Скачать

Любовь, как основная составляющая гармонии семьи

ВВЕДЕНИЕ

Семья составляет существенное звено в цепи социального бытия, ведь каж­дая нация и государство слагаются из отдельных семей: семья яв­ляется первым базисом государства. Семья — это первичная ячейка общества, объединяющая супругов и их потомство. В семье отдельная личность, поступаясь некоторыми своими особенностями, входит в качестве члена в некое целое. Жизнь семьи связана с половым и возрастным разделением труда, ведением домашнего хозяйства, взаимной помощью людей в быту, интимной жизнью супругов, продлением рода, а следовательно, воспроизведением рода, воспитанием нового поколения, а также с нравственно-правовыми и психологическими отношениями. Семья — важнейший инструмент индивидуального становления личности. Именно здесь ребенок впервые включается в общественную жизнь усваивает ее ценности, нормы поведения, способы мышления язык. Иначе говоря, семья — это школа воспитания, передачи опыта и житейской мудрости. Полноценная брачная связь мужчины и женщины предполагает раздельность соединяющейся пары, т.е. такую их связь, в силу ко­торой они не исключают, а взаимно полагают друг друга, находя каждый в другом полноту собственной жизни. Только при этом ус­ловии можно говорить об истинной гармонии в семье.

О любви. Эмоционально-психологической, нравственной и эс­тетической основой брака является любовь, хотя и не всякий брак основан на этом чувстве, а любовь может быть и вне брака. Семья — это естественное гнездо любви, уважения и взаимной заботы. Любовь прекрасна, когда она взаимна и когда мы любим искренне и преданно. Метко сказал Архимед: любовь — это теорема, которую надобно доказывать каждодневно. Любовь — это индивидуально-избирательное чувство, которое выражается в глубоких и устойчивых переживани­ях, в постоянной направленности мысли и дела к любимому человек, в свободном, бескорыстном и самозабвенном стремлении к нему.

Любовь, на мой взгляд, является неотъемлемой и наиглавнейшей составляющей семьи. Если есть любовь «двоих» - есть и гармония в семье.

ЧАСТЬ I

У ИСТОКОВ СТВНОВЛЕНИЯ СЕМЬИ И ЛЮБВИ

ПЕРВОБЫТНАЯ СЕМЬЯ

Сплочению первобытного человеческого объединения, возникновению и развитию коллективизма способствовал не только процесс охоты, но и совместное потребление добычи, совершавшееся, видимо, как на это указывает археологический материал олдувайской эпохи, не на месте смерти жи­вотного, а на жилых стоянках. Отсюда следует, что видимо, мясо получали и те, кто не участвовал в охоте, а оставался на стоянке: женщины, дети, больные, инвалиды. Индивиду­альной охоты в Олдувае, по-видимому, не было из-за низкой технической вооруженности древнейших охотников.

В отличие от охоты собирательство, как бы велика ни была его роль в балансе питания, носило лишь индивидуаль­ный характер и поэтому не могло стать таким важным фактором в процессе гоминизации и возникновения общест­ва, как охота.

Думается, что переход от сообществ обезьян к человече­ским коллективам был результатом длительного развития.

Как пишет П. И. Борисковский, «в рамках старого качества длительно и сложно вызревают элементы нового. Переход от стада обезьян к человеческому обществу нельзя пред­ставлять схематически, упрощенно. Это был сложный диалектический процесс. В стадах обезьян постепенно зарождались отдельные элементы человеческого общества. А с другой стороны, у древнейших людей, архантропов, еще долгое время переживали отдельные элементы, характерные не для людей, а для обезьян». Мы вполне согласны с этим утверждением исследователя, как и с другим: «С появлени­ем творцов олдувайской техники начинается история чело­веческого общества, первый этап первобытнообщинной об­щественно-экономической формации — эпоха первобытно­го стада»...

А. Н. Рогачев считает, что, став еще в мустьерское время постоянным и обязательным элементом культуры, жилище «ограничило действие биологического закона единства орга­низма и среды в отношении человека» и тем самым «задолго до появления неоантропа и верхнепалеолитической культу­ры совершился новый, третий после изготовления каменных орудий и добывания огня решающий шаг выделения людей из мира животных».

