Скачать

Моцарт

ДЕТСТВО И ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ.

«Маленький волшебник», которым любовалась и восхищалась вся Европа, Вольфганг Амадей Моцарт родился 27-го января 1756 года в бедной семье придворного органиста и капельмейстера города Зальцбурга, Леопольда Мо­царта. Его отец, родом из Аугсбурга, происходил из семьи простых ремесленников-переплетчиков; в детстве своем он терпел большую нужду и тогда еще поставил себе целью добиться некоторого благосостояния.

В молодых годах он переселился в Зальцбург для изу­чения юриспруденции, но недостаток средств к жизни вынудил его поступить в услужение к графу Турну. Впо­следствии, когда обстоятельства несколько изменились, он стал заниматься преподаванием музыки и вскоре на­столько прославился как сведущий музыкант, от­личный скрипач и органист, что получил место придвор­ного органиста и капельмейстера.

Его жена, Анна-Мария Пертль, уроженка Зальцбурга, отличалась необыкновенной красотой, и в дни моло­дости муж и жена считались самой красивой и счаст­ливой парой в Зальцбурге. Непреклонный, несколько суровый нрав Леопольда смягчался веселостью и добро­душием его жены—двумя драгоценными душевными свойствами, которые маленький Моцарт всецело унасле­довал от матери. Кроткая, преданная, она благоговела перед своим мужем, во всем ему подчинялась и всю свою душу вложила в любовь к нему и детям. Из семерых детей в живых остались только дочь Ма­рия-Анна и сын Вольфганг, любимец и гордость мате­ри. Насколько мать была склонна к баловству, настоль­ко отец был строг и требователен. С раннего возраста занялся он воспитанием детей, приучая их к порядку и к неуклонному подчинению долгу. В то же время он ис­полнял роль няньки, укладывал Вольфганга спать, при­чем должен был непременно поставить его на стул и петь с ним песню, которую мальчик тут же сочинял на фан­тастические слова вроде: oragnia fiaga tafa. Затем Вольф­ганг целовал отца в кончик носа и обещал ему, что ког­да он вырастет большой, то посадит отца под стеклян­ный колпак, чтобы предохранить его от всего дурного, и будет постоянно держать его при себе в большом по­чете. Каждый вечер повторялась эта церемония, и толь­ко после нее мальчик спокойно засыпал. Так, под надзо­ром горячо любящего и боготворимого отца, лелеемый ласками матери, рос будущий гений, и в его чистой художественной душе на всю жизнь отразился свет его счастливого детства.

До трех лет Вольфганг ничем не отличался от обык­новенных детей: это был живой и веселый ребенок, с чрезвычайно нежной и впечатлительной душой: он постоянно спрашивал, любят ли его, и начинал плакать, если даже в шутку получал отрицательный ответ; он пла­кал также, если его чересчур хвалили. Все свои игры он любил сопровождать музыкой, и пока в этом единствен­но выражалась его музыкальность.

Сестра его Наннерль, как называли ее в семье, обна­ружила большие музыкальные способности, и когда ей минуло 5 лет, отец начал ее учить игре на клавесине. Первый урок, на котором присутствовал трехлетний Мо­царт, произвел на него такое сильное впечатление, что совершенно его переродил. Невольно припоминаются слова нашего великого поэта:

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,—

Как пробудившийся орел.

Для Моцарта этот урок был божественным глаголом, который говорил о его назначении и указывал ему его путь на земле. С этих пор Моцарт забыл все свои преж­ние игры и всецело погрузился своей детской, но гени­альной душой в музыку. По целым часам стоял он у кла­весина, отыскивая разные созвучия, и хлопал в ладоши от радости, когда находил терцию или квинту. Отец по­пробовал показать ему маленький менуэт, и так как Вольфганг безошибочно его повторил, то отец решился начать с ним занятия музыкой.

Отец боялся слишком рано знакомить Вольфганга с правилами сочинения, но это не помешало маленькому композитору написать свой первый концерт, когда ему было всего 4 года. Однажды отец застал его за целой ки­пой нотной бумаги, на которую дождем сыпались кляк­сы. Эти кляксы мальчик спокойно вытирал рукой и поверх них писал ноты. На вопрос отца: «Что ты пи­шешь?»—он уверенно отвечал: «Концерт для клавеси­на; первая часть уже почти готова». К этому заявлению отец отнесся, конечно, с недоверием и смехом, но когда заглянул в бумагу и разобрался в этой массе клякс и нот, то слезы умиления и восторга выступили у него на гла­зах: перед ним лежал не исполнимый по трудности, но совершенно правильно написанный концерт! Дом Лео­польда Моцарта посещался местными музыкантами, ко­торые приносили ему свои сочинения и часто их вместе исполняли. Так, однажды один из них принес шесть сво­их новых трио. Сели их играть. Но не успели музыкан­ты разместиться, как явился маленький Моцарт со своей собственной крошечной скрипкой, полученной им в подарок, и предложил свои услуги. Услуги эти были от­вергнуты, так как Моцарт никогда не учился на скрип­ке. Оскорбленный музыкант залился горючими слезами. Чтобы утешить его, ему позволили сесть возле Шахтнера, его большого друга, и играть с ним вторую скрипку, «но так тихо, чтобы не было слышно».

