Скачать

Восприятие России на Западе: мифы и реальность

Шаповалов Виктор Федорович - доктор философских наук, профессор Московского государственного университета им.М.В. Ломоносова.

"Для западного культурного человечества Россия все еще остается совершенно трансцендентной, каким-то чуждым Востоком, то притягивающим своей тайной, то отталкивающим своим варварством. Даже Толстой и Достоевский привлекают западного культурного человека, как экзотическая пища, непривычно для него острая", - писал Н. Бердяев (1, с. 9). Приведенные слова относятся к 1915 году. Думается, однако, что они ярко характеризуют одну из устойчивых тенденций западного восприятия России. В них можно усмотреть также указание на то, что на Западе сложился некоторый особый образ, функция которого - преломлять российские реалии. Образ России в глазах Запада (как и всякий образ вообще) может не обладать портретным сходством с оригиналом или такое сходство может быть весьма отдаленным. В большинстве случаев образ подчиняется собственным закономерностям возникновения, функционирования и развития. Но именно это свойство делает его особенно ценным как для понимания оригинала, так и в более широком культурно-мировоззренческом и практическом смысле. То, как Россия воспринимается людьми других культурных регионов, в частности людьми Запада, позволяет взглянуть на нее со стороны, под новым, порой неожиданным углом зрения. Знание особенностей того, что думают о нас другие, важно для практических целей: без такого знания невозможно полноценное общение и сотрудничество.

За правило следует принять неторопливость в оценке чужого мнения. Важно научиться чутко вслушиваться в голоса других - даже в том случае, если это голоса недоброжелателей. К сожалению, не вслушивание и не внимательное изучение, а торопливая оценка стала нашей традицией в отношении к мнениям иностранцев о России. Эта традиция укрепилась и пышно расцвела в советское время, когда нетерпеливо и резко отвергались мнения западных авторов о России, идущие вразрез с официальной советской идеологией. Но и многие нынешние "демократы" воспринимают всякую мысль с Запада, в том числе мысль о России, не раздумывая - не иначе как истину в последней инстанции.

Добиться того, чтобы образ России в глазах Запада стал по преимуществу положительным, невозможно только лишь прямым опровержением мнений, представляющихся нам ложными. Тем более нельзя постоянно прибегать к резким "отповедям"; выражению негодования, хотя, по-видимому, без этого полностью не обойтись. Не следует, с другой стороны, полагать, что положительный образ России в глазах Запада и всего мира сформируется автоматически, "сам собой", по мере движения псгпути демократии, рынка и т.д. Конечно, надо надеяться, что успешное развитие Росси будет способствовать росту позитивных тенденций в западном .воспрятии страны. Однако уповать на автоматизм этого процесса не приходится, прежде всего потому что образ, о котором идет речь, отнюдь не простое прямолинейное отражение российских реалий: на его характер оказывают влияние разнообразные, в том числе самые неожиданные, факторы. Чем определяются особенности западного восприятия России? Какова динамика изменения образа России в глазах Запада? Каковы устойчивые параметры этого образа? Насколько мы в состоянии способствовать формированию собственного положительного образа, не поступаясь национальным достоинством, национальными интересами и безопасностью? Таков круг вопросов, которые подлежат краткому рассмотрению в настоящей статье.

1. Общая характеристика западного восприятия России

Не будет большим преувеличением утверждать, что к своему "открытию России" Европа шла длинным путем. Резкий рост интереса европейцев ко всем сторонам жизни восточного соседа можно датировать лишь периодом, следующим за наполеоновскими войнами, — 20—30-ми годами XIX столетия. Конечно, Россия всегда привлекала к себе ииимппис Европы. Об атом, и частности, свидетельствуют записки многочисленных западных путешественников периода Московского царства, петровского и екатерининского времен. Наиболее известными стали произведения о России таких авторов, как С. Герберштейн ("Записки о Московии", 1517), А. Кампенезе ("Письмо к Папе Клименту VII о делах Московии", 1528), Г. Штаден ("Страна и правление московитов", 1576), Ш. Массой ("Секретные записки о России времен царствования Екатерины II и Павла I"), баронесса Ж. де Сталь ("Записки о России", 1812) и др. В большинстве случаев отчеты иностранных путешественников и наблюдателей отличаются неподдельным интересом к России, ее народу, обычаям и традициям. Трудно отказать авторам в наблюдательности, в умении подметить разнообразные детали, в том числе важные и существенные. В этом смысле записки названных авторов и ряда их современников в определенной мере не утратили своего значения и до сих пор. Однако российские наблюдения западных писателей вплоть до 20-30-х годов XIX века в общем и целом укладываются в рамки этнографических зарисовок, разбавленных хроникой происшествий, светских интриг, размышлениями автора. Эти произведения ничем принципиально не отличаются от множества этнографических этюдов, оставленных западными путешественниками периода великих географических открытий и посвященных ранее неизвестным Западу народам Америки, Африки, Востока.

