Скачать

Святой Иоанн Златоуст и его враги

Попов И. В.

Свою характеристику личности св. Иоанна Златоуста мы начнем указанием некоторых биографических подробностей, под влиянием которых сложился характер и нравственный облик великого святителя. Наша цель в настоящем случае состоит только в том, чтобы наметить основные черты его личности, элементы, из которых она слагалась.

Иоанн родился в 347 г. в цветущем и культурном центре сирийского Востока, в богатой Антиохии, гордившейся длиной своей главной улицы, роскошными портиками, ее украшавшими, общественными банями, прекрасным водопроводом и единственным в то время по щедрости и благоустройству освещением улиц. Отец его Секунд занимал важную должность в войске и принадлежал к богатой и знатной фамилии. Мать Златоуста, Анфуса, овдовев на двадцатом году жизни, осталась верна безвременно разбитому брачному союзу и посвятила свое вдовство воспитанию сына. Это была одна из тех христианских женщин, которые высотой своего характера приводили в изумление язычников. Сам Златоуст рассказывает, что когда его учитель Ливаний узнал о раннем и стойком двадцатилетнем вдовстве его матери, то, обращаясь к окружающим, воскликнул: "Ах, какие у христиан есть женщины!"

Таким образом, Иоанн происходил из богатой и культурной среды и из семьи, в которой высокому положению соответствовало и моральное достоинство.

Отсюда он вынес прекрасное знание света и быта высших слоев общества, понятий, стремлений и предрассудков этого круга. Знание это было настолько полно и тонко, что впоследствии удивляло слушателей Златоуста. Об этом сам он говорит в одной из своих проповедей: "Кто-нибудь, пожалуй, подумает, что я сам имел большие богатства, когда так верно изображаю жизнь богачей". Отсюда же он вынес то чувство чести и достоинства, которые развиваются у лучших представителей высших классов, инстинктивно стремящихся согласовать свое моральное состояние с выдающимся положением в обществе.
Златоуста отталкивало все низменное, грубое, вульгарное. Когда он говорит о пьянстве, всякого рода оргиях и чувственных излишествах, то за религиозно-нравственной аргументацией чувствуется это, сделавшееся второй природой, отвращение к позорному и низменному. То же самое сказывается на тех страницах, где он говорит о жестоком обращении с прислугой, особенно с рабынями. "Благородному мужу непозволительно бить служанку и налагать на нее руки". "Ты, — обращается он к знатной даме, — осыпаешь бедную служанку тысячью бранных слов, называя ее фессалинкой, беглянкой, проституткой… Ты, будучи благородной женщиной, произносишь постыдные слова, и этим ты не столько ли же бесчестишь себя, сколько и ее?" "Уже ли ты не понимаешь, как тебе неприлично бить женщину? Законодатели, установившие много наказаний для мужчин, — костры и пытки, редко приговаривают к этому женщину, но простирают строгость только до сечения розгами… Неприлично мужчине бить женщину, если же неприлично это мужчине, то тем более той, которая одного с ней пола".

Предназначая себя для юридической карьеры, в двадцатилетнем возрасте Иоанн поступил под руководство знаменитого в свое время языческого софиста Ливания и прошел здесь школу, которая, развив в нем природный ораторский талант, подготовила в его лице знаменитого христианского проповедника. Среди учеников Ливания это был самый выдающийся по силе таланта и успехам. Говорят, что на своем смертном одре глава школы сказал окружающим его ученикам, что был бы рад видеть своим преемником Иоанна, если бы его не похитили христиане. Св. Исидор Пелусиот сохранил в своих сочинениях письмо Ливания к Иоанну, в котором учитель с восторгом отзывается об одном из недошедших до нас сочинений своего бывшего ученика, составленном, видимо, по всем правилам риторики вскоре по выходе автора из школы. Со своей стороны в качестве литературного стиля, характеризующего беседы св. Иоанна, Исидор Пелусиот отмечает красоту и обилие мыслей, чистоту аттицизма и совершенную ясность изложения. Таким образом от софиста Ливания Иоанн получил орудие, которым так искусно владел и которым по преимуществу пользовался в своей деятельности, — умение говорить красиво, убедительно, в высшей степени ясно и доступно для всякой аудитории.