Моцарт уселся. Шахтнер, как он сам рассказывает, за­метив вскоре, что он лишний, перестал играть, а маль­чик сыграл с листа все шесть трио. Тот же Шахтнер рас­сказывает, что у него была скрипка, которую Моцарт очень любил за ее мягкий, нежный тон. Шахтнер часто играл на ней у Моцартов. Однажды он пришел к ним и застал Вольфганга, занятого своей, только что получен­ной им скрипкой. «Как поживает ваша скрипка?»:— спросил он, продолжая играть, и затем, прислушавшись, сказал: «А знаете, ваша скрипка на полчетверти тона ниже настроена, чем моя, если вы ее не перестроили с тех пор». Шахтнер посмеялся, но отец, зная необыкно­венный слух своего сына, послал за скрипкой, и по про­верке оказалось, что мальчик был прав.

Почти до десяти лет Моцарт чувствовал непреодоли­мое отвращение к звуку трубы. Даже самый вид ее вы­зывал в нем такой страх, как будто ему показывали дуло заряженного пистолета. Желая отучить сына от такого нервного страха, Леопольд Моцарт попросил своего дру­га, трубача Шахтнера, затрубить изо всей силы в при­сутствии мальчика. Но при первых же звуках ребенок смертельно побледнел, стал опускаться на пол и, навер­но, лишился бы чувств, если бы Шахтнер не прекратил этого испытания. С этих пор отец не пытался больше приучать сына к звукам трубы, и со временем его отвра­щение к этому инструменту прошло само собой.

Ученье у маленького Моцарта шло очень успешно: всякому занятию, за которое он принимался, Моцарт предавался всей душой. Особенно нравилась ему мате­матика; он испещрял мелом стены, скамьи, пол и мог ре­шать в уме очень сложные математические задачи. Во время его музыкальных упражнений никто не смел по­дойти к нему с шуткой или даже просто заговорить с ним. Когда он сидел за фортепиано, лицо его делалось таким серьезным и сосредоточенным, что, глядя на этот преждевременно развившийся талант, многие опасались за его долговечность. В шесть лет он был настолько за­конченным артистом, что отец решился предпринять путешествие, чтобы показать и за границей искусство своих талантливых детей. Они отправились всей семьей, и сначала попытали счастье в Мюнхене, а затем, поощ­ренные необыкновенным успехом, в 1762 году отправи­лись в Вену. По дороге им пришлось остановиться в Нассау, где их пожелал слышать местный епископ, который за пять проведенных там дней, вместе с игрой, наградил их одним дукатом (3 руб.). Проезжая мимо одного мо­настыря, они зашли в него помолиться. Моцарт тем вре­менем пробрался к органу и заиграл. Монахи, сидевшие с гостями за трапезой, услыхав чудные звуки, побросали еду и гостей и в немом восторге столпились вокруг ма­ленького виртуоза. На границе гениальный ребенок так очаровал таможенных чиновников своей игрой и своей детской прелестью, что их пропустили без осмотра. В Вене их встретили как желанных знакомых гостей, так как слава о необыкновенных детях дошла туда раньше их. Можно сказать, что Вена положила начало их триум­фальному шествию по Европе. Тотчас по приезде они получили приглашение ко двору в простой, а не прием­ный день, чтобы можно было лучше ознакомиться с деть­ми. Император Иосиф был большой любитель музыки и отнесся к ребенку с живым интересом. Он подверг всестороннему испытанию талант и искусство мальчи­ка, заставлял играть одним пальцем трудные пассажи, велел закрыть клавиши салфеткой, но Моцарт и поверх салфетки сыграл так же безукоризненно, как без нее, так что в конце концов император прозвал его «маленьким колдуном». Но в этом маленьком колдуне скрывалось высокомерие великого артиста; он не любил играть пе­ред людьми, не понимающими музыки; если же прось­бами или обманом удавалось его уговорить, то он играл только пустые, незначительные вещи. И при дворе он остался верен себе: не соглашался играть ничего серьез­ного, пока наконец не позвали Вагензейля, одного из луч­ших композиторов и музыкантов того времени. «Теперь я сыграю вам концерт,— сказал он ему,— а вы мне пере­вертывайте страницы». С августейшими дамами Моцарт обошелся очень любезно: к императрице он забрался на колени и осыпал ее поцелуями; принцессе Марии-Антуа­нетте, тогда его ровеснице, он обещал руку и сердце в благодарность за то, что она подняла его, когда он упал на гладком паркете. Двор отнесся к маленьким артистам чрезвычайно ласково; примеру его последовали все бо­гатые, знатные жители Вены, и на Моцартов вместе с приглашениями посыпались деньги. Леопольд Моцарт остался доволен не только материальным и музыкаль­ным успехом своих детей, но вообще приемом и поче­том, с которым их везде встречали, а главное тем, что семейство его вращалось в таком изысканном, высоком обществе.