С 20-30-х годов XIX века существенно изменяется отношение к России несомненных западноевропейских авторитетов того времени Г. Гегеля и А. Токвиля. Токвиль, в частности, писал в 1835 году: "В настоящее время существуют на Земле два великих народа, которые, начав с разных точек, приближаются, по-видимому, к одной цели: это русские, и англо-американцы. Оба они выросли незаметно; и когда взоры людей были обращены в другую сторону, они вдруг заняли место в первом ряду между нациями, так что мир почти в одно время узнал об их появлении и их величии.

Все другие народы, по-видимому, почти достигли пределов, предназначенных им природой; их задача только сохранять приобретенное. Но эти два народа находятся еще в периоде роста. Все остальные остановились или подвигаются только с большими усилиями; лишь они одни идут легко и скоро по пути, которому глаз еще не может видеть конца" (цит. по (2, с. 156)).

Не менее показательны слова Гегеля: "Остальные современные государства, как может показаться, уже более или менее достигли цели своего развития; быть может, у многих кульминационная точка уже оставлена позади и положение их стало статическим. Россия же уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди всех прочих в лоне своем скрывает небывалые возможности развития своей интенсивной природы" (3, т. 2, с. 407).

Очевидно, что "новое открытие" России Западом связано со значительностью ее роли в разгроме Наполеона и последующим активным участием в европейских делах, ростом военного и экономического могущества, значительной территориальной экспансией в сторону Европы, в частности с приобретением Финляндии и части Польши. Ранее популярные в Европе язвительные слова Д. Дидро о том, что "русские сгнили прежде, чем созрели", стали не актуальны. Кроме того, европейцы поняли, что Россию уже невозможно рассматривать отстранение, так, словно это далекая страна, не имеющая или почти не имеющая отношения к жизни Европы и могущая служить только лишь предметом этнографической любознательности. Активная европейская и международная роль России требовала выработки более обстоятельного и осмысленного взгляда, включающего в себя определенное отношение к ней - положительное или отрицательное. Став значительным фактором европейской жизни, Россия неизбежно должна была стать и предметом оценивающего, т.е. заинтересованного взгляда европейцев.

Начиная с 20-30-х годов XIX века именно такой пристально-оценивающий взгляд характерен для западноевропейских авторов, посвятивших свои труды изучению России. Российская тема теперь все больше занимает не только путешественников и писателей, но и политиковЛоциологов. философов. В той или иной мере не сходит она и со страниц периодической печати Запада. В 30—40-с годы XIX века окончательно оформляются основы того западного мифа о России, который с некоторыми модификациями остается в силе и до наших дней, определяя собой отношение к России среднего человека Запада.

Я употребляю слово "миф" не как синоним ложного знания или ошибочного представления, а в широком философском смысле - как совокупность стереотипов сознания, основанных по преимуществу на вере и не подверженных осознанной рефлексии при обычном ("нормальном") течении жизни. Миф играет важную роль в жизнедеятельности человека, так или иначе определяя (хотя и не целиком) все стороны человеческого бытия. Наибольший интерес представляют коллективные мифы, выражающие некоторые идеализированные представления данной общности людей о ее особенностях, ее месте в мире и об отношении к другим общностям. Именно такой коллективный миф о России, характерный для среднего западного человека, и будет нас интересовать в первую очередь. О коллективном мифе можно судить, конечно. лишь по высказываниям отдельных людей, но предметом нашего специального интереса останется некоторая общая картина, складывающаяся из разнообразных высказываний многих лиц.

