Скачать

Что такое философия и зачем она

Философия, как любовь к мудрости, есть поиск и нахождение человеком ответов на главные вопросы бытия.

Так, по И.Канту, это вопросы:

1)Что я могу знать?

2)Что я должен делать?

3)На что я смею надеяться?

4)Что такое человек?

Философия выявляет смыслы человеческих поступков, формирует стратегические цели. Каждый человек хотя бы раз в жизни задумывался откуда он пришел в этот мир и куда уйдет после смерти, задумывался о любви, смысле жизни, - т.е. философствовал. Именно философия говорит нам о самом главном – как быть человеком. Народник П.Лавров считал философию «отождествлением мысли, образа и действия». Будучи сознательным существом, человек философствует, он не может поступить иначе, так как это самый универсальный способ его существования на всем протяжении которого. История развития мировой философской мысли насчитывает более двух с половиной тысячелетий и на всем ее протяжении не утихает полемика о природе и специфике философских знаний. Над вопросом «Что такое философия?» трудились, выдвигая те или иные варианты ответов, великие мыслители различных эпох. Одни полагали, что философия - «естественная склонность» человека, другие считали философию искусством и мировоззрением, третьи утверждали - философия есть наука, наконец, четвертые пытались доказать, что философия, является специфической формой деятельности людей, соединяет в себе и мировоззрение, и науку, и искусство и «естественную склонность» человека.

В данном реферате будет рассматриваться вопрос «Что такое философия и зачем она?».

1. Философия глазами Хосе Ортега-и-Гассета

«…Современный человек, прежде чем философия станет внутренним для него делом, находит ее (включая и материальные атрибуты) вовне, как общественную реальность. Он сталкивается с такой стороной философии, как государственная магистратура, бюрократия - «профессора философии», - труд их оплачивается, в их распоряжении находятся здания. Это также и книги, которые продаются в магазинах и являются продуктом производства. Тот факт, что именно это знает о философии тот, кто знает о ней хоть немного, доказывает, что как раз это и является ее первоначальным аспектом. Истинный философ, живущий размышлениями о самых тонких проблемах своей науки, склонен забывать этот первый аспект или относиться к нему с презрением. Но ошибется тот, кто примет всерьез и эту забывчивость, и это презрение. Ибо очевидно, что такова отнюдь не заслуживающая презрения часть целостной реальности, называемой «философия». Если государство предоставляет дотацию кафедрам философии, учреждает и поддерживает их, если существуют отрасли индустрии, старательно заботящиеся о публикации философских текстов, значит в обществе сильно убеждение в том, что философия является коллективной потребностью. А это уже очень серьезно. Презирать какой- либо факт за его ясность и очевидность глупо. Почему, как, в какой мере философия является социальной потребностью? Всегда ли так было? Какие изменения произошли, какие превратности судьбы испытало на протяжении общественной истории, начиная с Греции, это убеждение, насколько оно было действенным? Порассуждаем на такую тему: возможно ли, чтобы дисциплина, именуемая «история философии», не стремилась определить социальную роль философии, как будто участие в коллективной жизни является чем-то чуждым реальности, называемой «философия»? Мы забываем, что, если не рассматривать каждую идею как функцию, служащую определенной цели в существовании философа, история учений уже несет урон, и само это забвение приводит к отсутствию достаточно глубоких и возможно точных исследований о том, какую роль в каждую эпоху коллективной жизни действительно играло философское мышление. В итоге мы оказываемся, как я уже отметил, в забавной ситуации, не представляя, хотя бы с малой долей уверенности и точности, каково «значение» в истории той дисциплины, которой мы занимаемся. Дело в том, что реальность всякой собственно человеческой вещи в ее «значении». Малейшее проявление нашей жизни предполагает ее тотальность, и, только будучи соотнесено с последней, оно раскрывает свою подлинную ценность и значение. В том, что мы делаем, и в том, что с нами происходит, заключена лишь одна реальность: значение всего этого для нашей жизни. Следовательно, в науках о человеке, вместо того чтобы говорить о «вещах» (а именно таков натуралистический подход, пригодный лишь для временного употребления в физике), мы должны были бы говорить об их «значении». Так вот: хотя это и покажется невероятным, не существует ни одной книги, в которой автор попытался бы изложить нам историю действительного «значения» философии с самого ее возникновения и до наших дней. Более того, я не знаю ни одной публикации, в которой последовательно рассматривалась бы социальная функция философии и ставился вопрос о том, что она представляла собой как коллективный факт хотя бы в какую-то отдельную эпоху. Эта важнейшая проблема удостаивалась внимания лишь изредка и мимоходом.