При этом «поселения и жилища с самого своего возни­кновения являлись главными центрами производственной, домашнехозяйственной, общественной и духовной жизни и во всех этих качествах сыграли исключительную роль в формировании и укреплении общественной сущности лю­дей. Общественные отношения возникающих людей, по­знавших огонь и начавших жить в жилищах, не могли быть стадными, они выступали в своей первоначальной, перво­бытной, естественной элементарной форме семейно-родовых отношений, проще говоря, в осознаваемой родственной связи коллектива». В другой работе А. Н. Рогачев высказы­вает убеждение, что к началу мусте стадо исчезло полно­стью...

С. Н. Бибиков, обращает внимание на то, что в неандер­тальских погребениях в скальных убежищах Европы поло­вой и количественный состав захоронений может быть вы­ражен пропорцией: 20 детей: 9 женщин: 3 мужчин или 20:8:4. Если учесть, что в ту эпоху детская смертность была очень высока, то понятно преобладание в захоронениях детей. Соотношение женщин и мужчин в захоронениях явно не соответствует тому, которое существовало в общинах неандертальцев. С. Н. Бибиков считает, что можно говорить о тенденции предпочтительного захоронения женщин и де­тей внутри жилища.

Женщины и дети в соответствии с этими нормами погре­бались в той среде, к которой они принадлежали со дня рождения. (Мужчины принадлежали к чужеродной полови­не общины.) Развивая мысль С. Н. Бибикова, можно пред­положить, что трупы мужчин было сложно доставлять в об­щины, из которых они происходили. Поэтому их погребали за пределами жилищ, а то и вовсе не хоронили. Однако мужских захоронений могло быть мало и потому, что муж­чины часто погибали на охоте, вне жилища. Преобладание женщин в захоронениях в жилищах в этом случае лишь результат различия в преобладающих причинах смертности у мужчин и женщин и не помогает в решении вопроса о на­личии или отсутствии у неандертальцев, равным образом

Итак, многие данные подтверждают высказанную еще в середине 50-х годов точку зрения А. П. Окладникова о том, что зачатки материнской родовой общины возникают в мусте и окончательно оформляются в верхнем палеолите. А. П. Окладчиков писал: «Прямыми указаниями на офор­мление материнского рода в это время являются, с одной стороны, общинные жилища, а с другой — широко распро­страненные изображения женщин, в которых можно видеть образы женщин-родоначальниц, известных, по данным фольклора, например, у эскимосов и алеутов»...

ОБЩИННАЯ СЕМЬЯ

Весьма сложным и дискуссионным является вопрос о характере брачно-регулирующих отношений в коллективах ранних гоминид. Утверждение Г. П. Григорьева (его разде­ляют также некоторые другие археологи), что общины состояли из семей, не опирается на какие-либо, хотя бы косвенные, данные о жизни архантропов, а есть лишь ре­зультат прямой и вряд ли правомерной экстраполяции на­ших знаний об обществах современных охотников и собира­телей на формирующееся общество архантропов.

Для решения поставленного вопроса интересны общие соображения, высказанные Э. Каспари. Исследователь по­лагает, что у нас нет определенных данных о типе половых отношений у древних людей и, может быть, даже вообще не существует ответа на этот вопрос. Он считает, что в принци­пе были открыты три возможности:

1) моногамия, когда каждый мужчина участвовал в дето производстве с одной определенной женщиной;

2) полигамия, когда один или несколько мужчин принимали участие в воспроизводстве потомства, а ос­тальные мужчины в этом участия не принимали, а в охоте участвовали;

3) промискуитет, без установления постоянных связей между мужчинами и женщинами.

В советской и зарубежной литературе существуют раз­личные гипотезы о причинах, этапах и механизме возникно­вения экзогамии.

По мнению многих исследователей, главной причиной, тормозившей развитие социальных норм у наших нижнепа­леолитических предков, был зоологический индивидуализм, особенно проявлявшийся в безудержной игре половых ин­стинктов и столкновениях из-за женщин в условиях господ­ства в стаде промискуитета.

Так, А, М. Золотарев писал, что экзогамия возникла как средство подчинения половых инстинктов социальным нор­мам поведения. Она явилась уздой, наложенной обществом на индивида первым средством воспитания человеческого в человеке. Первобытное стадо, разделившись на два экзо­гамных рода, воздвигло первую социальную преграду для половых влечений. Каждый из двух первоначальных родов, на которые разделилось стадо, стал «замиренной средой», т. е. коллективом, внутри которого были уничтожены браки.