Забегая вперед, отмечу, что западный миф о России никогда не сводился к прсд-стаплениям примитивного типа, к грубой и всецело негативной схеме. Даже и самые мрачные времена наибольшего охлаждения отношений, такие как период холодной войны между Западом и Советским Союзом, представления западного человека о России носили сложный, многообразный и неоднозначный характер. В них причудливо сочетались противоположные оценки, эмоции, мнения: высокомерная снисходительность и уважение, страх и восхищение, подчеркивание слабостей и признание силы, отношение к России как к культурной периферии и осознание всемирного значения ее культурных достижений и т.п. Конечно, надо полностью отдавать себе отчет, что содержательное ядро этого мифа составили представления о России как оплоте деспотизма и агрессивности. Однако было бы ошибочным сводить все его содержание к западным пропагандистским клише времен холодной войны или к известному тезису администрации президента Р. Рейгана об СССР как "империи зла", так или иначе оказавшемуся адресованным не столько Советскому Союзу, сколько непосредственно России. Несомненно, что тоталитарный период российской истории наложил существенный отпечаток на представления западного человека. Характеристики тоталитаризма нередко автоматически переносились на Россию - они оказались в ассоциативной связке.

Тем не менее надо учитывать, что коллективный миф целиком не определяется политикой и не зависит от нее настолько, чтобы непосредственно следовать за колебаниями политической конъюнктуры. Миф обладает относительной независимостью от переменчивости политического климата, поскольку является феноменом многосторонним и многообразным. Его характерной чертой следует считать относительную устойчивость на протяжении весьма длительного исторического времени.

Ядро западного мифа о России составляют, несомненно, представления о ней как стране внутреннего деспотизма и внешней агрессивности. Американский автор М. Ма-лиа отмечает: «На Западе российская традиция, будь то при царях или при Советах, обычно вызывала чисто павловский рефлекс: "деспотизм" и "шовинизм" дома вели к "экспансионизму" и "империализму" за границей. Столь же рефлекторным было суждение, что эти характеристики иечны и неизменны» (4, с. 417). Надо с сожалением заметить, что происшедшее и РОССИИ крушение тоталитаризма и демократические преобразования в общем и целом не привели к радикальной перемене западного взгляда на Россию. Тот же автор пишет: «После крушения коммунизма часть представителей западного общественного мнения отказывается уверовать, что московский медведь и в самом деле сменил шкуру и полагает, что он скоро может вернуться в обличии русского "фашизма"» (4, с. 418). Думается, что эти опасения в немалой степени преувеличены. Однако они лишний раз свидетельствуют об устойчивости и исключительной живучести сложившихся представлений, об их известной независимости от общественно-политических процессов, актуально протекающих в России, и оттого, как представляются эти процессы самим россиянам.

Запад обнаружил, что Россия - это особый мир. Соприкасаясь с российскими реалиями, западный человек, как правило, легко убеждается, что различия между Россией и Западом гораздо значительней, чем между отдельными странами Западной Европы. Очевидно, что Россия не укладывается в рамки западной цивилизации. Столь же очевидным для людей Запада является факт, что Россия не может быть отнесена и к Востоку, хотя в ряде случаев подчеркивается восточное происхождение черт российской культуры. По меньшей мере с XIX века Россия все больше представала перед Западом как особая вселенная, во многом загадочная и непонятная, исключительно своеобразная и разнообразная, с особым образом жизни и мысли, культурой и традициями. Со второй половины XIX века на Западе появляются серьезные обобщающие труды, посиящснпые всестороннему изучению России. Среди тех, кто внес особый вклад в изучение России, нельзя не упомянуть таких авторов, как А. Леруа-Болье ("Империя царей и русский народ", в 3-х т., 1881-1889), С. Грэхэм ("Неизвестная Россия", 1912; "Меняющаяся Россия", 1913; "Россия и мир", 1915; и др.), М. Бэринг ("С русскими в Манджурии", 1905; "Один год в России", 1907; "Русский народ", 1911; "Главные истоки России", 1914), Б. Пэре ("Россия", 1915), Р. Райт ("Русский народ", 1917) и др.

