Скачать

Поход князя Владимира на Корсунь

Карпов А. Ю.

Византийский историк Лев Диакон, один из наиболее образованных, осведомленных и талантливых писателей-историографов своего времени, посвятил десять книг написанной им "Истории" царствованию в основном двух василевсов - Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия; смертью последнего он и закончил труд. И тот, и другой казались ему подлинным воплощением ромейского гения - мужественные, властные, способные покорить любого врага, они, на его взгляд, сильно отличались от императора Василия II, личность которого совсем не привлекла внимание историографа. Лев Диакон писал еще в первые годы самостоятельного правления Василия (как полагают, около 991 года). Громкие победы будущего Болгаробойцы на западе и востоке, наступившее при нем процветание Ромейской державы были еще далеко впереди и не угадывались ни Львом, ни другими современниками тяжелых неудач молодого василевса. Прошлое казалось величественным, настоящее - ужасным, будущее (если его вообще можно было ожидать) - беспросветным. С напряженным вниманием вглядывался историк в цепь происходивших событий и искал объяснения несчастий, обрушившихся на Империю. Человек своего времени, он находил их в Божественном Провидении, и потому его особое внимание привлекали разного рода небесные знамения, знаки вмешательства высшей силы - они предвещали всё то, что затем сбывалось в действительности. Следуя за видимыми указаниями свыше, историк иногда выходил за хронологические рамки своего повествования и рассказывал о том, что случилось позднее, уже в его дни.

Таково хронологическое отступление в десятой, заключительной книге "Истории". В начале августа 975 года, незадолго до смерти Иоанна Цимисхия, Империю поразило необычное небесное явление: на небосклоне появилась хвостатая звезда - "нечто божественное, небывалое и превышающее человеческое разумение". "Появившись на северо-востоке, комета поднималась в форме гигантского кипариса на огромную высоту, затем постепенно уменьшалась в размерах и склонялась к югу, пылая сильным огнем и распространяя ослепительные яркие лучи. Люди смотрели на нее, преисполнившись страха и ужаса". Знамение продолжалось долгих 80 дней - до середины октября. Император Иоанн спрашивал придворных мудрецов, что может означать такое непостижимое чудо. Но те, исполненные лести, "истолковали появление кометы не так, как требовало их искусство, а согласно желаниям государя: они пообещали ему победу над врагами и долгие дни жизни". Однако через несколько месяцев Иоанна не стало. "Появление кометы, - пишет Лев Диакон, - предвещало не то, что предсказали эти мужи в угоду императору, а пагубные мятежи, вторжения иноплеменников и гражданские войны, бегство (населения из) городов и областей, голод и мор, страшные землетрясения и почти полное уничтожение Ромейской державы - все то, что мы узнали по дальнейшему ходу событий". Описанию этих страшных последствий хвостатой звезды и посвящена большая часть X книги его "Истории".

Как истинный ромей, Лев мало интересовался судьбами соседних народов; только в связи с историей Византии они иногда привлекали его внимание. Так, с нескрываемой неприязнью Лев отзывался о "мисянах" - болгарах, и "тавроскифах" - русах. Удивительно, например, но он даже не обмолвился об участии русов в подавлении мятежа Варды Фоки, не упомянул и о принятии русскими христианства. Однако именно Лев, единственный из иностранных писателей, отметил в своем повествовании взятие русскими Херсонеса.

Рассказав в своем хронологическом отступлении о смерти Иоанна Цимисхия, о первом мятеже Варды Склира, о несчастном сражении императора Василия в Болгарском ущелье (в котором Лев участвовал лично) и наконец о мятеже Варды Фоки, историк продолжил свое описание тяжких бедствий, предсказанных зловещей кометой:

"И на другие тягчайшие беды указывал восход появившейся тогда звезды, а также напугавшие всех огненные столбы, которые показались затем поздней ночью в северной части неба; ведь они знаменовали взятие тавроскифами Херсона и завоевание мисянами Веррии".

