Скачать

Брак и семья в раннесредневековой Франции

Глава 1. Источники и историография

1.1 Проблемы и методика исторической демографии раннего средневековья

1.2 Анализ источников по истории брака и семьи в ранее средневековье

1.3 Историографический обзор

Глава 2. Модель брака и брачность

2.1 Общая характеристика социальной и демографической ситуации

2.2 Брачные традиции и формы брака в ранее средневековье

2.3 Формы регламентации брака

2.4 Брачный возраст

Глава 3. Семья и проблема прироста населения

3.1 Отношение к ребенку в ранее средневековье

3.2 Детская смертность в ранее средневековье

3.3 Состав раннесредневековой семьи

Заключение

Список использованных источников и литературы

Приложения

Для того, чтобы представить себе историческое прошлое, недостаточно изучить только лишь политическую и экономическую историю, следует реконструировать жизнь и быт людей изучаемого времени. Немаловажное место в жизни людей занимают супружеские отношения, дети, семья. Однако и сегодня брачно-семейные отношения сталкиваются со множеством проблем, порой трудноразрешимых. Сегодня в Украине катастрофическими темпами уменьшается население: около одного процента от общего числа в год. Причиной тому не только миграция, но и резкое падение рождаемости. В этой связи очень важно изучать причины демографических падений и взлетов, динамику и статистику брачно-семейных отношений. Опыт прошлого позволяет определять причины этих явлений и делать правильные прогнозы, осуществлять эффективные меры для выхода из кризиса.

Именно этим и обусловлен выбор темы брака и семья в ранее средневековье на примере Франции каролингского времени. Актуальность данной темы во многом определяется, социальной значимость историко-демографических исследований в современной отечественной науке; созвучностью данной темы с теми проблемами, которые сегодня стоят перед украинским обществом – ранние браки; недостаточное внимание, оказываемое в семье детям; в целом укрепление семьи. Также значимость темы тем более важна, что брачно-семейным отношениям историки далеко нечасто уделяют должное внимание. Семья, являясь первичной ячейкой общества, содержит множество информации о нем, выступает носителем определенным социальных стереотипов.

Целью данной работы является исследование брака и семьи в раннесредневековой Франции. Объектом исследования выступают брачно-семейные, а также тесно связанные с ними иные социально-экономические отношения; предметом – историко-демографические показатели брачных отношений, рождаемости, смертности и т.д. Рассматривается брачные модели и брачность, понятие семьи и семейные формы, восприятие детства и численность детей, воззрения на статус женщины и численное соотношение полов, отношение к старости и смерти и продолжительность жизни, представления об основных возрастах и возрастная пирамида, темпы прироста населения и демографическая динамика.

Хронологическими рамками исследования избран каролингский период, в течение которого Франция родилась как самостоятельное государство. Этот период (IX—X вв.), когда в общественном строе Франции возобладали феодальные черты и только начали зарождаться представления о европейской семье и браке, которые мы знаем сегодня.

Выбранная тема обусловила и поставленные в работе задачи.

1. Сделать источниковедческий и историографический анализ по данной теме.

2. Рассмотреть раннесредневековую модель брака.

3. Дать характеристику структуре семьи и внутрисемейным отношениям.

Структурно работа полностью соответствует поставленным задачам и состоит из введения, трех глав, десяти подглавок, заключения, списка использованных источников и литературы и приложений.

Первая глава имеет название «Источники и историография», в ней рассматриваются проблемы и методика исторической демографии раннего средневековья, источники по истории брака и семьи в ранее средневековье, а также дается историографический обзор по данной теме.

Вторая глава «Модель брака и брачность» содержит общую характеристику социальной и демографической ситуации каролингского времени, брачных традиций и форм брака в это время, формы регламентации брака, брачный возраст.

Третья глава «Семья и проблема прироста населения» рассматривает отношение к ребенку в ранее средневековье, показатели и причины детской смертности, состав раннесредневековой семьи.

Приложения содержат таблицы, в которых приведены статистические данные, подтверждающие выводы исследования.