2. Динамика западного восприятия России

При всей своей устойчивости и относительной неизменности образ России, оформившийся на Западе, конечно, не остается неподвижным настолько, чтобы совершенно не реагировать на исторические изменения. Сохраняя устойчивое ядро, этот образ подвержен известной динамике, обусловленной как изменениями, происходящими на Западе, так и масштабными сдвигами в самой России. В этой связи можно отметить, что в общем и целом к началу XX века в западном сознании происходили перемены, благоприятные для образа России. Взгляд западного человека на Россию становился все более избавленным от узости, от того, чтобы видеть в ней исключительно страну деспотизма и агрессивности. Это было обусловлено не только политическими реформами 60-70-х годов XIX века и демократическими преобразованиями 1905-1917 годов, но и целым комплексом других причин. В частности, западные авторы постепенно научились видеть за фасадом политического деспотизма живой образ России. Обнаружилось, что и в рамках политической несвободы может существовать духовная свобода, могут существовать своеобразная культура и творчество.

Перемену во взглядах на Россию легко обнаружить, если сопоставить знаменитые записки А. де Кюстина "Россия в 1839 году" с любым из названных выше произведений, относящихся к концу XIX - началу XX столетия. Если у Кюстнна едва ли можно найти положительное высказывание о России, сделанное без сводящих его на нет оговорок, то в работах более поздних авторов очень многое в российской жизни оценивается положительно. Резко негативное содержание записок французского маркиза следует объяснить не только исключительной предвзятостью или возможным политическим заказом, направленным против России - что вполне вероятно (см. (5, с. 12-14)). Более важным представляется то, что избранный им способ рассмотрения России - с точки зрения общественно-политического устройства - не мог породить иных выводов и оценок. Действительно, что можно было увидеть положительного в николаевской России, если смотреть на нее только и исключительно с позиций наличия или отсутствия политической свободы? Кюстин же поступает именно так, и всюду он обнаруживает политическую несвободу и ее последствия.

Между тем в России XIX века (в отличие от тоталитарных режимов XX века) в относительной независимости от политической системы существовали обширные пласты жизни, не охваченные политическим деспотизмом. Обнаружить и исследовать эти пласты удалось авторам не столь политизированным, как Кюстин. Они, в частности, обратили внимание на то, что при отсутствии политической демократии может существовать достаточно развитая бытовая демократия, возникают образцы высокой и своеобразной духовности, культуры, литературы и искусства. Положительные черты в западном образе России были связаны с достижениями русской культуры конца XIX -начала XX века, с получавшим все большую известность творчеством Л. Толстого. Ф. Достоевского, П. Чайковского и др., с Серебряным веком русской культуры, такими событиями культурной жизни, как дягилевские сезоны в Париже и т.п.

Новая эпоха в эволюции образа России на Западе начинается после 1917 года. Особенности западного восприятия России советской заслуживают отдельного разговора. В общем плане следует отметить, что всецело негативный образ русского коммунизма сформировался на Западе далеко не сразу. Длительное время западное общественное мнение колебалось в своей оценке коммунистической системы. Наглядным примером могут служить записки о Советском Союзе таких авторов, как Л. Фейхтвангер и А. Жид, побывавших в стране в 30-е годы практически одновременно. В картине первого преобладают положительные краски, в то время как второй подверг советскую жизнь беспощадной критике. Тотальное отрицание российского коммунизма, хорошо известное нам по 70-80-м и последующим годам, - явление сравнительно позднее, пришедшее на смену надеждам и ожиданиям, возлагавшимся немалой частью западной интеллигенции на возможности общественного строя, установившегося в России.