Свидетельство византийского историка особенно ценно тем, что дает возможность более или менее определенно датировать взятие Корсуни князем Владимиром Святославичем. Еще ученые прошлого века - сначала византинист Василий Григорьевич Васильевский, а затем востоковед барон Виктор Романович Розен - обратили внимание на то, что "огненные столбы", напугавшие Льва Диакона и, очевидно, предвещавшие падение Херсонеса, похоже описаны арабскими историками, и прежде всего Яхъей Антиохийским, который по своему обыкновению точно датирует необычное небесное явление:

"Случилось в Каире (где жил тогда Яхъя. - А. К.) в ночь на субботу 27-го Зу-л-Хидджы 378 (7 апреля 989 года) гром и молния и буря сильная, и не переставали они до полуночи. Потом покрылся мраком от них город, и была тьма, подобия которой не видывали, до самого утра. И вышло с неба подобие огненного столба, и покраснели от него небо и земля весьма сильно. И сыпалось из воздуха премного пыли, похожей на уголь, которая захватывала дыхание, и продолжалось это до четвертого часа дня. И взошло солнце с измененным цветом и продолжало восходить с измененным цветом до вторника 2 Мухаррема 379 (12 апреля 989 года)".

Если арабский и греческий историки описывали одно и то же поразившее их явление - что более чем вероятно, - то падение Корсуни следует отнести ко времени вскоре после 7-12 апреля 989 года.

В "Истории" Льва Диакона есть еще одно бесспорно датирующее уточнение. Сразу же после описания "огненных столбов" автор продолжает: "И сверх того, звезда появлялась на западе при заходе солнца, восходя по вечерам, она не имела какого-либо постоянного места на небе. Распространяя яркие, видные на далеком расстоянии лучи, она часто передвигалась, показываясь то севернее, то южнее, а иногда за время одного и того же восхождения меняла свое положение на небе, производя внезапные, быстрые движения. Люди, смотревшие на комету, удивлялись, страшились и полагали, что ее странные перемещения не приведут к добру". И действительно, комета предвещала великое бедствие. Вечером 26 октября 989 года, в день празднования святому Димитрию Солунскому, в Константинополе случилось землетрясение, во время которого был разрушен храм Святой Софии - главная святыня Империи.

Комета, которую наблюдал Лев Диакон и которая предвосхитила разрушительное землетрясение, была не чем иным, как знаменитой кометой Галлея, действительно проходившей вблизи Земли летом 989 года. В июле-августе ее наблюдали астрономы Европы, Ближнего, Среднего и Дальнего Востока; Яхъя сообщает, что комета появилась на небе 27 июля и оставалась в поле зрения в течение двадцати дней. Из описания Льва Диакона выходит, что комета предсказывала уже следующее событие в длинной цепи бедствий и несчастий, поразивших Ромейскую державу; следовательно, очевиден вывод: взятие русскими Херсонеса произошло не только после 7 апреля 989 года, но и до 27 июля того же года.

Но если так, то военный поход Руси, направленный против Византии, по времени совпал с теми событиями внутриполитической византийской истории, о которых мы говорили в предыдущей главе и в которых русы выступали как раз союзниками и, более того, спасителями императоров Василия и Константина: напомню, что битва при Авидосе, решившая исход гражданской войны в пользу законных императоров, произошла 13 апреля того же 989 года. Кажется, перед нами неразрешимое противоречие, своеобразный логический тупик.

Наиболее естественный выход из возникшего логического противоречия предложил еще в 1883 году В. Р. Розен, открывший сочинение Яхъи Антиохийского для науки. Как полагал исследователь, летом 988 года, отправив значительный воинский контингент в Византию, князь Владимир выполнил свою часть обязательств перед императором Василием. Однако тот не спешил исполнять свое обещание: ни летом, ни осенью 988 года Анна так и не появилась в Киеве. Разгневанный обманом (или промедлением?), Владимир двинул свои войска на Корсунь для того, чтобы принудить императоров сдержать слово. И он добился своего - византийская принцесса прибыла в Херсонес.

Эта гипотеза утвердилась в науке и - по крайней мере, до недавнего времени - господствовала в ней. Действительно, судя по показаниям русских источников, бракосочетание Владимира и Анны произошло в Корсуни - а значит, после апреля 989 года, то есть приблизительно спустя год после того, как русские войска прибыли в Константинополь. (Помимо рассказа "Повести временных лет", на это указывают и топографические данные: еще в XI веке в Корсуни была известна "царицына палата" - свидетельство пребывания Анны в городе.) Арабский историк Яхъя Антиохийский, похоже, также располагал сведениями о том, что сестра византийских императоров появилась на Руси заметно позже того, как между двумя правителями был подписан договор о свойстве.