Методологическую базу работы составляет применение методов исторического исследования: описательного метода, без которого невозможно изложить фактический материал об исследуемой проблеме; метод критического анализа, применяемый при исследовании источниковой базы и историографии по данной проблеме с целью выявления степени достоверности источников и объективности их освещения авторами; метод сравнительного анализа, с помощью которого происходит выявление особенностей изучаемого периода и самого явления. Также в третьей главе при анализе детской смертности используются статистические методы.

Источниками до данной теме выступают, прежде всего, сочинения авторов раннего средневековья - Августина Аврелия, Юлия Павла, Домиция Ульпиана, Делатура Ландри, Кристины Пизанской, Тацита, Фредегара, Эйнхард, а также документы того времени – метрические книги, церковные (монастырские) описи имущества и доходов (полиптики) и другие.

Исследованиями по данной теме занимались, прежде всего, французские историки – Марк Блок, Жак Ле Гофф, Жак Дюби, Фернан Бродель, Жан Дюпакье, Жерар Бирабен, Робер Вотье и др. также следует отметить и отечественных ученых – Юрий Бессмертный, Виктор Блонин, Татьяна Воронова, Аарон Гуревич, Владимир Ронин и другие.

Детальный анализ источников и историографии сделан в первой главе.

1.1 Проблемы и методика исторической демографии раннего средневековья

История народонаселения привлекает ученых с давних пор, ею интересовались Платон и Аристотель, Августин и Григорий Великий, гуманисты и философы Просвещения.(1) Почти полтораста лет тому назад появился и термин «демография», символизируя обособление трактатов, посвященных населению.(2) И тем не менее современную историческую демографию можно с полным правом назвать одной из самых молодых гуманитарных наук: в своем нынешнем воплощении она родилась лишь 30-40 лет назад.

Преемственную связь этой отрасли исторического знания с предшествующей историей народонаселения отрицать не приходится.(3) Предметная сфера обеих этих дисциплин имеет немало общего. Так, нынешние историки-демографы изучают в числе прочего сюжеты, которые рассматривались их предшественниками и в прошлом, и даже в позапрошлом веке — численность и размещение населения, смертность, рождаемость, брачность, историческую обусловленность этих феноменов и т. п. Однако глубокому обновлению исторической демографии это не противоречит.

В самом деле, еще в первой половине нашего столетия при характеристике, скажем, динамики населения, ближних и дальних миграций или же продолжительности жизни, на первом плане было описание этих явлений с внешней точки зрения. Такое описание, несомненно, помогало уяснить ход социально-экономического развития, выступая в качестве важного, хотя и вспомогательного источника знаний о прошлом. Не случайно «статистика населения» — как нередко называли тогда демографические штудии — причислялась обычно к «вспомогательным» историческим дисциплинам.

С 60-х годов историко-демографические исследования па Западе стали все реже ограничиваться описательными задачами. Центр тяжести постепенно перемещался на раскрытие внутренних составляющих каждого демографического процесса, на анализ его взаимодействия с другими процессами в этой сфере и на понимание демографического развития как одного из воплощений движения общества в целом. Подоснову этого сдвига составляло более глубокое, чем раньше, осмысление весьма важной черты исторического процесса: в нем неизбежно сопрягается действие объективных условий, в которых существует общество, и субъективных помыслов людей, действующих в его рамках.(4) Соответственно всякое историческое исследование, и в частности историко-демографическое, приобретает особый интерес, когда оно одновременно охватывает и объективную и субъективную стороны исторической действительности.

Последовательная реализация этого принципа заставила во многом изменить изучение демографических феноменов. Например, при исследовании рождаемости теперь не ограничивались выявлением ее общего уровня. Особое значение придавалось изучению отличий в рождаемости, характерных для разных социальных и возрастных групп, и связи этих отличий как со спецификой экономического и политического положения таких групп, так и со свойственными их членам представлениями о мире, человеке и нормах прокреативного поведения. В частности, учитывалось влияние представлений о смысле рождения себе подобных, о месте ребенка в семье и обществе, об оправданности родительской любви к детям, об отношении к больному ребенку, о задачах воспитания, о численности потомства, которую признавали «нормальной», и т. п. Не меньший интерес проявляли к изменениям во взглядах па детородный акт, на возможность, с точки зрения супругов, отделить соитие от зачатия, признав самоценность сексуального наслаждения. Подобное расширение проблематики изменяло самый характер изучения рождаемости. Узкодемографический подход уступал место комплексному. Социально-экономические, экологические или политические факторы колебаний в рождаемости переосмысливались как элементы субъективной картины мира, которые воздействовали на поведение людей разных социальных групп не «извне», но поскольку они были пропущены через сферу их сознания.