Подобно многим отцам Церкви, в своей юности Златоуст избрал для себя профессию юриста и в качестве адвоката имел значительный успех и блестящие перспективы в будущем. Но после кратковременного увлечения своими новыми обязанностями и сценическими увеселениями, под влиянием отталкивающих впечатлений алчной, мелочной и лишенной нравственных устоев среды, которая окружала его на форуме, а также по настоянию товарища и друга детства Василия он покидает светскую жизнь для уединенных занятий Св. Писанием и подвигов благочестия.

Поддаваясь обаянию аскетического идеала, увлекавшего тогда чистую и наиболее одаренную юность, он стремится в монастыри, во множестве рассеянные по возвышенностям, окружавшим город, но уступая просьбам матери не покидать ее в старости и охраняемый ею от всяких житейских забот и дел, он замыкается в своем собственном доме и проводит время в суровых аскетических подвигах, о которых сам упоминает в третьем слове "О священстве". В 374 или 375 г., вероятно, вследствие смерти матери, удерживавшей его в миру, Златоуст получил, наконец, возможность осуществить свою юношескую мечту о монастыре. Он удалился в одну из ближайших обителей и в течение четырех лет подвергал себя аскетическим лишениям под руководством известного своей строгостью и высотой жизни подвижника Сира, а затем два года провел отшельником в уединенной пещере. Привыкший к удобствам жизни, Златоуст решился на этот шаг не без колебаний. "Когда я пришел к мысли, оставив город, уйти в кельи монахов, — рассказывает он, — то много раздумывал и беспокоился о том, откуда мне будет доставляемо необходимое и можно ли будет есть хлеб, испеченный в тот же день; не заставят ли меня употреблять одно и то же масло и в светильнике, и в пище, не принудят ли питаться жалкими овощами, не отправят ли на тяжелую работу, приказав, например, рубить дрова, таскать воду и исполнять все прочие такие службы. И вообще, у меня было много забот о своем покое". Но от этих забот он скоро освободился, отдавшись всей душой самоотречению и трудам. Известно, что расстроенное здоровье и особенно болезнь желудка — следствия чрезмерных постов и лишений — вынудили его возвратиться в 380 г. в Антиохию.

Монастырь и жизнь, полная лишений, также оставили свой след на его личности. В мир он возвратился горячим поклонником монашества и в защиту аскетического идеала составил целый ряд сочинений, ознаменовавших его первые шаги на литературном поприще. Сюда относятся "Увещания к Феодору падшему", "К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни", "Сравнение власти, богатства, преимуществ царских с истинным и христианским любомудрием монашеской жизни", два слова "О сокрушении — К Димитрию монаху" и "К Стелехию, К Стагирию, Книга о девстве. Правда, с течением времени это увлечение господствующим идеалом эпохи заметно остывает под влиянием жизненного опыта, познакомившего проповедника и с злоупотреблениями монашества, и с трогательной простотой добродетели в мире, но не исчезает вполне. Важнее влияние аскетической дисциплины на характер стойкого в своих убеждениях и непреклонного в исполнении своего пастырского долга святителя. От природы он был наделен смелым и независимым сердцем, но это не всегда еще бывает достаточным для полноты нравственной свободы. Для нее необходимы еще религиозные и нравственные устои. Свобода и внешнее благосостояние или, вернее, свобода и привычка, пристрастие к внешнему благополучию не совместимы. Если желаешь сохранить для себя спокойствие, положение и удобства жизни, то будешь вынужден ограничить свою свободу по отношению к тем лицам, в руках которых находятся все эти привлекательные для большинства вещи. Молодое, искреннее увлечение аскетизмом освободило Златоуста от этого естественного пристрастия к внешнему и нравственно и, так сказать, физически; нравственно, потому что неподдельно было его презрение ко всему, не имеющему нравственного значения, и физически, потому что у него образовалась привычка, тщательно поддерживаемая в течение всей жизни, - довольствоваться малым и самым необходимым. Превознося монашество в перечисленных трактатах, он выдвигает на первый план именно эту независимость искренних монахов от внешних благ и условий, находящихся вне нашей воли. Зато с негодованием бичует он лицемерных монахов, которых так метко он характеризует в следующих словах: "Что широких врат желают и домогаются некоторые из мирян, это не очень удивительно; но что мужи, которые по-видимому распялись для мира, ищут их более, чем миряне, это изумительно, даже походит на загадку. От всех почти монахов, если пригласишь их на какое-либо дело, тотчас услышишь прежде всего вопросы в таких словах: можно ли им найти покой, может ли пригласивший успокоить их; постоянно повторяется слово покой". Зато о самом себе он с полным правом мог сказать в беседе перед отправлением в ссылку: "Много волн, и сильна буря; но мы не боимся потопления, потому что стоим на Камне… Все страшное в мире для меня презренно, а благоприятное смешно. Я не боюсь бедности, не желаю богатства; не страшусь смерти, не желаю жить, разве для вашего преуспеяния". Для него, вследствие аскетических навыков, стало нечего терять, и взамен этого он получил то, что так выразительно называлось по-гречески словом parresia -смелость сказать все до конца и всякому.