В нашем распоряжении имеется еще один источник, позволяющий, кажется, прояснить причины того поворота, который произошел в русско-византийских отношениях накануне корсунского похода князя Владимира. Я имею в виду упомянутый в предыдущей главе рассказ армянского историка Асохика, посвященный судьбе безымянного митрополита Севастийского, предположительно отождествляемого исследователями с севастийским митрополитом Феофилактом. В связи с миссией митрополита Асохик сообщает чрезвычайно любопытные подробности относительно намечавшегося бракосочетания не названной им по имени сестры византийского императора Василия.

Вскоре после удаления из Севастии ("в том же году", уточняет Асохик) севастийский митрополит был отправлен Василием "в страну булхаров". Далее и приведен рассказ, который не может не привлечь внимание исследователя русско-византийских отношений того времени:

"Булхария просила царя Василия отдать сестру свою замуж за ее царя. Император в сопровождении митрополита отправил (к булхарам. - А. К.) какую-то женщину из своих подданных, похожую на сестру свою. По прибытии той женщины в землю булхаров узнали, кто она, и потому осудили митрополита как прелюбодея и обманщика; цари булхарские сожгли его, обложив хворостом и соломой; это было сделано двумя братьями, называвшимися комсадцагами..."

Исследователи давно обратили внимание на путаницу Асохика в изложении болгарских событий. Так, например, он правильно называет болгарских правителей "комсадцагами" (армянский вариант греческого "комитопулы"), но в дальнейшем, очевидно, смешивает их с Борисом и Романом, бежавшими из византийского плена накануне большой болгаро-византийской войны. Несколько раз нарушает Асохик и хронологию болгарских событий. Это неудивительно. Армянский историк проявлял чрезвычайную осведомленность относительно событий в самой Византии, особенно на востоке Империи. Западные же окраины Империи и тем более то, что происходило за их пределами, привлекали его внимание в меньшей степени.

Наибольший интерес для нас представляет сообщение Асохика об участии севастийского митрополита в некой афере, задуманной императором Василием. У последнего, по-видимому, была всего одна сестра - Анна. Мы ничего не знаем о переговорах императора с правителями Болгарии Самуилом и Аароном относительно бракосочетания Анны. Более того, ход византийско-болгарских отношений того времени исключает возможность таких переговоров в 986-987 годах. Зато мы хорошо знаем, что именно в 986-987 годах такие переговоры велись императором Василием с правителем Руси князем Владимиром Святославичем. Я не настаиваю на том, чтобы буквально принимать сообщение Асохика, механически меняя название "Булхария" на Русь. Но и пройти мимо его очевидного совпадения с русскими событиями было бы неправильно.

Важнее, как мне кажется, понять природу известия армянского историка. Несомненно, Асохик опирался на слухи, доходившие до восточных окраин Византийской империи, населенных армянами. В этих слухах правда перемешана с вымыслом - либо с сознательной ложью, либо с естественным искажением передаваемой устно информации. Мы легко можем догадаться, какими невероятными слухами обрастало известие о скандальном согласии императора Василия на брак своей сестры с правителем "северных варваров" (к которым византийцы в равной степени относили и "мисян", и "тавроскифов"). Особенно фантастический характер эти слухи приобретали в тех областях Империи, которые поддерживали Варду Склира и Варду Фоку, в том числе и в армянских провинциях.

По-видимому, Асохик путает Болгарию и Русь. Я думаю, что в его рассказе нашел отражение факт переговоров императора Василия именно с Владимиром Киевским. Но помимо этого, в его информации имеется по крайней мере еще одно очевидное зерно истины - как представляется, эти переговоры осложнились неким конфузом, нарушением договоренности со стороны византийского императора В чем именно оно выразилось, можно только догадываться.

Можно ли допустить, что Василий действительно послал на Русь "какую-то женщину", похожую на его сестру? Поверить трудно - ведь столь примитивный обман неизбежно был бы раскрыт. Но для выигрыша времени он, пожалуй, годился. Можно усомниться и в известии Асохика о гибели севастийского митрополита. Но с другой стороны, именно факт гибели послужил Асохику основанием для включения всего рассказа в свою "Историю": автору важно было показать неотвратимость Божьего наказания за совершенное зло; напомню, что митрополит был повинен в смерти священников-армян. Можно усомниться, наконец, в тождественности безымянного севастийского митрополита с севастийским митрополитом Феофилактом, посланным на Русь императором Василием, согласно известию Никифора Калиста; да и любая вообще деталь рассказа Асохика может оказаться вымыслом. И все же слухи не появляются "из ничего"; как говорится, "дыма без огня не бывает" - смею предположить, что рассказ армянского историка подтверждает: тем или иным способом, но император Василий постарался уйти от выполнения своего обещания.