В том же ключе начали строиться в 60—70-е годы исследования по истории брака и брачности, семьи и родства, статуса женщины, положения стариков, так же как и многих других феноменов демографической истории. В результате историческая демография как научная дисциплина претерпевала принципиальные изменения. Из вспомогательной отрасли социально-экономического анализа она стала превращаться в одно из направлений исторического синтеза. Ее перестройка выступала как проявление общей тенденции к интеграции исторического знания, и прежде всего к соединению двух трудно поддававшихся до сих пор интеграции подходов к изучению прошлого — того, который предполагает освещение объективных социальных процессов, и того, который раскрывает субъективное восприятие мира (и самих этих процессов) людьми прошлого.(5)

Еще не так давно историки гордились тем, что их наука перестала придавать первенствующее значение политическим событиям, описываемым па основе субъективных высказываний их участников, и что в центр внимания наконец-то попали «объективные» социально-экономические процессы и структуры. Нельзя недооценивать вклад, внесенный исследователями на базе этого подхода. Однако справедливость требует признать, что структурный анализ социально-экономической сферы и в еще большей мере искусственное противопоставление объективной стороны исторического процесса его субъективному восприятию затрудняют или даже исключают адекватное воспроизведение прошлого. Ибо «объективные» предпосылки человеческой деятельности не действуют автоматически, люди должны так или иначе воспринять и осознать их для того, чтобы превратить в стимулы своих поступков. «Субъективные» же эмоции, идеи, представления, верования оказываются мощными факторами общественного поведения человека. Именно поэтому поступки отдельных людей и действия человеческих общностей сообразуются в целом ряде ситуаций не столько с «объективной реальностью», сколько с тем, какой она видится ее современникам.

Эти идеи, широко принятые в сегодняшней науке, оказали мощное влияние на развитие современной исторической демографии. Оплодотворив ее, они способствовали ее популярности и резкому увеличению числа историко-демографических исследований. Особенно заметным был рост этой отрасли в странах Запада в 60—70-е годы, когда в историко-демографической науке впервые начал широко использоваться тип источников, чуть ли не идеально отвечавший новым научным запросам. Речь идет о метрических записях в приходских книгах.(6)

Специалистам было давно известно, что в позднее средневековье под эгидой церкви началась письменная регистрация браков, крещений и похорон. Книги с этими записями сохранились во многих европейских странах начиная с XVII в. (а в некоторых областях — с XVI или даже с конца ХУ в.). Долгое время этими книгами интересовались лишь специалисты по истории церкви. Гражданские историки не видели способов использования этих памятников. Состоящие из десятков и сотен тысяч разрозненных записей, приходские книги казались не только трудным, но и мало обещающим источником. Ситуация изменилась, когда, с одной стороны, обострилось внимание к повседневному поведению рядового человека, а с другой — появилась возможность машинной обработки массовых источников.

Разработанная в 50—60-е годы во Франции методика «восстановления истории семей» опиралась на использование математической статистики и компьютеров.(7) С помощью этой методики и во Франции и в других странах были созданы обширные банки данных, включающие подчас многие миллионы записей. Стало возможным детально проследить историю тысяч и тысяч конкретных семей, даты их возникновения, сроки их существования, время рождения каждого ребенка, общую численность детей в семье, длительность жизни отдельных детей, промежутки между их рождениями, возраст смерти родителей, темп смены поколений и т. п. Опираясь на эти сведения, удалось выявить наиболее распространенный возраст первого брака, среднюю величину интергенетического интервала, сезонность браков и смертей, частоту добрачных зачатий (в случаях, когда рождение ребенка происходило, скажем, через 4—5 месяцев после заключения брака), среднюю продолжительность жизни взрослых, длительность детородного периода, фертильность женщин, применение контрацептивов (или иных средств планирования рождаемости), удлиняющих интергенетические интервалы или же приводящих к снижению возраста последнего материнства. Все эти данные легко дифференцировались по социальным подгруппам, выявляя различия в поведении крестьян и ремесленников, малоимущих и зажиточных, дворян и купцов и т. п. Не составляло также труда проследить особенности демографического поведения в крупных и мелких деревнях, малых и больших городах в разных географических зонах и т. п. Сухие статистические данные превращались таким образом в источник сведений о нормах поведения людей разного статуса в самых интимных сферах их жизни.