В своих аскетических подвигах и занятиях Св. Писанием Златоуст не был одинок. Он был членом небольшого кружка одинаково настроенных друзей и имел замечательного руководителя. Его друзьями были упомянутый уже Василий, Максим, впоследствии епископ Селевкийский, и Феодор, с 392 или 393г. епископ Мопсуестии, а учителем и руководителем - Диодор, будущий епископ Тарсийский, а в то время знаменитый аскет и настоятель одного из ближайших монастырей. Так установилась тесная связь между Златоустом и двумя наиболее видными представителями антиохийской школы. Это обстоятельство имеет большую важность для понимания личности и характера деятельности святителя, памяти которого посвящен настоящий очерк. Поэтому мы позволим себе остановиться несколько подробнее на отличительных особенностях того богословского направления в древней Церкви, которое известно под названием антиохийской школы. Две выдающихся черты характеризуют собой это направление.

Первая черта - преобладание в религиозности антиохийцев морального элемента над мистическим, обостренный интерес к нравственной самодеятельности, высокая оценка моральной воли, ее усилий и подвигов. Форма религиозности всегда находит для себя выражение и, так сказать, опознает себя в тех отвлеченных положениях, касающихся теоретической стороны веры, которые называются догматами. Догматические понятия антиохийской школы как в учении ее древнейших представителей, так и в доктринах основателей ее нового периода носят на себе неизгладимую печать указанного нами религиозного интереса. В учении о личности Иисуса Христа школу характеризует адопцианство в различных его формах и видах. Вот ряд фактов в подтверждение этого.

К древнейшим антиохийским богословам можно отнести уже Павла Самосатского. Его осужденное Церковью учение о личности Христа важно для нас только со стороны своей тенденции. Христос, по учению Павла, есть простой человек, родившийся сверхъестественным образом от Девы Марии. С Ним соединился Божественный Логос, безличная божественная сила, от вечности исходящая от Бога и действовавшая в Моисее, пророках и других лицах. Христос сравнительно с другими пророками лишь в большей мере был осенен этой благодатной силой. Но человек Иисус пламенел неизменной любовью к Богу, воля его была чиста и нравственные подвиги высоки. За это по мере его нравственного преуспеяния Бог ниспосылал ему все большую благодать. Он дал ему силу творить чудеса и знамения, даровал ему имя выше всякого имени, власть творить суд и возвел в божественное достоинство.

Ученик и соотечественник Павла, мученик Лукиан, которого называют "Арием прежде Ария", и все "солукианисты" во главе с инициатором арианских споров удерживают идею Искупителя, возвышающегося до божественного достоинства путем нравственной борьбы и подвига, но с человека Иисуса переносят ее на ангелоподобное существо, вызванное к бытию творческим актом. Ранее создания мира Бог сотворил личное существо, Логос, который по природе своей не стоит вне возможности грехопадения, будучи наделен, как и ангелы, свободой выбора. Предвидя в Логосе неизменность воли и стремления к добру, Бог наперед сообщил ему все богатство Своей благодати. При помощи благодати и собственных усилий Логос возвышается до степени "Единородного Бога".