Что ж, греки "сольстили" - не в первый и не в последний раз в русской истории.

Пожалуй, мы не удивимся этому. И дело даже не в том, что первые победы в ходе гражданской войны дали императору Василию возможность обойтись без помощи своего северного союзника. Вероятно, сыграла свою роль позиция, занятая самой Анной, порфирородной сестрой императоров Василия и Константина.

Анна была едва ли намного младше князя Владимира. Она родилась 13 марта 963 года, за два дня до смерти своего отца императора Романа II. К началу русско-византийских переговоров (986 год) ей исполнилось 23 года. Рожденная в Порфире, Анна ясно осознавала свое высокое предназначение. Судьба вряд ли готовила ей счастливое замужество: выдача ее за иностранца (даже облеченного императорским достоинством, подобно Оттону II) была оскорбительной по соображениям престижа; в самой же Византии ее возможный супруг становился претендентом на византийский престол и - при живых братьях Василии и Константине - угрозой целостности и спокойствию Империи. Но честь и достоинство для порфирородной принцессы, несомненно, имели большую притягательную силу, нежели брачные узы. Любовные же утехи - как показывала практика византийского двора - можно было найти и вне брака. Со временем Анна могла рассчитывать и на византийский престол: как известно, Македонская династия пресеклась на императорах Василии и Константине - первый не имел детей, а у второго рождались лишь дочери - Евдокия, Зоя и Феодора; двум последним суждено было стать авгуґстами (правительницами) ромеев.

Предложение Владимира и, главное, согласие Василия на брак не могли быть восприняты Анной иначе как несчастье, крушение всех жизненных планов. Намечавшееся замужество несмываемым пятном позора ложилось на порфирогениту. Император Василий пытался убедить сестру в обратном, представить ее, напротив, спасительницей родной державы. ("Обратит Бог тобою Русскую землю в покаяние, а Греческую землю избавишь от лютой рати. Видишь, сколько зла сотворила Русь грекам? И ныне, если не пойдешь, то же сотворят нам", - так, согласно летописи, говорил он сестре.) Но ведь Анна, вероятно, тоже читала трактат Константина Багрянородного (или по крайней мере слышала о предостережениях своего деда) и знала: ничто не служило оправданием брака порфирородной принцессы с "варваром". Север, куда ей предстояло отправиться по воле брата, не просто страшил ее, но приводил в ужас. Нам трудно понять это, но ведь даже Крым представлялся грекам "гипербореей", крайним пределом обитаемого мира. Дальше, по представлениям античных, а потом и раннехристианских ученых, находилось обиталище едва ли не полулюдей, мифических чудовищ, вместилище того апокалипсического ужаса, который в последние дни мира (а об их приближении в Византии говорили все чаще) должен был выплеснуться наружу и заполнить собою вселенную. Северный правитель Владимир, князь Руси, воспринимался едва ли не как апокалипсический "князь Роша". Удесятеренная молвой слава о его буйствах, безграничном распутстве, жестокости не могла не достигать Империи, и можно только догадываться, какие невероятные слухи переполняли женскую половину дворца, особенно после прибытия в Царствующий град киевских послов. Вряд ли Анна готова была безропотно примириться со своей участью.

Русские летописцы рассказывают о том, как отчаянно противилась Анна желанию братьев принести ее в жертву своим политическим расчетам. "Она же не хотела идти, - читаем в "Повести временных лет". - "Словно в полон, - говорила, - иду; лучше бы мне здесь умереть!"... И едва принудили ее".

Арабские историки подтверждают слова летописца. "Женщина воспротивилась отдать себя тому, кто разнствует с нею в вере, - свидетельствует Абу-Шоджа Рудраверский. - Начались об этом переговоры, которые закончились вступлением царя русов в христианство. Тогда брак был заключен, и женщина была подарена ему (Владимиру. - А. К.)". Почти в тех же выражениях вторит багдадскому историку Ибн ал-Асир. И император Василий, очевидно, не сразу смог сломить сопротивление своей сестры.