Скарлатина, которою заболели оба ребенка, положи­ла конец чествованию маленьких артистов. По выздоров­лении их все семейство Моцартов отправилось в даль­нейший путь. Останавливаясь по дороге во всех более или менее значительных городах и возбуждая всюду вос­торг и удивление, они наконец прибыли в Париж в 1763 году, снабженные многочисленными рекомендатель­ными письмами. Их соотечественник барон Гримм, уже давно пересе­лившийся во Францию и бывший в то время секретарем герцога Орлеанского, сумел заинтересовать детьми королевскую семью, и их пригласили в Версаль.

В Париже, как и в Вене, Моцарт выступал много раз публично как пианист, скрипач и органист, и своей игрой на всех трех инструментах воз­буждал всеобщий восторг и изумление. Гримм пишет про него, что однажды ему пришлось аккомпанировать од­ной певице, не зная арии и не имея нот: вслушиваясь в мелодию, он угадывал последующие аккорды. Затем ария была повторена несколько раз, и каждый раз маль­чик менял аккомпанемент. В то время Париж не отли­чался музыкальностью, даже не любил музыки, но па­рижане носились с чудесными детьми как с модной и любопытной новинкой, осыпая их подарками и хвалеб­ными стихами. Из Парижа все семейство направилось в Лондон. Король английский Георг III и супруга его Со­фия-Шарлотта, большие любители и знатоки музыки, оказали маленьким артистам такой прием, который пре­взошел всякие ожидания. Сам король так полюбил Мо­царта, что, встречаясь с ним на улице, высовывался из экипажа и посылал своему любимцу воздушные поце­луи. В Лондоне Моцарт познакомился с одним пев­цом итальянской оперы, Манцуоли, который, из симпа­тии к даровитому ребенку, научил его петь, и Моцарт своим тоненьким детским голоском распевал трудней­шие арии с искусством, которому мог бы позавидовать иной певец. Его очень полюбил проживающий в Лондо­не сын Себастьяна Баха — Христиан. Часто сажал он его к себе на колени и вперемежку с маленьким виртуозом исполнял всевозможные пьесы: он играл несколько так­тов, затем Моцарт продолжал, и так искусно, что можно было подумать, что играет один и тот же человек.

В Лондоне Моцарты дали много блестящих по успе­ху и сбору концертов, но их музыкальные триумфы были прерваны опасной болезнью отца: ему предписан был отдых, и музыку на время пришлось отложить. Тогда маленький композитор, воспользовавшись свобо­дой, стал писать свои первые симфонии для оркестра. По выздоровлении отца они пробыли еще некоторое время в Англии, затем посетили Голландию, где им менее посчастливилось: сначала Наннерль, а за нею Вольфганг опасно заболели, и родители не чаяли уже видеть их здоровыми. К счастью, дети оправились, но Моцарту долго пришлось лежать в постели. Однако неутомимый композитор не мог оставаться долго в без­действии; он потребовал, чтобы ему положили на ко­лени доску, и больной, слабыми, дрожавшими ручон­ками продолжал писать свои симфонии. Давши не­сколько концертов в Голландии, Моцарты заехали еще раз в Париж, откуда вернулись в Зальцбург, пробыв в отсутствии около трех лет.

Моцарты вернулись на родину не только с европей­ской славой, но также с деньгами и с таким количеством подарков, что могли бы открыть лавочку. Все жители Зальцбурга считали долгом сделать им визит и взглянуть как на диковинку на своих прославившихся сограждан. Слава Моцарта дошла до Зальцбургского ар­хиепископа; чтобы проверить ее основательность, он ве­лел запереть ребенка в своем замке на неделю, в про­должение которой мальчик должен был написать орато­рию. Он исполнил эту задачу. В партитуре, богато укра­шенной кляксами и детскими каракулями, рукой отца написано по-латыни: «Оратория Вольфганга Моцарта, сочиненная в марте 1766 года, 10 лет». После того Вольф­ганг получил место скрипача при Зальцбургской капел­ле с жалованьем 12 флоринов 30 крейцеров в год.