В несколько измененных формах, но та же высокая оценка нравственного подвига характеризует собой учение друга Иоанна Златоуста, Феодора Мопсуетского, и, конечно, этой чертой своего учения последний обязан общему руководителю подвижнического кружка антиохийской молодежи Диодору. Феодор признавал безусловную свободу воли и свободные усилия считал исходной точкой в деле спасения. Только по мере веры и трудов ниспосылается человеку благодать Св. Духа, не оправдывающая и не освящающая его в настоящей жизни, а лишь несколько помогающая ему бороться с силой греховных наклонностей, живущих в нашей душе. В соответствии с этим взглядом на спасение стоит и христология Феодора, проникнутая традиционным адопцианизмом. После Никейского собора и торжества православия над арианством для адопцианства не могло быть места в учении о Божественной природе Христа, но оно могло еще сказаться в богословских теориях, касающихся вопроса о соединении природ в исторической личности Искупителя. Придавая важное значение назидательному примеру жизни и подвигов Спасителя, Феодор с особенной настойчивостью говорит об Его нравственной борьбе, усилиях и победе. Не чуждый склонности ко греху, искушений и общечеловеческих слабостей, Христос вел борьбу со Своей плотью и искушениями душевными. В Гефсиманском саду Он изнемогал от страха и боязливости, устрашаемый надвигающимися страданиями, но силой Своей воли победил слабость человеческой природы.

Божество, обитавшее в Нем, только ускоряло Его естественное нравственное развитие и облегчало для Него тяжесть нравственной борьбы. По мере нравственного роста человека Иисуса происходило все более и более тесное соединение Его с обитавшим в Нем Богом Словом. И только по воскресении Иисуса Бог Слово вступил с Ним в полное и нераздельное нравственное единение, сделал Его предметом поклонения для людей и ангелов и даровал Ему имя паче всякого имени. Ценя в лице Искупителя главным образом чистую нравственную личность, силой своей свободной воли возвышающуюся до божественной славы, Феодор не мог допустить тесного, ипостасного соединения двух природ во Христе и считал это единение Бога Слова с воспринятым человеком только нравственным и внешним.

Из приведенных фактов ясно обнаруживается, какое значение и ценность имела в глазах антиохийских богословов моральная сторона религии. Идея существа, достигающего божественного достоинства энергией нравственной самодеятельности, красной нитью проходит через всю историю вероучения антиохийцев.

Вторая отличительная черта антиохийской школы касается экзегетики и способа толкования Св. Писания. Она проявляется уже в послеоригеновское время, начиная с Диодора и Феодора, и отчасти обязана своим происхождением тому научному возбуждению, которое исходило от великого александрийского учителя и через посредство основанной им кесарийской библиотеки передавалось на Восток. В библейских работах Оригена совмещается строго научный критический метод с мистико-аллегорическим пониманием текста. Уже одного колоссального предприятия — подвергнуть ревизии текст Св. Писания, как оно выполнено в знаменитых Экзаплах и Тетраплах Оригена, было бы достаточно, чтобы показать, насколько была для него важна строго научная работа в этой области. Об этом же свидетельствуют и его комментарии, в которых выяснению буквального смысла священного текста путем снесения параллельных мест, филологических, географических, исторических и археологических справок уделено не мало места. Но все это для Оригена, желавшего быть христианским гностиком, представлялось не более как черновой работой. Его душа с юных лет находила истинное удовлетворение в поисках духовных истин и глубоких философских идей, скрывающихся под оболочкой символов и покровом буквы. Антиохийская школа в своей экзегетике оставила в стороне то, что было самого дорогого для Оригена, и посвятила свои силы главным образом тому, что в Александрии признавалось менее важным. Не отрицая вполне типологического значения писания, антиохийские экзегеты с особенной любовью занимались выяснением прямого, буквального, исторического смысла Библии. Для них было важно открыть ту мысль, которую влагал в слова сам писатель известной книги. Они старались достигнуть этого исследованием особенностей языка священных книг, свойственного им стиля, подлинного значения употребляющихся в них метафор, тропов и образных выражений, установлением контекста речи и логической связи, в которой стоят ее отдельные части, изысканиями в области истории, быта, географии и археологии Палестины. Они впервые почувствовали, какой неисчерпаемый источник нравственного обновления, какой лучезарный свет содержится в просто и буквально понимаемом тексте писания, и это связывает вторую отличительную черту антиохийской школы — исторический метод толкования Библии — с первой — преобладанием нравственного интереса в ее религиозном настроении.