Но мог ли он, нарушая договоренность с русским князем, рассчитывать в то же время на верность своей русской дружины? Можно ли допустить сам факт одновременного участия русских войск в военных действиях за и против императора Василия? Мы уже говорили о том, что этот вопрос многим кажется неразрешимым.

Однако противоречие между одновременным участием русов в борьбе за и против императора Василия - как ни парадоксально это звучит - во многом надумано. Говоря о событиях давно минувших дней, мы зачастую переносим на них современные представления о политике и практике международных отношений. Посылка русской дружины в Византию представляется нам чем-то вроде нынешнего оказания военной помощи соседней стране по просьбе ее правительства с использованием "ограниченного воинского контингента". В раннее средневековье, по-видимому, дело обстояло иначе. Русы, появившиеся в Константинополе, приобретали нового сюзерена - императора Василия - взамен старого - князя Владимира. Их связи с Киевом, зависимость от киевского правительства обрывались сразу же по прибытии в Империю. (То же самое мы отмечали и в отношении русов, поступивших на службу к дербендскому эмиру в том же 987 году.) Название "русская дружина" несет на себе даже не этнический и тем более не государственный признак, но лишь обозначает территорию, откуда прибыли наемники. Среди них, вероятно, были люди разных языков и наречий - славяне, скандинавы, кельты, финны. То обстоятельство, что когда-то они служили князю Владимиру, а теперь тот поссорился с императором Василием, конечно, не могло их заставить отказаться от новой и, несомненно, хорошо оплачиваемой службы. Эти наемники-профессионалы оставались на службе у византийских императоров на протяжении десятилетий - вне зависимости от характера русско-византийских отношений. Воинов "с секирой на правом плече" (так византийцы именовали варяжскую дружину) мы встретим и в составе войска Василия II, сражавшегося в Европе и в Азии, и в составе императорской гвардии в Константинополе во время многочисленных политических эксцессов, происходивших в византийской столице в первой половине XI столетия. Роль Владимира заключалась в том, что он позволил части своих воинов уйти от него (и это совсем не мало!). Но в дальнейшем его права как сюзерена, его влияние на своих бывших соратников заканчивались.

Считается, что русские источники не содержат сведений о посылке воинского контингента в помощь императорам Василию и Константину. Но это не вполне верно. Напомню уже известный читателю летописный рассказ о том, как князь Владимир вскоре после захвата Киева (согласно летописи, 980-й, реально - 978 год) избавился от наемников-варягов, требовавших непомерный выкуп, и "показал им путь" к Царьграду. Мы уже говорили о сложном происхождении этого рассказа: чисто фольклорные мотивы смешаны здесь с какими-то воспоминаниями о реальных контактах между Киевом и Константинополем. Между тем ни в греческих, ни в восточных источниках нет никаких сведений о прибытии русской дружины в Византию при императоре Василии II ранее 987-988 годов. Следовательно, вполне вероятно, что в летописной статье под 980 годом в сильно завуалированной форме как раз и отразился факт выполнения Владимиром основного условия договора 987 года. Но как далеки были посланные Владимиром наемники от самого князя, в сколь малой степени считали себя обязанными ему! Император Василий мог опасаться их ухода лишь в одном случае - если бы кто-нибудь предложил им еще больше золота или серебра. Правда, в случае прямого столкновения с войском Владимира наемники-русы могли, наверное, перейти на сторону своих недавних товарищей. Но этого можно было избежать.

Летом 988 года, "на другое лето по крещении", как сообщает "Память и похвала" Иакова мниха, князь Владимир "ходил к порогам" - надо полагать, навстречу невесте, которая, согласно договоренности с императором Василием, должна была прибыть на Русь. Однако Анны князь так и не дождался. Если верить сообщению Асохика о том, что к "царю булхаров" (Владимиру?) взамен порфирородной принцессы была отправлена другая женщина, то здесь, на Днепре, и состоялась его встреча с "Лжеанной". Сразу ли князь распознал подлог, или позже, в Киеве, - гадать не имеет смысла. Можно безошибочно предположить лишь одно: Владимир был разгневан. Как мы уже знаем, смыть подобное оскорбление князь мог лишь кровью.

Возможно, к этому времени относится и расправа над бывшим севастийским митрополитом (Феофилактом?), о которой сообщает Асохик. Если верно и это предположение, то перед нами несомненное свидетельство резкого поворота Владимира в отношении только что принятой веры. Это обстоятельство, пожалуй, может объяснить многое - и молчание византийских историков о крещении русского князя, и свидетельства русских источников о явно нехристианском поведении Владимира во время корсунского похода.