Философия - это не только «официальная», существующая в виде учреждения, и экономическая, связанная с издательским производством и его рынком. Общественное мнение видит в ней и иную форму реальности: в течение длительного времени философ имел определенный престиж в обществе, а престиж этот - дело социальное. Вот другая сторона истории философии: волнообразная история приобретения и потери престижа философа. Немногие исследования могут поведать нам о более глубоких тайнах человеческой истории, чем те, что связаны с попыткой реконструировать траекторию социальной судьбы, приносившей наслаждение и страдания философу, чем уточнение места, которое в каждом обществе и в каждую эпоху занимал тот, кто философствовал.

Но это отбрасывает нас от вопроса о философии как социальной реальности к вопросу о том, чем является философия для самого философа. Дело в том, что, как я уже упоминал, для той роли, какую идеи философа играли в его общественной жизни, небезразлична его социальная ситуация. Философ мыслит, не только находясь в определенном времени и в определенном месте, но и с определенной социальной позиции - в одних случаях он оказывается в центре общества, в других - наверху или внизу, а в некоторых - те его: в тюрьме или в изгнании. Особенно важно уточнить степень свободы, какой в каждый момент располагает философ. К каким результатам в философии приводит отсутствие свободы? Но аналогичные вопросы следовало бы поставить и относительно последствий, как поощрения философа, так и невнимания к нему. Не так уж очевидно, что поощрение благотворно, а невнимание пагубно.

Я сказал, что первый аспект реальности «философия», в котором она предстает перед нами, связан с тем, что в ней есть от социального факта. Вот уже два с половиной тысячелетия этот аспект существует и ждет своего историка. Там, в той огромной внешней сфере, какой является жизнь общества, институт философии существует точно так же, как существуют политика, медицинские учреждения, пожарная служба, функция палача, церемониальные обычаи и мода.

Примите во внимание следующее: социальный факт состоит в том, что мы делаем что-либо просто потому, что так делается. Безличное давление коллективности вынуждает нас - физически или морально - совершать определенные действия. Между тем, что мы делаем, и тем, почему мы это делаем, нет рациональной связи. Вполне возможно, что профессор философии не обладает ничем из того, что свойственно подлинному философу: он преподает философию, чтобы заработать на жизнь или выделиться в социальном плане. Студент изучает философию, поскольку у него нет иного выхода. Отсюда следует, что социальная реальность - ее действительность, - будучи усвоенной кем- либо, ни в малой степени не гарантирует человеческой подлинности того, на что философия претендует, следовательно, она ни в коей мере не несет в себе подлинности. Все это можно сказать по-другому: всякая социальная реальность неподлинна.

Подлинный философ, посвящающий себя философии в силу внутренней потребности не обращается к уже готовой философии, он постоянно создает свою собственную философию; это верно настолько, что наиболее точным признаком такого философа становится отрицание им всей уже существующей философии и погружение в безысходное одиночество собственного философствования.

Когда человек предается своим занятиям, его социальное окружение постоянно склоняет его к неподлинности. Первые философы, чья деятельность была созданием философии, поскольку ее еще совсем не существовало, которые, строго говоря, не создали, а еще только начали создавать философию, - вот они-то, все вместе, и являются подлинным профессором той философии, к которой необходимо прорваться сквозь толщу последующей философии, созданной многочисленной профессурой. Всякий великий философ был таковым потому, что ему удавалось хотя бы приблизительно воспроизвести в самом себе первоначальную ситуацию зарождения философии. Не существует способа воссоздать ту или иную философию или философию вообще без предварительного ее расчленения, как не существует возможности узнать машину, не разобрав ее на детали.