Такова была нравственная атмосфера того избранного кружка, в котором Иоанн воспитывал себя для Бога, Церкви и человечества. Отсюда он вынес глубокое уважение к моральной стороне религии и умение пользоваться непосредственным смыслом Библии для проведения в жизнь высоких нравственных идеалов. Кто хоть сколько-нибудь читал Златоуста, тот не мог не изумляться обширности его познаний в Св. Писании и искусству извлекать из текста нравственные идеи и примеры добродетели. Поразительна здесь находчивость и остроумие проповедника. Каждый оборот речи, каждый предлог, глагольная форма, незначительные и неуловимые подробности в его руках оживают, наполняются глубоким нравственным содержанием, превращаются в целые картины, яркие и выхваченные из самой жизни. В подтверждение этого достаточно сослаться на его беседы о богатом и Лазаре или на описание гостеприимства Авраама.

Таковы основные элементы, из которых слагается личность св. Иоанна Златоуста.

Обращаясь к характеристике личности Златоуста, мы сначала скажем о том, чем он не был, каким его не следует представлять себе.

Прежде всего св. Иоанн не был администратором или организатором сил. Его воля направлялась не к тому, чтобы из Церкви сделать учреждение, покоящееся на внешних устоях политического, правового и экономического характера. В этом отношении антиохийский проповедник является прямой противоположностью Василия Великого. Дух Василия был обращен преимущественно к внешнему. Человек знатного происхождения и очень богатый, он выдавался среди друзей прирожденной способностью властвовать и создавать всюду прочную организацию. Противник благотворительности, руководимой исключительно внушениями сердца и позволяющей злоупотреблять собой, он создает обширные благотворительные учреждения и дома трудолюбия со строгими порядками. Насадив монашество в Каппадокии, он тотчас же дает ему устав. Занимая должность пресвитера и юридически не имея никаких административных полномочий, фактически он нес на себе обязанности епископа и заведовал всеми епархиальными делами. В сане епископа он следил за точным исполнением церковных правил и очень скоро достиг того, что подчиненный ему клир стал образцовым. Церковь во время его епископства, по выражению церковного историка, напоминала ночное сражение, когда в глубоком мраке противники, перемешавшие свои ряды, перестают отличать врагов от друзей. Василий собирает рассеянные силы православных. Он входит в сношение с единомышленниками, привлекает путем разумных уступок на сторону православия полуариан, приобретает расположение и доверие св. Афанасия, дважды отправляет посольство к папе в надежде примирить между собой Восток и Запад. Чуждый всякого раболепства, Василий тщательно, однако, поддерживает свои связи в столице, чтобы, пользуясь ими, оказать иногда защиту несправедливо угнетенному или обобранному сборщиками податей.

Не таков был Златоуст. Его сила и значение не в административной деятельности и не в созидании стен церковных из материалов, не имеющих прямого отношения к религии. До избрания на Константинопольскую кафедру, то есть до пятьдесят первого года своей жизни, он не имел в своих руках никакой власти. Возведенный в сан пресвитера, он не был правой рукой своего епископа в том смысле, в каком был ею Василий. Правда, он был любим и уважаем епископом Флавианом, но оставался все время исключительно пастырем и проповедником, руководителем душ и учителем благочестия. Быть может, именно это обстоятельство сохранило ему чистоту характера и целостность личности. В Константинополе он был строгим епископом и требовал от подчиненного ему клира нравственной чистоты и исполнения церковных правил. Он боролся с дурным обычаем, компрометировавшим Церковь на Востоке и Западе, — с так называемыми духовными браками, сожительством неженатых клириков с девственницами. Неизвестно, какие административные меры были приняты им против этого зла, но, несомненно, он направил против него свое мощное слово, памятником которого служат сохранившиеся до нашего времени два слова против живущих с девственницами. Затем он восставал против пресмыкательства клириков перед богатыми и против их паразитизма. Он убеждал их довольствоваться теми средствами, которые дает им Церковь, и не бегать на пышные обеды богачей. Некоторым клирикам за порочную жизнь было даже запрещено служение. От вдов новый епископ потребовал, чтобы они или вступали во второй брак, или, если хотят причислять себя к этому почитаемому в церкви классу, оставили наряды и изнеженную жизнь. Он старался повлиять на бродячих монахов, которые своим недостойным поведением и попрошайством возбуждали презрение к самому монашеству и всевозможные нарекания на него. Есть известие, что Златоуст поддержал перед Евтропием и императором просьбу Порфирия, епископа Газы, о разрушении языческих храмов в Финикии и что по его настояниям был издан указ о закрытии капищ и истреблении идолов. В 400 г., приглашенный в Ефес для замещения вакантной кафедры, Златоуст низложил шесть тамошних епископов, купивших посвящение за деньги. В этом же году он оказал энергическое сопротивление военачальнику готов Гайне, настаивавшему перед императором на праве готов-ариан иметь одну церковь в стенах города. Вот все важнейшее, что известно нам об административной деятельности Златоуста в сане епископа. Повторяем, он был строгим и требовательным епископом, но из приведенных фактов видно, что и в этом случае он предпочитал действовать не столько мерами дисциплинарных взысканий, сколько словом убеждения и нравственным влиянием. Трудно также сказать, насколько мероприятия против язычников и Гайны соответствовали личному характеру святителя и насколько они обусловливались самым его положением. Несомненно, во всяком случае, что заботы святителя не поставили константинопольский клир на такую общепризнанную высоту, на какой стоял клир Василия, и что им не было создано прочной организации церковных сил, которая стояла бы за его лицом. В чувстве правоты своего дела и незапятнанной чистоты своей личности он был одинок в Константинополе, имел против себя все имущие и властные классы, а на своей стороне лишь любовь народа, бедных и небольшого избранного кружка преданных лиц, родственных ему по духу.