Владимир стал готовить свое войско к войне, вероятно, сразу же после возвращения в Киев. Объектом нападения был выбран не далекий Царьград, а более близкий и лучше знакомый русским Херсонес - древняя греческая колония, столица византийского Крыма. В своем гневе князь умел быть расчетливым - несомненно, экспедиция в Крым преследовала и чисто политические цели: Русь рассчитывала сильно укрепиться на своих причерноморских рубежах, совсем недавно возвращенных под власть Киева.

Русские источники по-разному объясняли причины корсунского похода. "Надумал же пойти и на греческий град Корсунь, - читаем мы, например, у Иакова мниха, - и так стал Богу молиться князь Владимир: "Господи Боже, Владыко всех, сего у тебя прошу: дай мне град взять, чтобы привел я людей христианских и попов в свою землю, да научат они людей закону христианскому"". Но это, конечно, осознание последствий корсунского похода (который и в самом деле сыграл исключительную роль в христианизации Руси), а вовсе не его причин.

Уникальное объяснение причины похода содержит так называемое Житие князя Владимира особого состава, известное лишь в поздних рукописях (XVII века), но, очевидно, восходящее к более раннему источнику (некоторые существенные особенности этого Жития читаются в особой редакции Проложного жития, встречающегося в рукописях XV-XVI веков). В этом памятнике поход на Корсунь связан с "женолюбием" Владимира: он посылает своего воеводу "князя Олега" (из других источников неизвестного) к "князю" "Корсунского града" "прашати за себя дщерь его". Тот, однако, отвечает презрительным отказом: "вельми посмеялся ему, что поганый сей творит". Оскорбленный Владимир собирает своих воевод и "варяг, и словен, и кривичей, и болгар с черными людьми" и идет походом на Корсунь.

Несомненно, перед нами - один из вариантов фольклорного рассказа о сватовстве князя Владимира, в свою очередь основанного на реальных событиях - сватовстве Владимира к Рогнеде и его же сватовстве к царевне Анне. Но - кто знает - может быть, поздний источник содержит какие-то намеки на посредническую роль Херсонеса в переговорах между Владимиром и императором Василием (как это было за двадцать лет до этого, во время переговоров между императором Никифором Фокой и князем Святославом)? Может быть, "князь" (правитель) Херсонеса, а также его дочь каким-то образом были замешаны в аферу с подменой невесты? Разумеется, эти вопросы не имеют ответов. Но соблазнительно было бы объяснить именно этими обстоятельствами выбор Корсуни в качестве жертвы Владимира и исключительную (даже по меркам Владимира) настойчивость русских при овладении городом.

Однако вернемся от ненадежных предположений к известным нам обстоятельствам самого похода.

Итак, русские спустились вниз по Днепру и, вероятно, в самом конце лета или в начале осени того же 988 года появились вблизи Херсонеса. Войско Владимира насчитывало несколько тысяч человек (не более пяти-шести тысяч на 150-200 ладьях, согласно подсчетам военного инженера и археолога Александра Львовича Бертье-Делагарда, посвятившего обстоятельное исследование корсунскому походу Владимира). Херсониты, конечно, заблаговременно узнали о приближении русского флота (ибо их сторожевые корабли и обычные рыболовные лодки постоянно курсировали вблизи устья Днепра) и успели подготовиться к осаде: "затворились в граде", по выражению летописца.

Русы были сильны натиском, напором в первом бою. Умелая же осада крепостей не входила в число их достоинств. Войско Владимира не располагало ни стенобитными машинами, ни камнеметами или огнеметами, способными забрасывать в осажденный город горшки с зажигательной смесью и тяжелые камни. Не сумев выманить противника из крепости и взять город прямым лобовым ударом, русы были вынуждены приступить к осаде, надеясь на время и, как казалось, неизбежный голод. Но осада затянулась и легла тяжелым бременем не только на осажденных, но и на осаждавших. По сведениям средневековых русских источников (разных редакций Жития князя Владимира), русские простояли у города от шести до девяти месяцев, то есть осень, зиму и часть весны.