Комбинируя эти сведения с теми, которые содержались в нарративных памятниках эпохи, исследователи могли анализировать соотношение между идеалом и действительностью, между предписаниями морали и реальной практикой. Открывалась редкая по познавательной значимости возможность проследить воздействие массовой модели поведения на реальное поведение в разных социальных группах, сопоставить влияние на это поведение объективных условий существования и моральных императивов, выявить частоту индивидуальных отклонений и т. д.

1.2 Анализ источников по истории брака и семьи в ранее средневековье

До XVI в., во Франции практически не сохранилось метрических записей. Весьма редки и фрагментарны для того времени и налоговые списки, и поземельные расследования. Демографические параметры в средние века трудно определить поэтому не только в масштабах страны, но и для отдельных областей. Нет в средневековых источниках и эксплицитного выражения массовых умонастроений; не найти прямого выражения представлений о браке, семье, жизни, смерти, детстве, старости и т. п. Мотивация демографического поведения или тем более ее изменение не раскрываются. Вопросы регуляции численности населения не затрагиваются.(8)

Мыслимо ли в этих условиях воспроизвести демографическую историю французского средневековья в ракурсе, который намечен выше? Приходится признать: отсутствие в большинстве современных медиевистических исследований целостной характеристики демографических явлений не случайно; оно во многом объясняется крайней лаконичностью источников.

Известно, однако, что информативность исторических источников — величина непостоянная. Она возрастает с увеличением нашего умения поставить новые вопросы, найти более эффективный метод анализа. Выше отмечалась познавательная важность видения прошлого как взаимосвязанного единства субъективного и объективного, иначе говоря, как субъективного осмысления членами того или иного общества окружавшей их объективной реальности. Такое видение прошлого могло бы открыть новые возможности в изучении, в частности, демографической истории. Рассматривая демографические представления и демографическое поведение как результат восприятия людьми средневековья некоторых объективных процессов, протекавших в обществе, не получим ли мы — пусть опосредованное — отражение этих процессов? Иными словами, не поможет ли анализ демографических представлений и их изменения воспроизведению не только социокультурного пласта прошлого, но и инициировавших такие представления «грубых фактов жизни»? Конечно, подобное воспроизведение будет в той или иной мере искаженным и односторонним. Тем не менее оно могло бы стать исходной точкой для характеристики явлений, порою вовсе сокрытых от наших глаз.

В медиевистике накоплен немалый опыт использования косвенных данных источников. К числу таких косвенных данных относятся не только оговорки или «проговорки» в самом тексте источника, но прежде всего «подтекст» высказываний, их форма, их вариации в «нормативных» и «казуальных» пластах каждого памятника. Не менее поучительны умолчания и недомолвки: порой они выявляют характерные изменения, происходящие со временем в суждениях и оценках. Перспективны и морализирующие сентенции, высказываемые по тому или иному случаю; судя по ним, удается порой восстановить разрыв между нормой и действительностью, между предписываемым поведением и действующим обычаем. Генеалогические вместе с частно-хозяйственными описями и актами позволяют порой как бы «считывать» с описываемой в них реальности поведенческие нормы, укорененные в обществе, и даже давать примерную количественную оценку ряду демографических явлений. Разумеется, все это позволяет получить лишь самый общий абрис демографических представлений, стереотипов поведения и конкретных процессов. Различить на базе таких данных локальное и общее не удается. Не всегда просматриваются и особенности демографического поведения крестьян, горожан и сеньоров. Многое остается лишь на уровне гипотез, требующих дальнейшей проверки.