Таким образом, можно констатировать, что западное восприятие России, претерпевая историческую эволюцию, в отдельные периоды в большей или меньшей степени склонялось к положительной оценке культурно-исторической сущности России. Однако при всех условиях Россия воспринималась как нечто отличное от Запада, как особый мир, обладающий собственными неповторимыми характеристиками, образом жизни, ментальностью и культурой. Устойчиво сохранялось и представление о России как стране деспотизма во внутренней и агрессии во инешней политике. Так, и 1914 году, т.е. п период, когда западный мир склонялся к относительно положительному восприятию России, именно ссылками на "монголо-византийскую" опасность, которую Россия якобы представляла для Европы, аргументировали немецкие социал-демократы свое решение голосовать за военные кредиты. И это при том, что дружественные западной социал-демократии в России того времени партии были весьма влиятельны, о чем было широко известно.

3. Способен ли Запад понять Россию?

Сложность и противоречивость взаимоотношений России и Запада, наличие неоспоримых фактов взаимного отчуждения и непонимания порождают ряд проблем, без решения которых невозможно объяснить фундаментальные черты порожденного Западом образа России. В частности, возникает предположение о том, что Запад органически не способен понять Россию. Речь идет о понимании в герменевтическом смысле, который, вкладывается в термин "понимание" философией жизни, т.е. в смысле "вживания",""вчувствования", постижения духа иной культуры. Конечно, в отношении Запада к России, как и к любой другой стране, присутствуют соображения политического и экономического расчета. Вследствие этого образ России может подвергаться намеренным искажениям. Но в свете нашей темы первоочередной интерес представляют не-они, а те модели восприятия, которые рождаются спонтанно и обусловлены коренными свойствами ментальности и культуры. Мысль о том, что Запад органически не способен понять Россию, распространена достаточно широко.

И. Ильин, например, выдвигает три основные причины этого. Первая связана с языковыми трудностями. Русский язык не принадлежит к романо-германской группе и ктому же вытеснен из основной части Европы, не распространен в ней: «русский язык стал чужд и "труден" западным европейцам. А без языка народ народу нем ("немец")» (6, с. 58). Вторая причина состоит в том, что Западу чужда русская (православная) религиозность. Европой искони владел Рим, - сначала языческий, потом католический, "воспринявший основные традиции первого". В русской же истории была воспринята не римская, а греческая традиция. Римская и греческая традиции и соответственно западная и русская во многом противоположны друг другу. Третья причина связана с особенностями мировосприятия и психологической структуры: "Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек живет прежде всего сердцем и воображением и лишь потом волею и умом" (б, с. 58). Наконец, обобщает аргументы Ильина мысль о том, что западной культуре не свойствен дар вчувст-вования и перевоплощения, без которого постижение иной культуры невозможно. Европейцы «понимают только то, что на них похоже, но и то искажая все на свой лад. Для них русское инородно, беспокойно, чуждо, странно, непривлекательно... Они горделиво смотрят на нас сверху вниз и считают нашу культуру или ничтожною, или каким-то большим и загадочным "недоразумением"...» (6, с. 59).

В общем и целом соображения Ильина можно, видимо, истолковать как указание на существование реальных трудностей, стоящих на пути взаимопонимания существенно отличающихся друг от друга культур. Однако главный вопрос состоит в том, преодолимы ли эти трудности. Согласно мнению русского мыслителя, названные трудности непреодолимы в силу отсутствия у западной культуры "дара вчувствования и перевоплощения" (6, с. 59).

Представляется, что в этом пункте Ильин коренным образом не прав. Конечно, невозможно закрыть глаза, например, на тот общеизвестный факт, что исторически между западной и православной ветвями христианства существовали отношения взаимного недоверия, подозрительности и соперничества и католическому большинству, объединенному под властью Папы римского, привычно относиться к православным как к "схизматикам", т.е. раскольникам. Но речь в данном случае идет не о преодолении различий, а о понимании при сохранении различий. И хотя мысль русского философа почти дословно совпадает с признанием К. Ясперса о том, что "самоуверенность европейцев приводит к тому, что все чуждое воспринимается ими как курьез" (2, с. 90), вряд ли следует категорически отрицать за западной культурой способность к постижению духа иных культур.