Роль биологических предпосылок, их воздействие на процесс сложения общественных форм постепенно все уменьшались за счет возрастания значения социальных факторов. По-видимому, с появлением человека современ­ного физического типа роль биологических предпосылок в сложении типов социальной организации и норм социаль­ного поведения сходит на нет.

С завершением формирования Homo sapiens и исчезно­вением неандертальцев по всей ойкумене завершается и сложение общинно родового строя.

ГРУППОВОЙ БРАК

Вместе с родом и Homo sapiens, мы вступаем в общее ню сформировавшихся людей. При­шедший на смену первобытному стаду род был первым подлинно социальным организмом. Он представлял собой первое человеческое объединение, все особенности которого определялись потребностями развития производства, его фундаментом были разборные отношения распределения. В нем не существовало никакой другой собственности, кроме коллективной.

Однако на том историческом этапе нормальное функци­онирование производства предполагало и требовало не толь­ко существования определенной системы собственно про­изводственных отношений, т. е. отношений собственности, распределения, но и отсутствия между членами производственного объединения полового общении. Последнее было связано с характером половых отношений в предшествовав­шем роду первобытном стаде. Будучи аномными (нарушающий обычаи, законы), они пре­пятствовали производственной деятельности. Производство не было еще в состоянии подчинить себе эти отношения, ввести их в определенные рамки. Оно смогло лишь вытес­нить их из коллектива, т. е. превратить производственное объединение в полностью агамное (запрещающее половые отношения определенной группы, рода).

Агамия производственного коллектива была необходи­мым условием нормального функционирования и развития производства. Она была не чем иным, как особого рода производственным отношением. Как всякое производствен­ное отношение, она носила объективный, материальный ха­рактер. Отражением этого объективного отношения было агамное табу (строгий запрет).

В силу полной агамии род не мог существовать в одиночку. Возникновение рода было одновременно и образова­нием дуально-родовой организации. Оба рода, составляв­шие дуальную организацию, были социальными организма­ми. Вполне понятно, что и связь между ними носила чисто социальный характер. Отношения между полами стали осу­ществляться теперь только в рамках этой социальной связи.

С появлением рода и дуальной организации половые отношения стали социально упорядочены.На смену агамии и про­мискуитету пришел брак, причем не между индивидам, а между их группами.

Первой формой брачных отношений был групповой, дуально-родовой брак. Дуально-родовая ор­ганизация была брачной организацией, брачным союзом двух родов.

Роды, составлявшие дуальную организацию, связывали социальные отношения не по производству, а по дето производству. Социальные отношения по дето производству были столь же объективны, столь же материальны, как и про­изводственные. Их объективность была с неизбежностью обусловлена объективностью агамии производственного коллектива. Производство не могло прямо, непосредственно упорядочить половые отношения. Оно упорядочило их кос­венно, породив полную агамию коллектива, а тем самым и групповой, дуально-родовой брак. Таким образом, на заре родового общества наряду с материальными отношениями по производству существовали материальные социальные отношения по дето производству. Первые связывали членов рода, вторые — коллективы, входившие в состав дуальной, т. е. брачной, организации...

Таким образом, на заре родового общества производ­ственные и дето произволе таенные отношения взаимно ис­ключали друг друга. Если люди принадлежали к одному хозяйственному коллективу, то между ними не могло быть половых отношений. Половые отношения были возможны только между людьми, не связанными производственными узами, принадлежавшими к разным, совершенно самостоя­тельным в хозяйственном отношении социальным организ­мам. Входя в состав разных хозяйственных кол­лективов, люди имевшие право вступать в половые отноше­ния, должны были, разумеется, и жить раздельно.

В таких условиях связи между индивидами противопо­ложного пола, принадлежавшими к разным коллективам, неизбежно должны были сводиться лишь к половым отно­шениям, носить сугубо личный характер. А это может озна­чать лишь одно: между принадлежащими к разным родам дуальной организации мужчинами и женщинами, взятыми не вместе, а по отдельности, брачных отношений не су­ществовало. Их отношения не были брачными, не были браком. На первый взгляд такой вывод кажется парадок­сальным. Попытаемся в этом разобраться.