Однако «в развитии науки бывают моменты, когда одна синтетическая работа, хотя бы она и казалась преждевременной, оказывается полезнее целого ряда аналитических исследований, иными словами, когда гораздо важнее хорошо сформулировать проблемы, нежели пытаться их разрешить».(9)Эти слова, написанные в 1931 г. Марком Блоком об аграрной истории, невольно приходят на ум, когда встает вопрос о дальнейшей разработке демографической истории французского средневековья. Сознавая трудности такого исследования, мы избираем для него очерковую форму. Иными словами, мы заранее отказываемся от того, чтобы рассмотреть все без исключения аспекты демографического развития, определить путь решения всех основных проблем или тем более оценить познавательные возможности всех имеющихся источников. На данном этапе нам казалось полезным рассмотреть хотя бы часть ключевых вопросов, поддающихся решению на имеющемся в нашем распоряжении источниковом материале.

Важнейшим источником являются раннесредневековые полиптики. Полиптик (полиптих) — опись имущества и доходов, прежде всего церковных (монастырских) владений (писцовые книги) эпохи Каролингов, рисующая картины устройства поместья. Является одним из важнейших источников по аграрной истории раннего средневековья. В полиптике указывалось количество господской, то есть монастырской, земли (пашен, лугов, виноградников, лесов, пастбищ и т. д.), а также угодий, строений, мельниц и т. п.; давались перечни крестьянских держаний, с указанием местонахождения и причитающихся с них повинностей, а также имён и социального статуса держателей и членов их семей. Полиптик редко составлялся во владениях светских сеньоров.

Известный полиптик аббата Ирминона — писцовая книга Сен-Жерменского аббатства около Парижа, основанного в 543 г. и к моменту составления полиптика (нач. IX в.) успевшего стать крупным земельным собственником. Назван по имени аббата Ирминона, умершего ок. 825 г., при котором аббатство развило на своих землях интенсивную хозяйственную деятельность. Полиптик аббата Ирминона, как и другие источники — Реймского аббатства св. Ремигия (845 г.), св. Мавра (868 г.), представляет собой описание поместий монастыря с перечнем зависимых держателей и их повинностей. До нас дошла часть текста, состоящая из 25 описей отдельных поместий, описывающих бенефициальные земли. Полиптик аббата Ирминона позволяет составить представление о всей системе хозяйства крупного поместья эпохи Каролингов и о процессе втягивания крестьян в зависимость.

Следует отметить сборник документов по истории средневековья Средневековая Европа глазами современников и историков».(10) Цель этого издания — приобщить читателя к новому историческому знанию и дать представление о мало известном облике западноевропейского средневековья. В издании сочетается сжатое изложение основного содержания отдельных работ ведущих отечественных и зарубежных историков нового направления с публикациями фрагментов из этих работ и небольшими оригинальными авторскими очерками. Широко представлены фрагменты источников, как в оригинальном переводе, так и в перепечатке из имеющихся на русском языке публикаций.

Важным источником по данной теме является книга неизвестного автора «Пятнадцать радостей брака», написанная во Франции между 1380—1410 гг.(11) Родина текста, по мнению французского ученого Жана Ришнера, находится где-то между Пуату и Анжу.(12) В своем произведении автор пародирует название молитвы «Пятнадцать радостей Богоматери», молитвы, имевшей широкое распространение, начиная с XIII в., и включавшейся, как правило, во все часовники для мирян в XIV—XV вв.