Далее, заслуга Златоуста перед Церковью не состоит в выяснении ее вероучения. В этом отношении его нельзя сравнивать с такими борцами за правильность веры, каким был, например, Афанасий Александрийский. Он не внес со своей стороны ничего нового и оригинального в тот процесс превращения живой и непосредственной веры в соответствующие и укрепляющие ее понятия и теоретические формулы, который потребовал от Восточной Церкви столько усилий и сопровождался столь ожесточенной борьбой различных партий и сект. Для истории догматов толстые фолианты его творений не дают ничего. Впрочем, биографы Златоуста совершенно справедливо отмечают тот факт, что первые шаги проповедника являются колеблющимися и не вполне соответствуют обнаружившейся впоследствии оригинальности его таланта. Подчиняясь общему течению, увлекавшему его на проторенную дорогу догматических рассуждений, он произносит в первые годы своей проповеднической деятельности ряд бесед, посвященных исключительно вопросам догматическим. Таковы его беседы против язычников, иудеев и аномеев. Но это были ложные шаги таланта, еще не сознавшего свою истинную оригинальность и свое призвание в жизни. Вскоре Златоуст перешел к иному способу проповеди. Он включал в свои беседы и догматические вопросы, но касался их лишь по мере необходимости и нужд паствы, главное же внимание посвящал призыву к нравственному возрождению. Чистоту веры он, конечно, считал необходимым условием спасения, но постоянно приглашал слушателей веровать в простоте, не обнаруживать излишней пытливости и помнить, что "природа рассудочных доводов подобна лабиринту, нигде не имеет конца и не позволяет мысли утвердиться на каком-нибудь основании". Он не переставал повторять, что тот, кто содержит правильные догматы, а живет по-язычески, непременно лишится вечной жизни.

Наконец, несмотря на свои продолжительные аскетические подвиги, четырехлетнее пребывание в монастыре и даже двухлетнее отшельничество, несмотря на свое всегдашнее уважение и симпатию к монашеской жизни, Златоуст не был мистиком, и в его обширных томах трудно отыскать мистические элементы. Но ввиду неясности самого термина "мистицизм", необходимо выяснить тот смысл, который соединяем мы с этим понятием. Мистика и религия не одно и то же, и эти два понятия далеко не покрывают друг друга. Мистика есть одна из форм религии. Гранью, разделяющей ее от других форм религии, служит способ понимания любви к Богу, составляющей основу всякой религии. Человек может любить Бога или непосредственно, сосредоточивая на представлении о Нем весь запас своего чувства, или же в лице ближних. Первая форма любви к Богу и создает мистику. Она фатальным образом ведет к искусственной культуре чувства, к уединению, к замкнутости, к экстазу и к прочим отступлениям от законов жизни и природы, в которые поставлен человек Самим Богом. Вторая форма, оставаясь по существу не менее религиозной, не удаляет человека из условий естественной и нормальной жизни. Она не отрицает, а преображает природу и общество. У Златоуста мы ничего не найдем ни о созерцании, ни о мистическом экстазе, ни о специальной культуре чувства, ни о любви к Богу, отрешенной от деятельности и любви к человеку. Воспевая гимны любви вслед за апостолом языков, перед которым он преклонялся с особенной любовью и уважением, Златоуст редко не разумеет под ней заповеданную Христом любовь к человеку или, вернее, любовь к Богу в лице ближнего.