Никто, вероятно, не будет спорить с тем, что половые и брачные отношения далеко не одно и то же. Половые отношения могут существовать и существуют и без брач­ных. Брачные отношения, включая в себя половые, никогда к ним не сводятся. Брак есть определенная социальная организация отношений между полами. Он предполагает наличие определенных, признанных обществом прав и обя­занностей между связанными им сторонами. Там, где соци­альная санкция отношений между полами отсутствует, они не являются бракам и в том случае, если имеют долговре­менный характер.

Но надо определенные права и обязанности по отноше­нию друг к другу существовали у родов, составлявших дуальную организацию. Каждый из них, строжайше воспре­щая половое общение между своими членами, предписывал членам своей мужской группы вступать в половые отно­шения с членами женской группы другого коллектива и соответственно членам своей женской группы — с чле­нами мужской его группы. Этим социальное регулирова­ние половых отношений на первых порах и ограничи­валось.

Связи по дето производству были социально организова­ны только как отношения между группами индивидов, но не между индивидами, взятыми в отдельности. Ни один кон­кретный мужчина не был обязан вступать в связь с любой женщиной другого рода, равно как ни одна конкретная женщина не была обязана отдаваться любому мужчине иного рода. Для каждого конкретного члена, скажем, муж­ской группы одного коллектива обязанность вступать в по­ловые отношения с членами женской группы другого рода являлась лишь указанием на круг лиц, внутри которого он имел право искать полового партнера, и только. Кто же из данного круга лиц становился его партнером и на какое время — это определялось лишь доброй волей вступавшие в связь. Вступление в половые отношения лиц, принадле­жавших к разным родам, не давало им никаких прав друг на друга и не накладывало на них никаких обязанностей по отношению Друг к другу

Таким образом, половые связи между индивидами, как таковыми, не были социально организованы. Они были социально упорядочены между ними лишь как между члена­ми определенных групп.

Групповой брак, пришедший на смену агамии и частич­ной агамии, не был ни суммой, ни системой индивидуальных браков. При своем возникновении он никак не был связан с индивидуальным браком и существовал без него. Первона­чальный групповой брак был просто-напросто союзом двух родов, существование которого обеспечивало половые отно­шения между их членами …

ОДНОСТОРОННИЙ МЕЖРОДОВОЙ БРАК

Возникновение одностороннего межродового брака от­крывало определенную возможность расширения круга воз­можных брачных партнеров. Реализация ее достигалась путем заключения групповых брачных союзов с родами, с которыми раньше таких отношений не существовало. Однако при этом круг потенциальных брачных партнеров оставался все же ограниченным. Члены каждой данной группы могли вступать в индивидуальный брак с членами только тех родов, с которыми данный род состоял в брачном союзе, причем мужчины могли вступать в брак лишь с жен­щинами родов, выступавших по отношению к данному как «жены», а женщины только с мужчинами родов, прихо­дившихся данному «мужьями».

В дальнейшем развитии все эти предписания постепенно исчезают, и в конце концов сохраняется одна лишь родовая агамия, а тем самым всего лишь требование вступать в поло­вые отношения вне данной, сравнительно небольшой груп­пы. Таким образом, экзогамия, которая на поздних этапах эволюции родового общества выступает как единственная, исключая индивидуальный брак, форма регулирования от­ношений между полами, представляет собой не что иное, как пережиток группового брака, остаток брачно-группового регулирования …

СУЩНОСТЬ ЛЮБВИ — ТЕМА ФИЛОСОФСКОГО РАЗМЫШЛЕНИЯ

В этике с понятием любви связаны интимные и глу­бокие чувства, особым вид сознания, душевного состоя­ния и действий, которые направлены на другого чело­века, общество и т. д. Сложность и важность любви продиктованы тем, что в ней сфокусированы в орга­ническом соединении физиологическое и духовное, индивидуальное и социальное, личное и общечеловече­ское, понятное и необъяснимое, интимное и общепри­нятое. Нет такого развитого общества и нет такого чело­века кто не был с ней знаком хотя бы в малой мере. Более того, без любви не может сформироваться моральный облик человека, не происходит нормального развития. Это признается каждым, даже не находящимся в состоянии любви. Она может быть в разной степени развита, но ее не может не быть, в противном случае не было бы человека. Так же как слепой знает что-то о свете, глухой — о звуках, так и человек — о любви. «То, что ты не любишь — писал Л. Н. Толстой, - не означа­ет, что в тебе нет любви, а только то, что в тебе есть нечто мешающее любить... Твоя душа полна любви, но она не может открыться, ибо твои грехи не дают ей этого. Освободи душу от того, что ее очерняет...»