Год, проведенный в Зальцбурге, был посвящен всесто­роннему систематическому музыкальному образованию Вольфганга. Он между прочим занимался скрипкой, хотя и не так усердно, как фортепиано, но по словам своего строгого критика — отца,— мог бы быть лучшим скрипа­чом своего времени, если бы захотел. Однако этот про­славленный и серьезный музыкант очень часто прерывал свои занятия, чтобы поиграть с любимой кошкой или про­галопировать по комнатам верхом на отцовской палке.

ВТОРОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ: ВЕНА И ИТАЛИЯ.

Предполагавшиеся празднования по случаю бракосо­четания принцессы Иозефы с королем неаполитанским привлекли Моцартов через год снова в Вену (1767).

На этот раз Вена и венцы встретили своих гостей ме­нее радушно: в городе свирепствовала оспа, жертвой ко­торой пала сама принцесса Иозефа. Праздники замени­ли трауром. Невозможно было ни попасть ко двору, ни давать концерты.

В довершение несчастия оба ребенка схватили ту же ужасную болезнь, и Моцарт был так сильно болен, что девять дней пролежал слепой. Им ничего не оставалось, как вернуться в Зальцбург. Но через год они снова отправились в Вену. Как только Мария-Терезия узнала об их приезде, она призвала их к себе и с большим участи­ем расспрашивала об их жизни. Император Иосиф пред­ложил Моцарту написать оперу и выразил желание ви­деть его самого во главе оркестра. Моцарт никогда не отказывался от работы. Как только ему доставили пер­вые страницы текста, он тотчас же принялся за музыку и вскоре ее окончил. Несмотря на юный возраст автора опера была написана смелой, опытной рукой и отлича­лась благородством и оригинальностью мелодий. Тем не менее она не была поставлена: против нее ополчился весь лагерь старых, завистливых музыкантов: лавры мальчи­ка не давали им спать, и они не могли примириться с необходимостью играть под управлением двенадцатилет­него капельмейстера; они стали распространять дурные, ложные слухи не только об опере, но и о сочинениях Моцарта, говорили, что оперу написал отец, отца и сына называли спекулянтами, шарлатанами... Их злые языки работали так успешно, что испуганный антрепренер Аффлиджио отказался поставить оперу. Леопольд Мо­царт вел деятельную борьбу против этой интриги, но ни его энергия, ни желание императора видеть эту оперу не помогло: к несчастью антрепренер имел по контрак­ту исключительное право выбирать пьесы для своего ре­пертуара, и первая опера Моцарта «La finta simplice» («Притворная простушка») не была им принята. Огор­ченные первой неудачей Моцарты вернулись в Зальцбург, но в предприимчивой голове Леопольда уже созрел план путешествия в Италию.

В это время Италия представляла собой главный му­зыкальный центр; она была наполнена музыкальными школами, консерваториями и давала послед­нюю оценку артистам: каждый серьезный музыкант счи­тал своим долгом побывать в ней и услышать ее приго­вор, без чего он считался не вполне законченным. По­этому туда стекались артисты со всех концов света; одни—за славой, другие—за падением. И Леопольд Моцарт считал нужным показать Италии своего гениаль­ного сына. Целый год был посвящен изучению итальян­ского языка, и как только все приготовления к путешест­вию были окончены, отец поспешил увезти Вольфганга в Италию. Путешествие предпринято было зимой, в декабре 1769 года, и совершилось благополучно, хотя у Моцарта потрескались руки, а лицо обветрило, как у любого солдата. Но горячий прием вскоре отогрел ма­ленького замерзшего музыканта: Италия встретила его не как ученика, а как знаменитого артиста. Филармоническая академия в Болонье избрала Мо­царта своим членом. Чтобы получить это почетное звание, он должен был решить труднейшую контрапунк­тическую задачу. То, над чем другие долго трудились, и часто без успеха, Моцарту было так же легко, «как съесть кусок хлеба». Его заперли в отдельную комнату, но через полчаса он стал стучать в дверь. Думая, что мальчик шалит, не хотели отворить дверь, но он про­должал стучать, и его пришлось выпустить: оказалось, что Моцарт окончил свою задачу. Его приветствовали громом рукоплесканий. Про его необыкновенную память рассказывают следующее: во время страстной недели в Ватиканской церкви исполнялись Miserere, которые за­прещалось переписывать и продавать под страхом отлу­чения. Самое знаменитое было Miserere Аллегри, и Мо­царт, прослушавши его раз в церкви, написал его дома на память. Весть об этом необыкновенном событии до­стигла самого папы, но вместо отлучения этот просту­пок доставил Моцарту еще большую славу: папа поже­лал его видеть и пожаловал ему орден «золотой шпоры», дающий в Италии права дворянства и свободный вход в папский дворец. Все эти почести не омрачили светлой души Моцарта; он оставался все тем же невинным ве­селым ребенком. Только в Милане, когда ему заказали оперу «Митридат, царь Понтийский», он на время оста­вил свои шалости, до которых был большой охотник и, погруженный в работу, стал задумчив, серьезен и писал с таким усердием, что у него заболели пальцы. Отец вся­чески старался развлечь его, не давать ему уставать; по его просьбе мать и сестра писали Моцарту веселые пись­ма, но он в ответах просил об одном—молиться за успех его оперы. Постановка оперы обошлась не без интриг: многие, завидовавшие Моцарту, старались по­дорвать доверие к произведению юного автора, но все злые языки смолкли при первой же репетиции; опера под личным управлением Моцарта прошла с необыкновен­ным блеском, и успех ее возрастал с каждым представ­лением.