История философии - это дисциплина, находящаяся внутри философии, а не некая добавка к ней и не предмет для удовлетворения любопытства. Для такого утверждения имеются две причины. Первая: мы всегда создаем свою философию внутри определенных мыслительных традиций, в которые мы погружены настолько, что они являются для нас самой реальностью и не воспринимаются нами как частные тенденции или как всего лишь одно из возможных проявлений человеческого разума. Мы полностью овладеваем этими интеллектуальными традициями (представляющими собой как бы нашу интеллектуальную подпочву) только в том случае, если достаточно их узнаем, если проникаем в их самые сокровенные тайны, открываем их самые «очевидные» предпосылки. Вторая: в необходимости мыслить внутри определенных границ есть нечто от пленения, от сковывания свободы; но это лишь в малой степени мешает возобновлению философии в ее первоначальном виде, в том, в каком она была при возникновении, когда еще не существовав в традиции, или в те решающие моменты последующей ее истории, когда она возрождается и преобразуется, когда в ней возникают новые направления…»

«Путь в философию. Антология…» с.183-195.

Свою философию Ортега называл философией «жизненного разума», противопоставляя её как рационализму, так и интуитивизму. Ее основной идеей является представление о том, что со времен Платона и Аристотеля (в античную эпоху) мироотвлеченных идей, а позднее, начиная с эпохи Галилея и Декарта (в новое время), разум противопоставил себя жизни, априорно отождествил свои законы с законами бытия. Между тем разум (наука) является всего лишь аппаратом, с помощью которого человек создал свою условную, субъективную картину мира. Пытаться поэтому изменять (или перестраивать) жизнь, руководствуясь законами отвлеченного, «чистого» разума, — значит нарушать спонтанную логику ее развития. Истинной реальностью является жизнь, которая всегда представляет единство субъекта и объекта, идеи и реальности, человека и «его обстоятельств». Она обладает своим имманентно присущим ей «жизненным разумом», который и должен служить как основой философского знания, так и основой жизненной позиции отдельного человека.

Жизнь — это энергия космоса, сконцентрированная в определенных вещах, имеющих в каждом конкретном случае свой, потенциально заключенный в них идеальный «проект». Стремление к осуществлению этого «проекта» составляет процесс жизни, причем в одних случаях заложенный в вещах (или в человеке) «проект» осуществляется, а в других случаях на пути его осуществления возникают субъективные и объективные трудности.

Таким образом, вселенная, в понимании Ортеги, в известной мере напоминает мир монад Лейбница, то есть мир, состоящий из бесчисленных заряженных энергией «малых миров». Каждый из подобных «малых миров» имеет свой «проект», заложенную в нем идеальную цель самоосуществления. Этот «проект» образует его «идеальное» начало. Реальный же облик каждой вещи определяется тем, насколько ей удается (или не удается) приблизиться к своему «идеальному» началу. Это всецело относится и к человеческой личности.

Ортега утверждает, что всякая вещь и всякий человек имеют свое особое историческое место и время. История человечества представляет собой непрерывный ряд, в который включены любая эпоха и любой человек. Это историческое место и время, действуя с силой, неподвластной нам, определяет перспективу человеческого мировосприятия и отношения к миру. Появляясь на свет, человек не может быть абсолютно свободен, ибо он рождается в определенных обстоятельствах, на той, или иной стадии культуры.

Таковы основные, центральные положения философии Ортеги, в которые жизнь на каждом этане развития испанского мыслителя вносила дополнения и поправки. Дополнения и поправки эти обусловлены были не одной лишь эволюцией чисто умозрительных, теоретико-познавательных, онтологических и антропологических идей Ортеги. В значительной мере они определялись меняющимися условиями его жизни и деятельности, и прежде всего изменением культурно-исторической и социально-политической обстановки, в которой он жил и творил. Можно добавить к этой общей характеристике основных положений философии Ортеги, его гуманизм и политический либерализм, идеалистически-утопическую веру в то, что основной движущей силой истории являются не массы, а «избранное меньшинство» (благородно настроенные, передовые умы, способные верно решать основные исторические вопросы во имя общего дела нации), и не менее твердую убежденность в идее особого пути исторического развития Испании (при ее открытости общеевропейской культуре).