Некоторые ученые долгое время приписывали авторство сатиры Антуану де Ла Салю, одному из наиболее значительных прозаиков XV в., близкому к Рене Анжуйскому, а затем к бургундскому двору Филиппа Доброго. Основанием для этого предположения послужила шарада, находящаяся в конце произведения в двух рукописных списках XV в. (из четырех сохранившихся). Однако данные «Пролога» характеризуют автора как духовное лицо (Антуан де Ла Саль — военный) из белого духовенства, как о том позволяют думать его нападки на монахов. Среди других высказывалось предположение, впоследствии подвергнутое сомнению, что автор принадлежал к провинциальному сельскому духовенству. Авторы приводят десять гипотез относительно расшифровки шарады и, следовательно, определения автора . И тем не менее, несмотря на то, что сам автор сатиры недвусмысленно написал, что «в восьми строках вы найдете имя того, кто сочинил «Пятнадцать радостей брака», шарада до сих пор не разгадана.(13)

Сохранилось четыре рукописных списка «Пятнадцати радостей брака». Самый ранний из них входит в состав рукописного сборника муниципальной библиотеки Руана (он датируется ноябрем 1464 г.).

Нравы, обычаи, образ жизни горожан и мелкого провинциального дворянства изображены в миниатюрах очень тщательно, со множеством деталей. Некоторая примитивность исполнения во многом объясняется тем, что миниатюры написаны на бумаге. Художник уделял большое внимание реальности и дал изобразительные свидетельства жизни людей того времени. В исследовании О. Золтера (1902 г.), специально посвященном описанию петербургского списка «Пятнадцати радостей брака», подробно раскрыто содержание каждой миниатюры.(14)

Книга «Пятнадцать радостей брака» завершает собой очень стойкую традицию антифеминистских произведений, типичную для средних веков. Искать истоки этой традиции чрезвычайно сложно, ибо соответствующие мотивы присутствуют уже в литературе античности, они широко представлены в ряде произведений средневекового Востока (особенно в персидской и арабской литературе), являются сюжетным ядром ряда жанров латиноязычной литературы средневековья.

Собственно на французской почве антифеминистские мотивы буквально наполняли собой жанр фаблио — короткой стихотворной сатирической повести, сделав женское коварство, любострастие, сварливость и т.д. основными сюжетными компонентами этого жанра, возникшего во второй половине XII столетия и особенно расцветшего в следующем веке.

Этих же тем во многом касается Жан де Мен в написанном им в 70-х годах XIII в. окончании «Романа о Розе».(15) Антифеминистскими настроениями пронизана также такая характерная для своего времени книга, как «Жалобы Матеолуса» («Lamenta»), написанная по-латыни в самом конце XIII в. неким клириком Матвеем (Матеусом, Матеолусом), уроженцем Бретани, подвизавшимся одно время в Орлеане и кончившим свои дни в качестве архидьякона в Теруани, небольшом городке на севере Франции.(16) Написанная на языке ученых сочинений, книга мэтра Матвея была адресована узкому кругу клириков и монахов, среди которых пользовалась, видимо, немалым успехом. Сохранилось несколько списков этого произведения. Один из них попал в руки Жегану Ле Февру, прокурору парижского парламента и неутомимому переводчику с латыни. В последние десятилетия XIV в. он завершил свое обширное (более 4 тыс. строк) стихотворное переложение «Жалоб Матеолуса», сделав эту книгу чрезвычайно популярной уже среди франкоязычной публики и породив знаменитый «спор о женщинах», в который втянулись, многие видные поэты и проповедники конца XIV в. Среди активных участников этих споров был и поэт Эсташ Дешан (ок. 1346 г. — ок. 1407 г.), автор очень большого числа произведений. Эсташ Дешан имел тяготение и к созданию трактатов на разные темы. Так, между 1381 и 1389 гг. он написал «Зерцало брака». В этом обширнейшем сочинении (оно содержит более 9 тыс. стихов), разбитом на 97 глав, он стремился рассмотреть все особенности брачной жизни, все ее достоинства и недостатки. Эсташ Дешан (как отчасти и Жан де Мен) был отдаленным предшественником Возрождения, поэтому его антифенимизм не носил всеобъемлющего характера.(17) Слабой стороной этого растянутого, да к тому же и незавершенного произведения был не суровый ригоризм, а наивные попытки тщательно классифицировать и изучить до возможного предела анализируемый «материал», что было вполне в духе времени.