Через год по возвращении в Зальцбург Моцарту по­ручено было от имени Марии-Терезии сочинить ор­кестровую серенаду с пением и хорами по случаю брако­сочетания эрцгерцога Фердинанда с принцессой Моденской. Серенада мальчика совершенно затмила собой оперу другого композитора — Гассе, написанную к тому же торжеству. Эрцгерцог и эрц­герцогиня из ложи рукоплескали молодому автору и кри­чали: «Bravissimo maestrino!» В продолжение празднеств серенада была повторена несколько раз. Моцарт, кроме денег, получил золотые часы, осыпанные бриллиантами и украшенные портретом Марии-Терезии. Пребывание в Италии не много дало денег Моцартам, но они при­обрели симпатии итальянской публики, дружбу многих выдающихся людей и музыкантов, а главное—наш юный герой вернулся в Зальцбург, увенчанный итальян­скими лаврами — в то время самыми драгоценными.

Последующие затем годы не представляют особого интереса в жизни Вольфганга. Время в Зальцбурге по­текло в строго определенном порядке, среди серьезных разнообразных занятий: Моцарт давал уроки, играл в капелле, упражнялся на органе, скрипке и фортепиано. Из ребенка Моцарт превратился в юно­шу. Моцарт сохранил свою любовь к шалостям и проказам. Зальцбург с его причудливыми, фантастическими постройками, расположенный среди живописной, рос­кошной природы, служил благоприятной обстановкой для младенческих лет Моцарта: красота местности отра­зилась на гармоническом строе его души, и он на всю жизнь сохранил страстную любовь к природе. Лучше все­го сочинял он на открытом воздухе, среди зелени. Но Моцарт давно уже вышел из детского возраста; гений его, выросший вместе с ним, жаждавший проявиться во всей своей силе, не находил себе ни простора, ни пищи в Зальцбурге. Маленький провинциальный городок, ли­шенный театра и других духовных интересов, не мог удовлетворить Моцарта ни строем своей жизни, ни сво­им обществом. Единственное и любимое развлечение зальцбуржцев состояло в стрельбе по цели. Каждое воскресенье они отправлялись за город и изготовляли но­вые раскрашенные мишени, на которых обыкновенно изображалось самое выдающееся событие в Зальцбурге за истекшую неделю.

Положение Моцарта было пока очень незавидно: он оставался все тем же первым скрипачом в придворной капелле, состав которой был далеко не блестящий. Ар­хиепископ зальцбургский Иероним, человек крайне за­вистливый и черствый, питавший особенную неприязнь к Моцарту, не давал ему ходу, хотя отлично знал ему цену. Со своими подчиненными Иероним обращался не­обыкновенно грубо. В своей капелле он покровительствовал итальянцам, тем более, что в то время по всей Германии царило музы­кальное владычество итальянцев: им давались лучшие места и большие оклады, тогда как на соотечественни­ков, даже самых выдающихся, не обращалось никакого внимания. Моцарт нравственно задыхался в Зальцбурге и от души его ненавидел. Отец, отлично понимавший страстное желание сына вырваться отсюда, сознавал, что гений его заглохнет в таком мертвом царстве. Мало того, он решился рас­статься со своей горячо любимой женой, с которой не разлучался ни разу во все время их счастливого супру­жества, и дать ее в спутницы молодому беспечному сыну. Добрая мать, не обладавшая ни таким светлым умом, ни такой твердой волей, как ее муж, не могла, конечно, за­местить его при сыне, так же как не могла быть руково­дительницей его поступков; но Леопольд Моцарт верил, что присутствие уважаемой, любимой матери воздержит Вольфганга от опрометчивых и ложных шагов и охра­нит его душу от соблазнов, против которых так трудно бороться одинокому неопытному молодому человеку в чужих странах. Обоим путешественникам вменялась в обязанность крайняя бережливость: средства их были более чем ограничены; пришлось даже занять в долг, что­бы обставить их с должным комфортом. Все произведе­ния Вольфганга были вновь начисто переписаны и пе­реплетены в маленькие тетради для большего удобства; куплена хорошая дорожная карета, так как Моцарту по­добало путешествовать не как бедному, неизвестному музыкантишке, а как уважаемому и знаменитому ар­тисту. Когда все приготовления были окончены, Лео­польд наткнулся на непредвиденное препятствие: архи­епископ отказался дать Моцарту отпуск, говоря, что не­чего ему разъезжать по чужим странам и собирать милостыню. Тогда Леопольд решился на рискованный поступок и потребовал отставки сына, что, конечно, возбудило страшный гнев архиепископа, который угрожал лишить Леопольда его места при капелле; но Леопольд готов был все перенести для блага сына, и силы только тогда оставили его, когда двинулась карета, увозившая тех, кто ему был дороже всего на свете; в изнеможении упал он на стул, забыв в своем горе благословить их на дальний путь. Но тотчас же вспомнил, подбежал к окну и послал свои благословения вслед уезжающим. К счастью для семьи, архие­пископ одумался, и Леопольд остался при капелле.