Об этой способности культуры Запада свидетельствует, в частности, опыт западного общения с народами Востока, а также факт широкого развития на Западе философско- герменевтической проблематики, являющейся плодом поисков путей постижения духа иной культуры. Думается, что человек Запада действительно не склонен "перевоплощаться" в том смысле, что всегда сохраняет сознание своей особости, своей непохожести на других. В то же время в процессе общения, например с народами Востока, он отчетливо продемонстрировал умение постичь уникальность восточной культуры. В частности, западные авторы, обратившиеся к изучению Востока, нс остановились на том, чтобы констатировать "курьезность" культур Индии, Китая, Япония и т.д., а пришли к выводу о присущем Востоку особом типе рациональности, отличном от западного, но не менее оправданном, имеющем свою внутреннюю логику (см., например, (7)). История взаимоотношений западных стран и России также насчитывает немало примеров того, как люди Запада демонстрировали свое умение глубоко вникнуть в российскую жизнь, постичь дух нашей страны.

Таким образом, признание реальных трудностей взаимопонимания, в том числе связанных с различием в языке, с отличием православия от западного христианства, с особенностями западного и российского мировосприятия и др., отнюдь не равнозначно признанию принципиальной невозможности взаимного понимания. При наличии доброй воли человеку Запада вполне доступна российская специфика. Для нас же более пристальное внимание к тому, как воспринимается Россия человеком Запада, открывает не только возможность нового взгляда на Россию, но и путь к более глубокому постижению западной культуры. В этой связи представляет особой интерес то, какие аргументы выдвигаются западными авторами для подкрепления центрального западного тезиса о России - "как о стране внутреннего деспотизма и внешней агрессивности".

Автор знаменитой "Истории цивилизации в Англии" Г. Бокль объяснял представлявшуюся ему очевидной воинственную агрессивность России следующим образом: "Дурные нравы не более распространены в России, чем во Франции или Англии... Поэтому ясно, что Россия страна воинственная не потому, что ее население безнравственно, а потому, что оно необразованно. Беда в голове, а не в сердце" (8, vol. 1, р. 177). Таким образом, по Боклю, население России по своей природе не воинственно. Склонность к агрессивности возникает вследствие недостатка просвещения. Кюстин придерживался несколько иной точки зрения. Он выводил российскую склонность к агрессии из политического деспотизма. По его мнению, постоянное пребывание в условиях жесткой политической стесненности рождает стремление реализовать свой потенциал в агрессивной форме на международной арене: "Тому, кто имел несчастье родиться в этой стране, остается искать утешение п горделивых мечтах и надеждах на мировое господство... Россия живет и мыслит, как солдат армии завоевателей. А настоящий солдат любой страны не гражданин, но пожизненный узник, обреченный сторожить своих товарищей по несчастью, таких же узников, как и он" (5, с. 513, 514). Такой серьезный современный исследователь России, как Р. Пайпс. связывает несомненную для него милитаристскую сущность страны с необходимостью постоянной колонизации, которая в свою очередь обусловлена, по его мнению. природно-климатическими условиями: "военная организация делалась просто необходимой, ибо без нее нельзя было проводить столь жизненно важную для народнохозяйственного благополучия России колонизацию" (9, с. 35).

Устойчивость западного представления о России как стране агрессивности и экспансионизма проявилась, в частности, в том. что внешняя политика Сонетского Союза рассматривалась нередко в качестве продолжения внешней политики царей. экспансионизм которой сомнению не подвергался.