Та же тенденция прослеживается и в «Пятнадцати радостях брака», хотя это не столько инвектива в адрес слабого пола, сколько собрание забавных историй о проделках коварных жен и об их легковерных и недальновидных мужьях. По всем «радостям» разбросаны мелкие черточки, скупо, но точно характеризующие быт западноевропейского города на исходе средневековья. Автор проводит читателя по всем кругам семейного ада, стараясь не упустить ни одной возможной ситуации, ни одного «типа» семейных отношений, и в этом книга примыкает к типичным обобщающим «суммам» зрелого и позднего средневековья. Однако такая задача носит явно фиктивный характер, и морально-социологический трактат преобразуется в сборник забавных историй, предшественниц типичной ренессансной новеллы. Но ее широты и многообразия в книге еще нет. Тут доминирует пока один мотив, прямо обозначенный в прологе и восходящий к «Роману о Розе» — мотив рыболовной сети, в которую сознательно и добровольно попадает незадачливый муж. Другим сквозным мотивом является мысль о том, что женщины склонны к прелюбодеянию и обману, к поискам любовников (или хотя бы вздыхателей) по самой своей природе, и здесь уж ничего не поделаешь. И третья мысль, постоянно подчеркиваемая в книге, — это неизбежное и беспросветное одиночество мужчины, мужа, против которого охотно заключает негласный союз не только жена и ее подружки, но и прислуга, и дети, и родственники, и — что особенно опасно и прискорбно — поклонники их жен, реальные или потенциальные.

Многое в книге от средневековых душеспасительных «примеров» и морально-дидактических трактатов. Типичный бюргерский морализм еще не был преодолен; в этом направлении едва был сделан первый шаг. Однако антифеминизм книги вряд ли следует принимать до конца всерьез: осуждение женских слабостей нередко уступает место удивленному восхищению хитроумными проделками, находчивостью, изворотливостью женщин. Отрицание постоянно спорит с утверждением, и в этом споре проглядывают предпосылки новой, возрожденческой концепции человека. Недаром в эпилоге автор пообещал написать еще одну книгу — на этот раз похвалу слабому полу.

На «Пятнадцати радостях брака» лежит ощутимая печать переходности: это и итог средневековой традиции, и начало чего-то нового, с этой традицией порывающего. Книга была написана, вероятно, в самом начале XV столетия — не позднее 1410 г. Вне всяких сомнений, «Пятнадцать радостей брака» были очень популярны. На них есть ссылки в ряде литературных памятников середины и второй половины XV в.

Ко времени создания этой рукописи относится и первое издание книги. Оно появилось в Лионе между 1480 и 1490 гг.; в Париже в самом конце XV в. книгу выпустил известный печатник Треперель. После этого сборник долго не издавался. В 1595 г. его напечатал в своей обработке Франсуа де Россе (ок. 1570 г. — ок. 1619 г.), известный новеллист рубежа XVI—XVII вв. Эта обработка была переиздана в 1620 г. Интересно отметить, что книга пользовалась успехом и в Англии, где ее перевели уже в 1509 г.

Еще одним не менее важным источником, является «Книга рыцаря Делатур Ландри, написанная в назидание его дочерям».(18) Автор, Жоффруа Делатур Ландри (первая половина XIV в. — после 1380 г.) родился и жил в провинции Анжу, и поэтому его сочинение интересно тем, что в нем нашли отражение взгляды на брак и семью французского провинциального дворянства XIV в. Биографические сведения о рыцаре Делатур Ландри крайне скупы. Он был женат на Жанне де Руже, имел от нее двух сыновей и трех дочерей. Для этих последних он и написал в начале 70-х годов свою книгу, которая представляет собой собрание разнообразных религиозных и этических наставлений, написанных в форме прямых поучений или нравоучительных историй и новелл. Сюжеты для них он черпал из Библии, светской литературы, а также — что особенно ценно — из собственной жизни и рассказов своих современников.