МЮНХЕН, МАНГЕЙМ, ПАРИЖ.

Моцарт уехал, полный светлых надежд на счастливое будущее. Он не думал о том, что ему предстоит теперь бороться одному со всеми превратностями судьбы, что отца его не будет с ним. Как выпущенная на волю птич­ка, он радовался своей свободе, все находил прекрасным, от всего приходил в восторг. Моцарт воображал, что слава его имени проложит ему прямой путь ко двору любого кур­фюрста, и заранее наслаждался мечтой создать нацио­нальную немецкую оперу, которая положила бы конец итальянскому владычеству. Но его ждал целый ряд ра­зочарований. Приехав в Мюнхен, Моцарт тотчас же от­правился к инспектору музыки, графу Зеау, который хотя и принял его приветливо, но, к удивлению молодо­го артиста, никогда не слышал о триумфах его первого путешествия. В подтверждение своих слов Моцарту пришлось показать все свои свидетельства и дипломы. Тогда граф приподнял свой ночной колпак в знак ува­жения и посоветовал Моцарту обратиться прямо к кур­фюрсту с просьбой дать ему место композитора при его капелле. Курфюрст уже слышал об отставке Моцарта и был недоволен таким непочтительным и своевольным поступком молодого человека; он и не подозревал, ка­кой великий музыкант так скромно просит у него места, и посоветовал ему сначала попутешествовать и приоб­рести некоторую известность. Моцарту пришлось вто­рично уверять, что он был уже и во Франции, и в Ита­лии, и в других странах, что имя его известно многим, так же, как и его талант. Но курфюрст не дал ему до­кончить речь и удалился, объявив коротко и ясно, что у него нет вакансии. Моцарту ничего более не оставалось, как собраться в дальнейший путь. Мюнхен­ские друзья, ценившие его дарование и желавшие удер­жать его в своем городе, предложили собрать десять бо­гатых любителей музыки, которые согласились бы вы­плачивать Моцарту по дукату в месяц, что составило бы 600 флоринов в год, за несколько музыкальных произве­дений. Простодушный и доверчивый Моцарт готов был принять это предложение, казавшееся ему очень выгод­ным, и с восторгом сообщил эти планы отцу, прося его совета и согласия. Но планы эти пришлись не по сердцу умному и дальновидному старику. Насколько сам он был скромен в своих требованиях, настолько честолюбив по отношению к сыну. Такая зависимость от десяти лиц ка­залась ему положением мало заманчивым, да он еще и сомневался, найдутся ли эти благодетели, и считал уни­зительным для сына оставаться в Мюнхене без службы. Он советовал им ехать дальше, говоря, что «прекрасны­ми фразами, похвалами и bravissimo не заплатишь ни за проезд, ни за квартиру». И вот наш странствующий му­зыкант со своей старушкой матерью перекочевали в Мангейм, этот «рай музыкантов», как его тогда называли. Те­атр и музыка процветали там под просвещенным покровительством курфюрста Карла Теодора, старавшегося привлечь к себе даровитых музыкантов большим жало­ваньем и заботой о том, чтобы они чувствовали себя у него хорошо и без стеснения. К удивлению Моцарта, и тут немногие его знали и сначала отнеслись с недовери­ем, которое им внушал его маленький рост и невзрач­ная наружность. Вскоре своим замечательным талантом, своим ласковым, веселым обращением он привлек к себе симпатии своих собратьев по искусству, и сам, попав в среду образованных и серьезных музыкантов, почувство­вал себя, как рыба в воде. «Я пребываю в великолепном настроении духа и уже потолстел»,— писал он отцу.