Очевидно, что сегодня у Запада нет реальных оснований ожидать от России проявлений агрессивности. Однако с учетом инерции мышления нельзя быть уверенным и том, что он полностью избавился от подозрений подобного рода. Утрата образа внешнего агрессора деформирует самоидентификацию Запада как благодетеля человечества. А. Тойнби, в частности, отмечал, что если западный человек сумеет «хотя бы на несколько минут покинуть "свою кочку" и посмотреть на столкновение между Западом и остальным миром глазами огромного незападного большинства человечества», то он обнаружит непривычную для него картину: "Как бы ни различались между собой народы мира по цвету кожи, языку, религии и степени цивилизованности. на вопрос западного исследователя об их отношении к Западу все - русские и мусульмане, индусы и китайцы, японцы и все остальные - ответят одинаково. Запад, скажут они, - это архиагрессор современной эпохи, и у каждого найдется свой пример западной агрессии. Русские напомнят, как их земли были оккупированы западными армиями п 1941, 1915, 1812, 1709 и 1610 годах; народы Африки и Азии нспомнят о.том, как начиная с XV века западные миссионеры, торговцы и солдаты осаждали их земли с моря. Азиаты могут еще напомнить, что в тот же период Запад захватил львиную долю свободных территорий в обеих Америках, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке и Восточной Африке. А африканцы - о том, как их обращали в рабство и перевозили через Атлантику... Потомки коренного населения Северной Америки скажут, как их предки были сметены со своих мест..." (10, с. 156). Особо примечательно и свете нашей темы, однако, то, что "у большинства западных людей эти обвинения вызовут удивление, шок и печаль и даже, вероятно, возмущение. Голландцы скажут, что они же ушли из Индонезии, а британцы - что они оставили Индию, Пакистан, Бирму и Цейлон... У британцев на совести не лежит никакой новой агрессии со времен войны в Южной Африке в 1899-1902-х годах, а у американцев - с испанско-американской войны 1898 года" (10, с. 156, 157).

Слова Тойнби, несомненно, ярко свидетельствуют о значительном различии в восприятии событий мировой истории Западом и остальным миром. Для нашей темы важно, однако, не то, что западный человек склонен не замечать собственной агрессивности, а то, что он обостренно воспринимает проявления агрессивности со стороны других. Даже незначительные агрессивные действия со стороны России или Китая вызывают исключительный страх и возмущение Запада. Что же касается собственных проявлений агрессивности, то они давно осознаны и подвергнуты осуждению в рамках самокритики западной цивилизации. Эта самокритика широко представлена в трудах западных мыслителей, от О. Шпенглера, А. Тойнби, Э. Фромма и многих других до современных авторов, и в той или иной мере стала достоянием массовой культуры. Для нас гораздо важнее принять во внимание факт болезненно-обостренного восприятия Западом агрессивности со стороны незападного мира, в том числе России. Склонность Запада видеть агрессивный замысел там, где, по мнению российской стороны, его нет, приходится принять как реальность, которую не следует игнорировать. Во всяком случае, если мы хотим создать положительный образ России в глазах западного мира и установить в отношениях с последним стабильность и взаимопонимание, нам неизбежно придется считаться с особенностями, западного мировосприятия, но возможности предупреждая подозрения в агрессивных устремлениях.

4. Западный миф о России и его структура

Напомню, что под мифом понимается устойчивая система стереотипов, основанных по преимуществу на вере и не подверженных осознанной рефлексии при обычном ("нормальном") течении жизни. Речь идет в первую очередь о коллективном мифе, выражающем устойчивые представления данной общности людей о ее особенностях, месте в мире и об отношении к другим общностям. Миф следует отличать от изолированных культурных стереотипов, которые могут и не сложиться в целостную систему. Так, внутри западного мира существуют определенные "семейные" стереотипы относительно особенностей национального характера: "все англичане высокомерны", "французы жадны", "итальянцы разговорчивы и многодетными т.п. Однако во всестороннюю и взаимосвязанную мифологическую систему они не складываются. Этому препятствует как географическая, так и культурная близость народов Запада. Миф предполагает определенную дистанцированность от мифологизируемой реальности. Тем самым само существование мифа свидетельствует о факте известной отчужденности объекта мифологизации по отношению к тем, кто является носителем мифа.

Изучение западного мифа о России, как и в целом образа России, бытующего на Западе, находится сегодня в начальной стадии. На это есть свои причины. На общем фоне невнимания к особенностям западного мифотворчества относительно России резко выделяется работа В. Елистратова "Россия как миф (к вопросу о структурно-мифологических типах восприятия России Западом)", опубликованная в первом номере ежегодника "Россия и Запад: диалог культур" ¹ .