2. Философия глазами Карла Поппера

«…Я считаю философами всех мужчин и женщин, однако думаю, что одни из них являются философами в большей степени, чем другие. Конечно, я согласен с утверждением, что в мире существует особая группа философов-профессионалов. Напротив, мне кажется, что многое в философии следует адресовать тем, кто ставит под сомнение ее академическую сторону (по моему мнению, она представляет собой особую разновидность философии). Во всяком случае, я совершенно не согласен с идеей (сугубо философской), влияние которой, хотя оно нигде не рассматривалось и никогда не упоминалось, пронизывает блестящее эссе Вайсмана: я имею в виду идею существования интеллектуальной философской элиты.

Конечно, я признаю факт существования нескольких поистине великих философов, а также немногих философов, не ставших великими, хотя и вызывающих восхищение. Однако, несмотря на огромную значимость их творений для философов-профессионалов, они не повлияли на философию в той степени, в какой великие художники повлияли на живопись, а великие композиторы - на музыку. Более того, великая философия, например философия досократиков, всегда предваряла появление академической, профессиональной философии.

Какой я не вижу философию:

1. Я не вижу философию решающей лингвистические головоломки, хотя уяснение смысла высказываний порой является ее необходимой предварительной задачей.

2. Я не вижу философию как ряд произведений искусства, как впечатляющее, оригинальное изображение мира или умный и необычный способ его описания.

3. Продолжительная история создания философских систем не видится мне таким интеллектуальным построением, в котором использованы все возможные идеи, а истина может возникнуть в качестве побочного продукта. Мне кажется, мы будем несправедливы к подлинно великим философам прошлого, если хоть на миг усомнимся, что каждый из них отказался бы от своих, пусть и блестящих, взглядов, убедившись, что они ни на шаг не приближают его к истине (именно так и следует поступать).

4. Я не вижу философию пытающейся прояснять, анализировать или «эксплицировать» понятия, слова или языки.

Понятия и слова являются только средством для формулирования утверждений, предположений и теорий. Сами по себе понятия и слова не могут быть истинными; они просто употребляются в человеческом языке для описания и доказательства. Наша задача должна заключаться не в анализе значений слов, а в поиске интересных и важных истин, т.е. в поиске правильных теорий.

5. Я не считаю философию средством для обретения ума.

6. Я не считаю философию особого рода интеллектуальной терапией (Витгенштейн), помогающей людям выйти из философских затруднений.

7. Я не представляю философию занимающейся изучением вопроса о том, как точнее и правильнее выразить ту или иную мысль. Сами по себе точность и правильность мысли не являются интеллектуальными ценностями, и мы не должны стремиться к большей точности и правильности, чем требует конкретная проблема.

8. Точно так же я не считаю философию средством построения основания или концептуальной структуры для решения проблем ближайшего или отдаленного будущего. Так думал Джон Локк. Он хотел написать работу по этике, считая необходимым предварительно разработать соответствующий концептуальный аппарат.

9. Я также не считаю философию выражением духа времени. Это гегелевская идея, не выдерживающая критики. Действительно, в философии, как и в науке в целом, существует мода. Однако настоящий искатель истины не будет следовать моде: он будет в ней сомневаться и даже ей противостоять.

Все люди - философы. Даже если они не осознают собственных философских проблем, они, по меньшей мере, имеют философские предрассудки. Большинство таких предрассудков - это принимаемые на веру теории, усвоенные из интеллектуального окружения или через традиции.

Поскольку почти все эти теории не принимаются сознательно, они являются предрассудком в том смысле, что не рассматриваются людьми критически, несмотря на чрезвычайную значимость многих из этих теорий для людей практической деятельности, а также для жизни в целом. Тот факт, что эти широко распространенные и влиятельные теории нуждаются в критическом рассмотрении, является аргументом в пользу профессиональной философии.

Подобные теории являются ненадежной исходной точкой для всех наук, в том числе и для философии. Все философии должны исходить из сомнительных, а порой и пагубных взглядов, относящихся к области некритичного здравого смысла. Их цель - просвещенный, критический здравый смысл: приближение к истине с наименьшим пагубным воздействием на человеческую жизнь.