Чем же был св. Иоанн Златоуст в истории христианской Церкви, какая отличительная черта характеризует собой его личность и деятельность? Значение великого святителя в истории состоит в том, что он посвятил все свои силы и помыслы религиозно-нравственному обновлению христианского общества. Он был совестью мира, в котором жил и действовал. Как совесть, он воздействовал на общество силой истины и кристальной чистотой нравственного сознания; как совесть, неподкупный и прямой, стоял он между угнетателям и угнетенными, и голос его, как голос совести, остался незаглушенным страстями.

Златоуст был религиозный деятель. Он занимал один из самых видных и влиятельных престолов христианского мира в то время, когда Церковь боролась с язычеством и ересью и когда, получив господство в государстве, могла воспользоваться железным мечом императора. Естественно прежде всего спросить, на какие силы опирался святитель в своей деятельности?

В руках епископа того времени легко могла оказаться и власть гражданская, и физическая сила верующих масс, составлявших уже большинство. Но св. Иоанн Златоуст был решительным противником таких средств.

Век Златоуста был еще близок к тому великому событию, когда римский император стал христианином. Это крупное завоевание Церкви в свое время наполнило сердца христиан, дотоле гонимых или чувствовавших свою непрочность в государстве, самыми радостными надеждами. Но Златоуст остался холоден к этой победе. Во всех его многочисленных сочинениях мы не найдем ни одной строки, которая изобличала бы в нем желание опираться в своей религиозной деятельности на власть императора, склонившегося перед Крестом и снявшего свой венец перед останками мучеников. Напротив, с ясностью, не допускающей никакого сомнения, он говорит: "Непозволительно христианам ниспровергать заблуждения принуждением и насилием; нам заповедано словом, убеждением и кротостью совершать спасение людей". Ни один христианский император, продолжает он, не издавал и не станет издавать указов против язычников. Но хотя бы светская власть в своих заботах о земном благополучии и была вынуждена прибегать к насилию, то для священника в деле религии оно совершенно недопустимо. Царь и священник — это две противоположности. "Царь заставляет, священник убеждает; тот действует повелением, этот советом; тот имеет оружие чувственное, этот духовное".

Не менее энергично восстает проповедник против возможного самосуда верующих, оказавшихся в большинстве, а также против частных проявлений фанатизма и вражды в отношении к язычникам и сектантам.

Не язычников и не еретиков нужно ненавидеть, часто повторяет проповедник, а порок и ересь. Христианский фанатизм прикрывался в то время, как и всегда, именем любви к Богу и оправдывал себя желанием охранить имя Божие от оскорблений, так как язычество и ересь рассматривались как нечестие и богохульство. Против этих оправданий Златоуст указывает на пример апостола Павла. Никто столько не любил Бога, как апостол языков, однако, прийдя в Афины и увидев город, наполненный идолами, он не стал укорять эллинов, а, напротив, называл их почитателями Бога Неведомого, потому что "они, подобно благочестивым, совершали свое богослужение, уверенные в том, что чтут Бога". Подражать примеру апостола, питать к язычникам любовь, эту великую наставницу, отклоняющую от заблуждений и из камней делающую людей, Златоуст призывает своих слушателей. Как тонкий психолог, он хорошо видел, что путь религиозной вражды есть наклонная плоскость, вступив на которую, человек неудержимо катится вниз, постепенно замыкаясь в своей ненависти ко всему миру. Если нужно ненавидеть врагов Божиих, то свою ненависть нужно простирать не только на нечестивых, но и на грешников, ибо они не менее оскорбляют Бога, а "идя таким путем, мало — помалу мы отделимся от большей части братий или, лучше, от всех, потому что никого нет без греха".

Таково же было отношение Златоуста к еретикам. Убивать их не должно, ибо это дало бы повод к непримиримой войне во вселенной. По свидетельству Созомена, вступая на Константинопольский престол, в своей первой речи к клиру и народу новый епископ обещал искоренить ересь в столице, однако не насилием, а силой слова. В беседе о св. мч. Фоке, произнесенной еще позднее, в 403 или 404 г., он возвращается к той же мысли. "Сегодня мы вступаем, — говорит он, — в ратоборство с еретиками, но наша война не из живых делает мертвыми, а из мертвых — живыми, изобилуя кротостью и великим смирением. Я гоню не делом, а преследую словом, не еретика, но ересь… Мне привычно терпеть преследование, а не преследовать, быть гонимым, а не гнать. Так и Христос побеждал, не распиная, а распятый, не ударяя, но приняв удары…".