Также следует отметить сочинение Кристины Пизанской «Книга о Граде Женском».(19) Кристина Пизанская (1365—1430) родилась в Венеции, ее мать происходила из этого же города, а отец, Томмазо ди Бенвенуто да Пидзано, известный астролог и врач, — из местечка Пидзано в Болонской области. Вскоре после ее рождения отец получил приглашение французского короля Карла V занять должность придворного астролога и семья перебралась во Францию, которую Кристина никогда уже не покидала. В 1379 г. она вышла замуж за королевского секретаря Этьена Кастеля. После его смерти в 1390 г. Кристина, оставшаяся с тремя детьми на руках и уже потерявшая к тому времени и отца, оказалась в чрезвычайно стесненном материальном положении. Храня верность любимому мужу, она не пожелала вторично выходить замуж и решила посвятить свою жизнь ученым занятиям и литературным трудам не без надежды тем самым поправить и свое финансовое положение.

Получившая неплохое образование под руководством отца, она в течение нескольких лет сумела настолько расширить круг своих знаний благодаря чтению разнообразной по жанрам античной, французской и итальянской литературы, что стала весьма заметной писательницей. Ей принадлежит большое количество поэтических и прозаических сочинений. Жанровый диапазон их очень широк. Это и лирика, и нравоучительные произведения, и этико-политические трактаты и даже книга наставлений по военному делу. Наиболее известными являются ее баллады, нравоучительные поговорки, «Книга деяний и добрых нравов мудрого короля Карла V», «Книга о военном деле и рыцарском искусстве», «Книга о Граде Женском» и др.

Получив в начале XV в. признание и известность как писательница, Кристина Пизанская стала пользоваться покровительством короля Карла VI, его жены Изабеллы Баварской и близких родственников короля — беррийского герцога Жана, бургундских герцогов Филиппа Храброго и Жана Бесстрашного, герцога Людовика Орлеанского. Это покровительство обеспечивало ей денежное вспомоществование с их стороны, которое и было главным источником ее доходов. Поэтому Кристину нередко называют «первым профессиональным писателем», жившим за счет своих литературных трудов.

Одной из наиболее ясно сознаваемых целей ее творчества была защита достоинства женщины. Глубоко переживавшая не столько вообще неравенство мужчины и женщины, ибо определенное их социальное неравенство она воспринимала как должное и естественное, сколько именно унижение достоинства женщин через глубоко укоренившееся в литературе и социальном сознании представление об изначально низменной их природе, она много сил отдала тому, чтобы доказать и убедить, прежде всего самих женщин, в том, что женская душа, равно как и мужская, сотворена по образу и подобию Божьему. И поэтому женщина, хотя Бог и природа предопределили ее к иным обязанностям, чем мужчину, душой и телом столь же совершенна.

Главным ее произведением, написанным в защиту женщин, является «Книга о Граде Женском» (1404-1405 гг.). По аналогии с Градом Божьим из знаменитого сочинения Аврелия Августина, она мыслила свой Град как твердыню женского достоинства и убежище всех добропорядочных женщин, гонимых несправедливыми наветами и клеветой. «Мои дорогие сестры, — обращается она к ним, — человеческому сердцу от природы свойственно ликовать, когда отражается нападение врага и одерживается победа. И отныне, дорогие подруги, вы можете, не оскорбляя Бога, честно и благопристойно ликовать при виде этого нового Града, который, если вы возьмете на себя заботы о нем, станет для всех вас, добродетельных женщин, не только прибежищем, но и крепостью, защищающей от врагов».

В аллегорической форме, столь излюбленной в средние века, Кристина пишет, как к ней, глубоко возмущенной нападками на женщин в сочинении клирика Матеолуса, которое она принялась читать, явились три женщины — Разум (по-французски слово «Raison» женского рода), Справедливость и Праведность. По их совету она стала вместе с ними возводить Град Женский, иначе говоря — рассматривать и опровергать все обвинения, которые когда-либо возводились на женщин, разумно и справедливо оценивая их природу и способности. В обоснование всех своих утверждений относительно достоинства женщин Кристина приводит множество примеров из библейской, античной и современной ей истории, черпая их из разных литературных источников, особенно из сочинения Джованни Бокаччо «О знаменитых женщинах».

Еще один источник - лирические песни бургундских поэтов и композиторов XV в.(20) В отличие от названных выше произведений, принадлежащих к разным жанрам городской литературы, песни поэтов и композиторов Бургундского двора воплощают иную культурную традицию. В них звучит верность идеалам