Я - сторонник здравого смысла, но не во всех случаях. Я расцениваю его как возможную отправную точку наших рассуждений, однако считаю, что мы должны заниматься не построением надежной системы взглядов на основе здравого смысла, а его критикой и совершенствованием. Таким образом, я являюсь реалистическим сторонником здравого смысла, я верю в реальность материи (которую считаю подлинной парадигмой того, что должно обозначаться словом «реальный»). По этой же причине я могу назвать себя материалистом, однако вовсе не потому, что это слово также обозначает: а) веру в неисчерпаемость материи, б) отрицание реальности нематериальных полей энергии, в том числе духа, сознания, т.е. какой-либо субстанции помимо материальной.

Я следую здравому смыслу, признавая существование как материи («мир 1»), так и духа («мир 2»), а также верю в существование других вещей, прежде всего продуктов деятельности человеческого духа, включая научные гипотезы, теории и проблемы («мир 3»). Иными словами, я придерживаюсь здравого смысла, пребывая на позиции плюрализма. Все аргументы, выдвигавшиеся против плюралистического реализма, в конечном счете базируются на некритичном принятии теории познания, опирающейся на здравый смысл, которую я считаю слабейшим звеном здравого смысла.

Теория познания, опирающаяся на здравый смысл, в высшей степени оптимистична, пока она отождествляет знание с достоверным знанием; все гипотетическое расценивается ею как «неподлинное знание». Данный аргумент я отклоняю как чисто вербальный. Я с готовностью признаю, что термин «знание» во всех известных мне языках подразумевает определенность. Однако наука состоит из гипотез. Поэтому опирающаяся на здравый смысл программа, берущая в качестве отправной точки то, что представляется наиболее достоверным, или основным, знанием (знание, полученное в результате наблюдений), и стремящаяся построить на этом основании здание надежного знания, не выдерживает критики.

Я считаю, что философия не должна, да и не может, отрываться от науки. Исторически вся западная наука вышла из философских воззрений древних греков на мировой порядок. Именно критическое осмысление науки, ее открытий и методов продолжает оставаться центральным моментом философского исследования даже после того, как наука отделилась от философии. По моему мнению, «Математические начала натуральной философии» Ньютона стали величайшим событием, ознаменовавшим величайший интеллектуальный переворот в истории человечества. Их появление свидетельствовало о совершении мечты двухтысячелетней давности, о зрелости науки и о ее отделении от философии. Однако при этом сам Ньютон, как и все великие ученые, оставался философом; он оставался критически настроенным мыслителем и исследователем, скептически относящимся к собственным воззрениям.

Мне хочется завершить свою статью несколькими философскими рассуждениями явно неакадемического характера.

Одному из астронавтов, участвовавших в первом полете на Луну, приписывают простое, но мудрое высказывание, сделанное по возвращении на Землю (цитирую по памяти): «За свою жизнь мне удалось повидать другие планеты, однако я всегда стремился на Землю». Это не просто мудрость, но философская мудрость. Мы не знаем, как вышло, что мы живем на этой прекрасной маленькой планете, или почему для того, чтобы быть прекрасной, ей нужно быть обитаемой. Однако мы существуем именно здесь, и у нас достаточно оснований для удивления и благодарности…»

«Путь в философию. Антология…» с.123-135.

философия поппер вайсман рационализм

3. Мысли о философии Фридриха Вайсмана

«…Философия имеет дело не с открытием новых и не с опровержением ложных положений, не с их проверкой и перепроверкой, как это свойственно ученым, а с чем-то совершенно иным. Доказательства, прежде всего, требуют допущений. Как только в прошлом выдвигались такие допущения, даже пробным образом, вокруг них сразу же разворачивалась дискуссия, приводившая к более глубокому пониманию предмета. Где нет доказательств, там нет и теорем. Философ - это человек, улавливающий как бы скрытые трещины в структуре наших понятий, там, где другие видят перед собой только гладкий путь, полный банальностей.