Его особенно полюбил капельмейстер Каннабих, в семье которого он был принят, как родной сын: он там обедал и часто проводил вечера за фортепиано, в дру­жеской беседе. Вечером, по привычке, приобретенной в родительском доме, Моцарт вынимал из кармана книгу и читал. Он занимался музыкой с симпатичной, мило­видной Розой Каннабих, к которой чувствовал влечение. Спокойная и серьезная, эта тринадцатилетняя девушка-ребенок обнаруживала редкий для своего возраста здра­вый смысл и положительность суждений. В жизни Моцарта она промелькнула «как мимолетное виденье», и чувство его к ней не оставило глубоких следов. Моцарт увлекался часто и раньше, но история не сохранила нам имен покорительниц его юно­го сердца. Одна из них только известна нам: это его двою­родная сестра, с которой он познакомился в Аугсбурге во время своего путешествия. Свежая, бодрая, с несколь­ко грубоватыми чертами лица, эта девушка дитя приро­ды, представляет собой резкую противоположность рассудительной Розе. В ее присутствии Моцарт сам пре­вращался в необузданного ребенка, и две недели, про­веденные им у ее родных, прошли в непрерывных ша­лостях, дурачестве и болтовне. При расставании оба про­ливали такие потоки слез, что сцену их трогательного прощания не замедлили изобразить на мишени для стрельбы. Они обменялись портретами и вели некото­рое время переписку, но письма Моцарта полны одних шуток, и чувство его к девушке было так же кратковре­менно, как их свидание: он уехал веселый, беспечный, и вскоре новая, более сильная страсть овладела его помыс­лами и сердцем. Но девушка не так скоро охладела к то­варищу своих игр: за ее резвостью скрывалось более глу­бокое чувство, и впоследствии, когда она говорила о Мо­царте, в ее словах звучала горечь разочарования.

Как в Мюнхене, так и в Мангейме Моцарту невозмож­но было оставаться без определенного положения, а потому он не замедлил явиться к инспектору музыки, графу Савиоли, который представил его курфюрсту. Мо­царт получил приглашение играть при дворе и был при­нят чрезвычайно любезно всей курфюрстской семьей. Моцарт попросил Савиоли выхло­потать ему место придворного композитора. Моцарт, исполненный самых радужных надежд, каждый день бегал к графу в ожидании ответа. Но ответ не приходил: курфюрст был слишком занят то охотой, то придворными праздниками. Так, по крайней мере, объяснял Моцарту граф Савиоли. На самом же деле про­тив него шла деятельная, хотя и скрытая интрига, в ко­торой, как полагают, главную роль играл некий Фоглер, вице-капельмейстер. Он ненавидел Моцарта за его гени­альность. Пока наш путе­шественник оставался в Мангейме на положении гостя и частного лица, музыканты относились к нему друже­любно; но лишь только до них дошли слухи, что он хло­почет о месте при капелле, как в их сердце поднялась тревога, и они употребили все усилия, чтобы удалить дерзкого и опасного соперника. Интриганы убедили лег­коверного курфюрста, что Моцарт «не более, чем шар­латан, изгнанный из Зальцбурга, потому что он ничего не знает, и что следовало бы отправить его поучиться в Неаполитанскую консерваторию», прежде чем давать ему какое-либо место. Граф Савиоли стал избегать Мо­царта. Наконец ему удалось поймать графа, и вот через два месяца тщетных ожиданий он услышал ответ: «К со­жалению — нет!» Бедному Моцарту пришлось покинуть Мангейм, чего ему очень и очень не хотелось, и он ни­как не мог решиться уехать. Магнит, приковывающий его к Мангейму, скрывался в пятнадцатилетней певице, красавице Алоизии Вебер, к которой Моцарт почув­ствовал первую страсть. Алоизия была дочерью перепис­чика нот Вебера, обремененного громадным семейством и терпевшего крайнюю нужду. Она обладала необыкно­венно сильным красивым голосом и в шестнадцать лет обещала сделаться знаменитостью. Моцарт писал ей арии, заставляя ее разучивать их под своим руководством, давал ей уроки. Не сознавал ли он сам сво­его увлечения или не желал в нем признаться отцу, но в письмах своих он только восхищается ее пением, ничего не говоря о ее личности и тщательно скрывая от отца свои чувства. Тогда старушка мать, воспользовавшись временем, когда Мо­царт обедал, написала потихоньку отцу про своего блуд­ного сына. Леопольд, не касаясь сердечной тайны сына, обратился к его рассудку: «От твоего благоразумия и от твоей жизни зависит — остаться ли посредственным му­зыкантом, которого забудет мир, или же сделаться зна­менитым капельмейстером, имя которого сохранится в истории. Уезжай в Париж—и немедленно!» Моцарт опомнился. «После Бога — сейчас отец! это было моим девизом в детстве; при нем же я остаюсь и теперь»,— пи­сал он отцу. Как ни горько ему было, но, покорный воле отца, он подчинил свою страсть рассудку, простился со своими друзьями и уехал, обменявшись клятвами верности с его возлюбленной.

