповеди Его, – они возвысились над природой, стали выше естества, потому что последовали закону Евангельскому – закону сверхъестественному, закону духовному. И они, при которых дикие звери становились кроткими, они, усвоенной ими благодатью Божией двигавшие горы и воскрешавшие людей, заняли почти то владычественное положение в природе, которое должно принадлежать человеку по замыслу Творца. «Почти», потому что им все же постоянно приходилось преодолевать тленность падшего естества, до конца жизни быть готовыми к искушениям, и, наконец, все же пройти через смерть, которой Адам до грехопадения был чужд.

Итак, если человеку, чтобы жить биологически, необходимо было придерживаться естественного закона, который в чистоте сформулирован Десятословием, то, чтобы жить ему духовно, чтобы вписаться в бытие высшее, ему необходимо привести себя в соответствие с иным законом – законом бытия мира Божественного, духовного, небесного. Ветхий Завет готовил человека к Новому. Человеку надлежало вначале научиться жить «по-человечески» в естественных условиях, чтобы затем быть призванным к сверхъестественному бытию. Ему надлежало временно понести бремя рабства закону правды, справедливости, чтобы затем быть призванным к вечному усыновлению Богом по благодати в законе любви.

1. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. – Брюссель: Жизнь с Богом, 1983.

2. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. – М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1956.

3. Краткий словарь по философии. – М.: Политиздат, 1979.