У всех нас бывают такие моменты, когда что-то совершенно обычное вдруг поражает нас странностью, например, когда время кажется нам удивительной вещью. Не то, что мы часто находимся в этом состоянии, но в некоторых случаях, когда мы смотрим на вещи определенным образом, нам вдруг кажется, что они изменились, будто с помощью магии; они с недоумевающим выражением таращат на нас глаза, и мы начинаем удивляться, те ли это предметы, которые были нам известны всю нашу жизнь. «Время течет», - говорим мы. Это естественное и невинное выражение, и, тем не менее, оно чревато опасностью. Спрашивать, с какой скоростью движется время, то есть спрашивать, как быстро время изменяется во времени, значит спрашивать о том, о чем спрашивать невозможно. Имеет ли смысл спрашивать, в каком времени находится момент настоящего? Да, без сомнения, имеет. Но как это возможно, если «сейчас» есть не что иное, как фиксированная точка, от которой, в конечном счете, получает свой смысл определение даты любого события. За сферой интеллектуального беспокойства существуют более глубокие его уровни - страх неизбежности хода времени со всеми размышлениями о жизни, к которым он побуждает нас. И вот все эти тревожные сомнения выливаются в вопрос «что есть время?» (Между прочим, это намек на то, что ни один ответ никогда не устранит всех этих сомнений, вновь и вновь вспыхивающих на разных уровнях и, тем не менее, выражаемых в одной и той же словесной форме.)

Так как все мы знаем, что время существует, и все же не можем сказать, что оно такое, это вызывает ощущение таинственности; и именно благодаря своей неуловимости время захватывает наше воображение. Чем больше мы всматриваемся в него, тем больше недоумеваем: оно кажется переполненным парадоксами. А не в том ли ответ, что то, что мистифицирует нас, кроется в именной форме слова «время»? Наличие понятия, воплощенного в форме имени существительного, почти неизбежно вынуждает нас обращаться к поиску того, именем чего оно является. Мы стремимся зафиксировать ускользающие оттенки с помощью неясности речи. Идеалисты испытывают полное потрясение, приходя к мысли, что он, говоря словами Шопенгауэра, «познает не солнце, а только глаз, видящий солнце, не землю, а только руку, которая ощупывает ее». Может быть, в таком случае мы ничего не знаем, кроме собственного сознания? Когда вдумываешься в такие вопросы, кажется, будто разум затуманивается и все, даже то, что должно быть абсолютно ясным, начинает странно сбивать с толку, становится совершенно непохожим на себя. Чтобы выявись характерную особенность этих вопросов, следует сказать, что это не столько вопросы, сколько признаки глубокой обеспокоенности разума. Философ, размышляющий над подобной проблемой, похож на глубоко встревоженного человека. Кажется, что он стремится понять нечто, превосходящее его понимание. Слова, в которых такой вопрос формулируется, совершенно не раскрывают его реальную суть, которую, наверное, правильнее было бы определить, как ужас перед непостижимым. Если во время путешествия по железной дороге вы неожиданно увидите ту же самую станцию, которую только что оставили позади, возникнет чувство страха, сопровождаемое, наверное, легким головокружением. Точно так же чувствует себя философ, когда говорит себе: конечно, время можно измерять, но как это возможно? Это похоже на то, как если бы вплоть до сегодняшнего дня он беззаботно преодолевал эти трудности, а сегодня совершенно неожиданно заметил их и отрешенно спросил себя: «Да как же это возможно?» Этот вопрос мы задаем только тогда, когда сами факты ставят нас в тупик, когда что-то в них поражает нас своей нелепостью. И тем не менее ответ прозаичен: спрашивайте, не что такое время, а как употребляется слово «время». Легче сказать, чем сделать; ибо, проясняя употребление языка, философ вновь попадает под действие чар обыденного языка. Путь к таким возможностям понимания полностью открывается, пожалуй, только тогда, когда мы обращаемся к языкам совершенно иной грамматической структуры.

Быть может, тут стоит вспомнить, что слова «вопрос» и «ответ», «проблема» и «решение» не всегда употребляются в их самом банальном смысле. Вполне очевидно, что часто, чтобы найти выход из затруднения, мы должны действовать совершенно по-разному. Политические проблемы решаются путем выбора определенной линии поведения, проблемы романистов - путем создания средств изображения сокровенных мыслей и чувств персонажей; перед художниками стоит проблема передачи на холсте глубины или движения, стилистическая проблема выражения того, что пока еще не стало привычным, еще не превратилось в клише; существуют тысячи технологических проблем, решаемых не с помощью открытия каких-то истин, а практически, и, конечно же, существует «социальный вопрос». В философии реальная проблема состоит не в том, чтобы найти ответ на данный вопрос, а в том, чтобы его осмыслить.