Херсонес был отлично укреплен и считался почти неприступным. Город находился на полуострове, соединенном с сушей лишь узким перешейком на западе. С севера его омывали волны Черного моря, с востока глубоко в линию берега врезался залив - нынешняя Карантинная бухта Севастополя. В древности к ней тянулась глубокая и узкая балка, защищавшая крепость с юга. Западная часть города ограничивалась нынешней Стрелецкой бухтой - не очень глубоким, но обширным заливом. Каменные стены города достигали пятнадцати метров в высоту и трех (а в некоторых местах даже шести - десяти) метров в толщину. На наиболее опасных участках крепость окружала вторая, дополнительная боевая стена - так называемая протеихисма.

До нас дошли два рассказа об осаде Корсуни князем Владимиром. Один из них читается в летописи и - с различными дополнениями - в основных редакциях Жития князя Владимира. Второй - в упомянутом выше Житии князя Владимира особого состава. И тот, и другой рассказы наполнены реальными подробностями, ярко рисующими происходящие события. В первую очередь это относится к летописному повествованию, автор которого, возможно, сам был херсонитом. Он обнаруживает исключительное знание местности и, как видно, пользовался местными корсунскими преданиями и воспоминаниями о пребывании Владимира в городе. Осада Корсуни описывается не столько глазами нападавших русов, сколько глазами самих корсунян. Связь автора летописного рассказа с Корсунью не должна вызывать удивления: известно, что после взятия города князь Владимир увел в Киев многих его жителей, в первую очередь священников. Из них, в частности, составился клир главного киевского храма времен Владимира - Пресвятой Богородицы, - известного как Десятинная церковь. Корсунянин Анастас, один из главных героев летописного сказания, стал впоследствии ближайшим сподвижником князя Владимира; Десятинная же церковь - одним из центров первоначального русского летописания. Вероятно, в 70-80-е годы XI века летописный рассказ был обработан еще раз; тогда он и получил тот вид, в котором читается ныне в "Повести временных лет". Редактор летописного текста также хорошо знал Корсунь и скорее всего также принадлежал к клиру Десятинной церкви. Он внес в текст некоторые добавления, посвященные большей частью топографии современной ему Корсуни. Эти добавления, наряду с основным текстом летописного рассказа, являются ценнейшим источником по истории корсунского похода.

Летописец точно называет место стоянки русских войск: "Встал Владимир об он пол города, в лимени, далее града стрелище едино". "Стрелище едино" - это расстояние полета стрелы. "Об он пол города, в лимени" - значит, в лимане (заливе), "по другую сторону от города". Так можно было сказать об одном из двух заливов вблизи Херсонеса - либо о нынешней Карантинной бухте, либо о Стрелецкой. И тот, и другой вариант возможен. Одни исследователи, исходя главным образом из особенностей местности (удобство Карантинной бухты как главной гавани Херсонеса, наличие пресной воды и т. д.), полагали, что ладьи Владимира вошли в Карантинную бухту, миновали город и остановились в самой глубине залива, на другой стороне от города. Но к этому предполагаемому месту стоянки не вполне подходит определение "в стрелище": оно было отделено от города высоким холмом, и стрелы, выпущенные из лука, не могли долетать непосредственно до города. Другие исследователи считали, что Владимир остановился вблизи Стрелецкой бухты. Она была менее удобна для византийских кораблей, но для легких челнов русов подходила вполне. Именно ее скорее всего корсуняне называли не "городским" заливом ("лиманом"), а находящимся "об он пол града". Археологи обратили внимание на сохранившиеся следы военных действий в западной части города, примыкавшей к Стрелецкой бухте, что также может указывать на расположение вблизи нее стоянки русов. Однако следов самой стоянки Владимира не обнаружено, поэтому вопрос о ее местонахождении остается открытым.

Осада города носила изнурительный характер. Корсуняне, по свидетельству летописи, отчаянно защищались ("боряхуся крепко из града"). "Владимир же обступил град. Изнемогли люди в граде, и сказал Владимир горожанам: "Если не сдадитесь, буду стоять и три года". Они же не послушали того".