Бытовой миф

Автор выделяет несколько структурных типов западного мифа о России. Первый из них условно назван бытовым. "Как правило, он выстраивается по этнографически-природоведческому сценарию, в него входят мифологемы, связанные с климатом и национальной психологией мифологизируемой страны. Сюда же могут входить эмблемы материальной культуры (водка, тройка, балалайка, самовар, матрешка и т.п.)" (11, с. 9). Бытовой миф зарождается в рамках литературы о путешествиях. При кажущейся простоте задачи описания бытовой стороны жизни в действительности она исключительно сложна. «Дело в том, - отмечает Елистратов, - что понимание бытового уровня культуры требует вживания в себя. А поскольку организация быта в России с точки зрения цивилизации Запада стоит на достаточно низком уровне, то цивилизованный человек, как правило, не идет на бытовое снижение. Он предпочитает оставаться в искусственно созданных для него условиях (отели и т.д.) и занимает позицию пассивного наблюдения. Со стороны же многие явления бытовой культуры остаются неясными, а объяснения их в рамках привычных "цивилизованных" представлений еще больше их искажают» (11, с. 9).

Справедливости ради следует отметить, что внимательные западные исследователи России не ограничивались позицией стороннего наблюдателя, туриста. Некоторые из них провели здесь по несколько лет, разделяя с россиянами все неудобства и трудности повседневной жизни. Однако не их труды легли в основу бытопого мифа о России. Серьезные и обстоятельные исследования не в состоянии изменить миф, поскольку он постоянно подкрепляется поверхностными впечатлениями туристов, дежурным набором достопримечательностей, рекламой, воспроизводится записками путешественников и т.д.

Литературный миф

Еще один структурный тип мифа - литературный. Он вырастает из западной интерпретации русской классической литературы. В основе литературного мифа лежит отождествление художественного мира русской классической литературы и российской реальности как таковой. Молчаливо предполагается, что по литературным образам можно с достоверностью судить о жизненных реалиях: литература равна жизни. При этом во внимание принимаются произведения, получившие признание на Западе, наиболее понятные и доступные западному менталитету. Это произведения таких авторов, как Ф. Достоевский, А. Чехов, И. Тургенев, А. Герцен, Н. Гоголь, Л. Толстой и др., но не, к примеру, С. Максимов, Н. Лесков, П. Мельников-Печерский и т.п.

Данный тип мифологического восприятия России распространен не только на Западе, но и среди части российской интеллигенции, которая его породила. В то же время многие русские мыслители писали о неправомерности прямого переноса образов художественной литературы на реальность. Уместно привести слова И. Солоневича, выдержанные п остро полемическом тоне: "Психология народа не может быть понята по его литературе, - писал он. - Литература отражает только отдельные клочки национального быта - и, кроме того, клочки резко окрашенные в цвет лорнета наблюдателя. Так, Лев Толстой, разочарованный крепостник, с одной стороны, рисовал быт русской знати, окрашенный в цвета розовой идеализации этого быта, и с другой - отражал чувство обреченности родного писателю слоя. Ф. Достоевский - быт деклассированного и озлобленного разночинца, окрашенный в тон писательской эпилепсии. А. Чехов - быт мелкой интеллигенции, туберкулезного происхождения. М. Горький - социал-демократического босяка. Л. Андреев - просто свои алкогольные кошмары. Алкогольные кошмары Эдгара По никто не принимает за выражение северо-американского духа, как никто не принимает байроновский пессимизм за выражение великобританской идеи. Безуховы и Болконские могли быть. Каратаевых и Свидригайловых быть не могло. Плюшкины могли быть, как могли быть и Обло-мовы, но ни один из этих героев никак не характеризует национальной психологии русского народа" (12, с. 22).

Солоневич пишет также и о том, что немцы накануне войны с Советским Союзом тщательно изучали русский национальный характер по произведениям Толстого, Чехова, Гоголя, Достоевского. Каково же было их удивление, когда вместо кающихся интеллигентов, Маниловых, Обломовых и т.п. их встретили крепкие мужики, непримиримо настроенные по отношению к оккупантам. Заметим, что фельдмаршал Паулюс, находясь в плену, признавался, что составил свое представление о России и народном характере на основе произведений Достоевского, герои которого воспринимались им как неуравновешенные, неврастенические личности, лишенные воли и не способные к решительному действию. По признанию Паулюса, он совсем по-иному отнесся бы к войне с Россией, если бы имел более точное представление об этой стране и ее людях.

Думается, что Солоневич впадает в