Замечательно по высоте христианского настроения, по искренности тона и горячности внутреннего убеждения слово св. Иоанна "О проклятии и анафеме". Касаясь в этом слове лишь косвенно официальной анафемы, произносимой в известных случаях органами церковной власти, проповедник имеет в виду проклятия, которыми — к удовольствию язычников — встречали друг друга ревнители различных христианских общин, вмещавшихся в стенах многолюдной Антиохии — евстафиане, мелетиане, евномиане, аполлинаристы. Обращаясь к слушателям, он много раз с глубоким волнением повторяет: "Увещеваю и заклинаю вас отстать от этого обыкновения", или: "Вот я, говорю и свидетельствуюсь Богом и избранными его ангелами, что в день Суда оно будет причиной великого бедствия и невыносимого огня". Но ему возражали: "Он еретик, имеет в себе дьявола, произносит хулу на Бога, своей лестью ввергает многих в бездну погибели, посему он отвержен отцами". Но Златоуст доказывает своей пастве, что поступать так нельзя ни в каком случае и ни под какими предлогами. Нужно подражать Христу, Который называет Своим ближними "не священника, не левита, а самарянина, отлученного от сонмища за учение и во многом богохульствовавшего, потому что он оказался милостивым". Никто не имел столько любви к Богу, как апостол Павел, но и он в своих писаниях употребил слово "анафема" только дважды, и притом не относя его к определенным лицам. Апостолы и их преемники, действительно, получили власть отлучать от Церкви, но, обличая и отвергая ереси, никто из них не подвергал проклятью еретиков, "не осмеливался произносить такого приговора". Церковь, следуя этим примерам, ежедневно возносит молитвы о всех заблуждающихся. Да и по существу дела произносить анафему непозволительно. Проклинаемый или существует в этой смертной жизни, или умер. Если он жив, то отлучающий его поступает нечестиво, потому что заблуждающийся находится еще в неопределенном состоянии, а если умер, то тем более, потому что судьба его сокрыта у Судии веков, Который один знает и меру ведения, и степень веры: "Откуда мы знаем, за какие слова он подпадет обвинению или как оправдает себя в тот день, когда Бог будет судить сокровенные дела людей?"

Все то, что говорил св. Иоанн Златоуст против ненависти к язычникам и еретикам, не было с его стороны простым ораторским приемом или литературным оборотом речи. Святитель осуществлял все это на деле, и это впоследствии причинило ему много личных огорчений. Лучшие епископы того времени стояли в вопросе о внешних средствах воздействия на иномыслящих выше стремлений окружающей их среды. В этом убеждают некоторые данные из жизни Григория Богослова, одного из предшественников Златоуста на столичной кафедре, равно как и обвинения, с которыми выступили против самого св. Иоанна его враги на соборе под Дубом. Григорий, как и Златоуст, последовательно проводил в жизнь принцип: "Тайна спасения для желающих, а не для насилуемых". Когда православные оказались господами положения, св. Григорий, насадивший в столице Никейскую веру своей проповедью и терпением, не пожелал пользоваться расположением императора Феодосия для преследования ариан и за это подвергался нареканиям. Ему кричали: "Сколько времени управляешь ты Церковью, обстоятельства тебе благоприятствуют и царь ревностен к вере, но в чем видна для нас перемена?.. Кто из начальников областей наказан? Кто из зачинщиков получил должное вразумление? Воспользовались ли мы чем-нибудь для себя самих, чтобы внушить страх и на будущее время?" Точно так же снисходительностью и христианским отношением Златоуста к неверным и заблуждающимся воспользовались его враги. Один из его обвинителей писал о нем: "Некоторых язычников, великих врагов христианства, он принимал, давал им прибежище в церкви и защищал". Его обвиняли также в оригенизме за то, что он оказал покровительство так называемым длинным братьям, гонимым Феофилом Александрийским под предлогом оригенизма. Наконец, Златоуст не сог