Чтобы понять, в чем состоит «решение» такой «проблемы», начнем с Ахилла, который, согласно Зенону, до сего дня преследует черепаху. Допустим, что Ахилл бежит в два раза быстрее черепахи. Если первоначальный отрыв черепахи принять за 1, то Ахилл должен будет проходить последовательно 1, 1/2, 1/4, 1/8,.... Этот ряд бесконечен, поэтому бегун никогда не сможет настичь черепаху. «Нонсенс! (голос математика). Сумма бесконечного ряда является конечной, а именно равной 2, и это решает вопрос». Совершенно справедливое замечание, тем не менее, не попадает в цель. Оно не устраняет суть головоломки, а именно приводящую в замешательство идею, что, как бы далеко мы ни продвинулись по ряду, всегда существует следующее число, что преимущество, которым черепаха обладает в начале состязания, естественно, постепенно сокращаясь, тем не менее, никогда не перестанет существовать и не может наступить такого момента, когда оно станет равным пулю. Именно эта особенность ситуации, которую мы не понимаем, я полагаю, и повергает нас в состояние замешательства.

Но взглянем на ситуацию иначе. Попробуем применить тот же аргумент к минуте, тогда мы должны будем рассуждать примерно так. Прежде чем минута сможет пройти, должна пройти ее первая половина, затем ее четверть, затем одна восьмая и так далее. Процесс бесконечный, минута никогда не закончится. Как только мы представляем рассуждения в этой форме, грубая ошибка бросается в глаза: мы смешивали два смысла «никогда», - временной и не - временной. Совершенно верно утверждение, что последовательность 1, 1/2, 1/4, 1/8,... никогда не заканчивается, но этот смысл слова «никогда» не имеет никакого отношения ко времени. Все, что оно означает, что в числовом ряду нет последнего числа, или (что то же самое) что для любого числа, независимо от его местоположения в последовательности, следующее за ним число может быть получено по простому правилу «разделить его пополам», что и означает в данном случае «никогда»: в утверждении же, например, что человек никогда не сможет отвратить смерть, «никогда» используется в смысле «ни в какое время». Очевидно, что математическое утверждение о возможности перехода в последовательности чисел путем образования нового числа в соответствии с правилом ничего не говорит о том, что действительно происходит во времени. Ошибка очевидна: говоря, что Ахилл никогда не сможет настичь черепаху, так как разрыв, становясь все меньше и меньше, тем не менее, не исчезнет, мы перескакиваем от математического не временного смысла к временному. Если бы в нашем языке существовало два разных слова для обозначения этих смыслов, путаница никогда бы не возникла и мир был бы беднее на один из своих наиболее привлекательных парадоксов. Но одно и то же слово используется как нечто само собой разумеющееся в различных значениях. В результате мы имеем нечто похожее на трюк фокусника. Пока наше внимание поглощено, пока наш «мысленный взор» прикован к тому, как Ахилл устремляется вперед, каждым своим большим прыжком уменьшая расстояние до черепахи, один смысл так безобидно прячется за другой, что остаётся незамеченным.

Этот способ выявления ошибки действует и тогда, когда для представления головоломки используется другой ключевой термин. Так как в последовательности чисел «всегда» будет следующее число, т. е. следующий шаг в разбиении дистанции (слово «всегда» выглядит столь же безупречно и невинно), то мы легко попадаем в ловушку заключения, что черепаха «всегда» будет впереди Ахилла, вечно преследуемая своим гонителем…

Но разве это не ведет к тому, что сама философия «исчезает»? Философия устраняет те вопросы, которые можно устранить с помощью такого подхода. Хотя и не все. Упования метафизика на то, что луч света может осветить тайну существования этого мира, или непостижимый факт его постижимости, или «смысл жизни» - всегда облачены в слова, даже если можно было бы показать, что подобные вопросы лишены ясного смысла или вообще не имеют смысла. Нельзя уменьшить тот страх, который они пробуждают в нас. В попытках «разоблачить» их есть что-то мелочное. Волнение сердца не унять логикой. Тем не менее, философия не исчезает. Она обретает свою весомость, свое величие благодаря значимости тех вопросов, которые она разрушает. Она опрокидывает идолов, и именно важность этих клопов придает философии её значение.