Лет за десять до корсунской войны в Византии был составлен военный трактат "О боевом сопровождении", или "О сшибках с неприятелем", в котором обобщался богатый боевой опыт императора-полководца Никифора Фоки. Последний указывал, что в каждом городе, который только может быть подвергнут осаде, каждый житель должен запастись продовольствием не менее чем на четыре месяца; следует также позаботиться о цистернах с водой "и обо всем остальном, что может защитить осажденных и оказать им помощь". Требования Никифора, по-видимому, исполнялись - тем более в Херсонесе, пограничной крепости, выдержавшей за свою многовековую историю множество осад. К тому же Владимир едва ли мог обеспечить полную блокаду города и с моря, и с суши. Согласно позднейшему Житию князя Владимира особой редакции, некий доброжелатель русского князя из херсонитов, варяг по имени Ждберн (по-другому Жберн, или Ижьберн), так передавал Владимиру из осажденного города: "Если будешь с силою стоять под городом год, или два, или три, не возмешь Корсуня. Корабельники же приходят путем земляным с питием и с кормом во град". Это известие можно было бы посчитать позднейшим домыслом, если бы оно не нашло неожиданного подтверждения в археологических исследованиях средневекового Херсонеса. Оказывается, некий "земляной путь", знакомый "корабельникам", но совершенно неизвестный русским, действительно существовал. К югу от одной из калиток херсонесской крепости, в заболоченной низине, прилегавшей к упомянутой выше балке, археологи обнаружили древнюю дорогу, скрытно проложенную по особой насыпи. Зимой и весной, когда уровень воды в балке поднимался, дорога полностью уходила под воду; пользоваться ею было можно, но лишь человеку, хорошо знавшему местность. Известно, что Владимир по подсказке Ждберна повелел "перекопать" "земляной путь". Было ли это исполнено в действительности или рассказчик соединил предание о "земляном пути" с другим известием - о "перекопанном" Владимиром херсонесском водопроводе, сказать трудно.

Войско Владимира, конечно, не бездействовало в течение долгих месяцев осады. Опираясь на косвенные свидетельства позднейших русских источников, можно предположить, что ко времени окончания осады Владимир контролировал весь юг Крымского полуострова - от Херсонеса на западной его оконечности до Керчи на восточной. Вероятно, эти земли должны были обеспечивать продовольствием многочисленное русское войско.

Позднейшие русские источники (в частности, Никоновская летопись) рассказывают об активной внешнеполитической деятельности Владимира в период его пребывания в Крыму. Помимо послов "из Грек", Владимир принимал в Корсуни (или под Корсунью?) посольство "из Рима, от папы". "Тогда же пришел печенежский князь Метигай к Владимиру и, уверовав, крестился во Отца и Сына и Святого Духа". Союз с какой-либо из печенежских "фем" на время корсунской осады был для Владимира крайне желателен. Однако мы не знаем, насколько достоверны эти известия летописца XVI века.

Вероятно, во время пребывания под Корсунью Владимир ни на минуту не прерывал связей и с Киевом и Русью в целом. Напомню, что по крайней мере две территории, имевшие постоянное русское население и налаженные связи с Киевом, находились по соседству с Крымом: Белобережье (где-то недалеко от устья Днепра) и Тьмуторокань на Тамани.

Главной же целью Владимира, несомненно, оставалась Корсунь. Но военные действия, предпринимаемые русскими, не давали пока никаких результатов.

"Владимир же изрядил воинов своих, - читаем мы в летописи, - и повелел приспу сыпать к граду. Те же сыпали, а корсуняне, подкопав стену градскую, выкрадывали насыпаемую землю и уносили к себе в город, насыпая ее посреди града. Воины же присыпали еще больше, а Владимир стоял".

Смысл действий Владимира прояснил А. Л. Бертье-Делагард: Владимир повелел делать так называемую присыпь - то есть присыпать землю к городским стенам для того, чтобы затем взобраться по ней на саму стену и таким образом ворваться в город. Этот прием известен в военной истории, но в практике русских встречался редко (если встречался вообще): не случайно практически все переписчики летописного текста не смогли понять, что же именно задумал Владимир, и заменили непонятное им "приспу сыпать" на обычное "приступать" "к граду". Корсуняне вовремя оценили опасность. По свидетельству летописи, они подкопали стену, а скорее всего сделали пробоину в нижней части городской стены - и через нее вносили насыпаемую землю в город.

Археологам, кажется, удалось найти остатки этой насыпи. В западной части Херсонеса, на свободном пространстве между двумя базиликами (церквами), находящимися на расстоянии примерно 50-60 метров друг от друга, обнаружен слой насыпной земли толщиной около метра; время его образования датируют очень приблизительно IX-X веками, что как будто позволяет объяснить его возникновение военными действиями князя Владимира. Позднее вблизи насыпанного корсунянами холма Владимир поставит церковь - памятник своей победы.

Несомненно, Владимир и