Конечной целью их путешествия был Париж. Отец полагал, что этот всемирный город отнесется к юноше-артисту так же радушно, как он отнесся когда-то к ар­тисту-ребенку. На Париж возлагались самые большие надежды. На­ши путники, пробыв в дороге четырнадцать дней, при­были в Париж 23 марта 1778 года. За пятнадцать лет их отсутствия Париж во многом изменился, и, к особому огорчению матери, цены на все увеличились вдвое. Из экономии им пришлось взять скверную темную комна­ту в нижнем этаже, такую маленькую, что в ней не мог­ло поместиться фортепиано. «Я чувствую себя довольно сносно,— пишет он отцу,— но мне ни тепло, ни холодно, ничто меня не радует; что меня больше все­го поддерживает, ободряет, так это мысль, что вы, доро­гой папа и дорогая сестра, здоровы, что я — честный не­мец, и что если я не могу всего высказать, то, по край­ней мере, могу думать то, что хочу; но вот и все». Его состояние духа отразилось не только на содержании пи­сем, но даже на самом почерке: он стал таким неразбор­чивым и небрежным, что отец счел нужным прислать ему красиво написанный алфавит. Бедный юноша грустил в разлуке с девушкой, которая своей красотой и талантом произвела такое сильное впечатление на его воображе­ние; единственное утешение он находил в переписке с Веберами, посредством которой получал известия об Алоизии и о том, что она еще не нарушила своей клят­вы верности.

Моцарту нужно было устроиться в Париже, найти уроки, занятия, составить знакомства. Как в первое свое пребы­вание, так и теперь он нашел себе главную поддержку в лице своего друга и покровителя, барона Гримма. В Версаль, где в то время жил двор, Моцарту не удалось попасть, но вместо этого Гримм старался ввести его в знатные, богатые дома и дал ему письмо к графине Шабо. К несчастию, выбор баро­на оказался очень неудачным: графиня выказала себя с очень непривлекательной стороны. Когда Моцарт в на­значенный день явился к ней, его заставили как не­счастного просителя ждать полчаса в громадной нетоп­леной комнате. Наконец вышла графиня и предложила ему сыграть на отвратительном клавесине, заявив, что другие ее инструменты в неисправности. Скромный Мо­царт отвечал, что он с удовольствием исполнит ее жела­ние, но просит графиню провести его в более теплую комнату, так как у него окоченели руки от холода. «О да, вы правы!»—ответила хозяйка и, предоставив Мо­царта самому себе, уселась с гостями за большой круг­лый стол и принялась рисовать, не обращая ни малей­шего внимания на бедного музыканта, который сидел один, вдали от всех, ежась от холода; окна и двери были открыты, все тело его пробирала дрожь, зубы стучали, как в лихорадке, голова начинала болеть, но он не ре­шался уйти, боясь обидеть Гримма. Так прошел целый час; наконец, чтобы выйти из этого ужасного положения, Моцарт сел за несчастный клавесин и сыграл вариации: его слушатели продолжали рисовать и болтать между собой, так что Моцарт играл «для столов, стульев и стен».

Сыграв половину вариаций, он встал и хотел поки­нуть негостеприимный дом, но хозяйка попросила его подождать возвращения ее супруга. Моцарту пришлось ждать еще с полчаса, пока не явился хозяин дома. Он отнесся к своему гостю иначе, выслушал его вниматель­но, и благодарный Вольфганг, забыв все не­приятности, холод и дурной инструмент, стал играть «так, как я играю, когда бываю в духе». Но кажется, это знакомство не принесло большой пользы Моцарту, как и вообще на этот раз в Париже ему не везло, тем более, что он не умел извлекать выгоды из своего положения и из своих знакомств. Гримм доставил ему уроки у гер­цога де Гин Сам герцог играл на флейте, дочь же его играла отлично на арфе (для них Моцарт написал свой концерт для флейты и арфы, хотя и недолюбливал этих инструментов). С m-lle Гин Моцарт занимался теорией; ученица его обладала исключительной памятью и была достаточно даровита, судя по тому, что уже на третий урок она написала трехголосные задачи. Отец хотел, чтобы она познакомилась с основ­ными правилами сочинения и была бы в состоянии пи­сать маленькие вещи для обоих инструментов. Однако Моцарт оказался слишком требовательным учителем; он наивно вообр