Теперь, пожалуй, понятно, почему поиски ответов на вопросы такого типа обречены на неудачу, терпят неудачу. Это - не реальные вопросы, требующие информации, но «замешательства, ощущаемые как проблемы» (Витгенштейн), которые исчезают, когда почва расчищена. Если философия развивается, то не путем прибавления новых положений к уже имеющемуся у нее списку, а путем преобразования всей интеллектуальной сцены и, как следствие, путем уменьшения числа вопросов, которые приводят нас в замешательство и сбивают с толку. Философия, понимаемая таким образом, является одной из великих освободительных сил. Ее задача, по словам Фреге, в том, чтобы «освободить дух от тирании слов, разоблачая заблуждения, которые почти неизбежно возникают при употреблении речи.

…Философ рассматривает вещи через призму языка, но сбитый с толку, скажем, какой-то аналогией, неожиданно видит предметы в новом, необычном свете. Мы можем справиться с этими проблемами, только углубляясь в почву, из которой они произрастают. Это значит осветить основание, на котором сформировался вопрос; при более ясном восприятии некоторых решающих понятий один вопрос трансформируется в другой. Это не значит, что на него ответили в общепринятом смысле… Наконец, задающий вопрос в ходе обсуждения должен принять ряд решений. Это тоже делает философскую процедуру совсем непохожей на логическую. Например, он сравнивает свой случай с аналогичными случаями и должен вынести суждение, насколько сильны эти аналогии. Именно ему судить - насколько он склонен принимать эти аналогии: он не обязан слепо следовать им, как раб.

1. Философия - это не только критика языка_. При подобном истолковании её цель является слишком узкой. Она критикует, снимает, перешагивает через все предрассудки, ослабляет все строгие и жесткие способы мышления, независимо от того, кроется ли их источник в языке или в чем-то еще.

2. Прорыв к более глубокому постижению - вот что существенно в философии, и это является чем-то позитивным, а не просто рассеиванием тумана и разоблачением ложных проблем.

3. Постижение (интуицию) нельзя выразить с помощью теоремы, и, следовательно, оно не может быть продемонстрировано (путем доказательства).

4. Философские аргументы, все без исключения, логически безупречны: на самом деле, они выявляют то, что действительно происходит, - неслышное и терпеливое подтачивание категорий по всему полю мышления.

5. Их цель в том, чтобы открыть нам глаза, помочь нам увидеть предметы иначе - с более широкой точки зрения, свободной от неверных истолкований.

6. Существенное различие между философией и логикой состоит в том, что логика принуждает нас, тогда как философия оставляет нас свободными: в философской дискуссии мы продвигаемся шаг за шагом, чтобы изменить наш угол зрения, например, чтобы перейти от одного способа постановки вопроса к другому, а это, вместе с нашим добровольным согласием, очень серьезно отличается от дедуцирования теорем изданной совокупности посылок. Перефразируя Кантора, можно сказать: сущность философии состоит в её свободе…»

«Путь в философию. Антология…» с.84-90, 94-95, 98-100.

4. Сравнение точек зрения Хосе Ортега-и-Гассета, Карла Поппера и Фридриха Вайсмана на вопрос «Что такое философия и зачем она?»

Ортега-и-Гассет считает философию социальным проявление общественной деятельности. Современный человек знакомится с философией посредством повсеместно представленных литературных источников, изучением предмета «философия» в учебных заведениях «профессорами философии», которые работают за оплату собственного труда, и, возможно, без личной потребности в философствовании. Философ мыслит, не только находясь в определенном времени и в определенном месте, но и с определенной социальной позиции, играет огромную роль степень свободы, какой в каждый момент располагает философ. Возможно, что профессор философии не обладает ничем из того, что свойственно подлинному философу: он преподает философию, чтобы заработать на жизнь или выделиться в социальном плане. Ст