В процессе формирования личности человек впервые осознает свою конечность, ограниченность своего суще­ствования и т.п. и одновременно в нем зарождается стремление преодолеть свою ограниченность. Любовь — это тоже одна из форм выражения этого стремления к совершенству (противоположного несовершенству), абсолюту (противоположного относительному), вечности (противоположной преходящему). Не зря сама филосо­фия понимается как «любовь к мудрости». Это подчеркивает, с одной стороны, тот факт, что человек бесконечно далек от истины (близки ей совершенные, бессмертные боги — те живут в соответствии с истиной), может ее только любить, но, с другой — то, что именно в любви к истине, стремлении к ней — отличие человека от других живых существ (которые ни к чему не стремятся).

Любовь как экстатический призвана преодолеть природные физиологические рамки человека, индуци­ровать его вечное стремление к недостижимому совер­шенству (также и в нравственном значении).

Этот аспект любви очень хорошо понимал Платон, который трактовал его как божественную силу, помогающую человеку преодолеть несовершенство, помощницу ему на пути к вечной красоте, нравственности, выражаю­щую вечную необходимость совершенствования. Направ­ляя человека к чистому полету в «возвышенное», в вечность. Эрот пробудил человеческую душу, вооду­шевил ее стремиться к непреходящей и абсолютной истине, эталону высшей нравственности, цели морали.

Концепция любви у Платона была первой попыткой раскрыть сущность чистой любви, понять и осмыслить то, что отличает эту сторону человеческой жизни от фи­зиологического инстинкта, чувственного удовлетворения.

Половой инстинкт отличается от любви тем, что он соответствует нашей психофизиологической организа­ции, зависит от нашей чувственности, а его интенсив­ность — от степени нашей насыщенности.

Любовь же — другая сторона человеческой жизни она не сводится к удовлетворению нашей чувственности, так как вызывает не чувство утомления и пресыще­ния, а радость, восторг от бесконечного обновления. Она, как и человек, открыта для бесконечности и по своей сути антипрагматична. Наслаждение — антипод любви, и не потому, что оно не может сопровождать любовь, а потому, что их сущность отличается (на­пример, объект любви может постареть, любовь — нет, она неподвластна времени).

Любовь преодолевает не только ограниченность человека на пути к совершенству, истине, но и делает его понятнее другому человеку. «…Она связывает любя­щих, она создает такое соприкосновение и близость, которое сильнее осязаемого, это жизненная двойственность. Любящий онтологически близок любимому, его судьбе, какой бы она ни была» .

«Возмужавшая любовь — условие, при котором со­храняется целостность, единство, индивидуальность каж­дого. Любовь — это активная сила человеке, это сила, пробивающая стены, отделяющие одного человека от грубого, и объединяющая его с другими: любовь помогает человеку преодолеть чувство изоляции и одиноче­ства, одновременно он может остаться самим собой, сохранить свою индивидуальность. В любви реализуется парадокс — два существа становятся одним, и одновременно их двое. Любовь, продолжает Фромм, не пас­сивное, а активное действие, состояние, в котором любишь, но вовсе не влюбленность. Любовь связана с отдачей, а не с восприятием. Однако надо иметь в виду, что одна из самых распространенных ошибок считать, что отдача — это значит отказ от чего-то, жертва. Эта позиция характерна для людей, которые готовы отдать в том случае, если сами приобретут, пожертвовать, но с целью получить подтверждение значимости своей жертвы в глазах других. Для характера продуктивного, созидающего про­цесс отдачи приобретает совсем другой смысл. Этот процесс для него — выражение высшей возможности. В процессе отдачи я открываю свою силу, могуще­ство, богатство. Это возвышенное ощущение жизни и своих способностей наполняет меня радостью. Я ощу­щаю себя переполненным, щедрым, живым, счастли­вым. Отдавать радостнее, чем брать, не потому, что это означает отказ от чего-либо, а потому, что это мое жиз­ненное самовыражение сфере материальных вещей (давать — значит быть богатым). Не тот человек богат, которому многое принадлежит, а именно тот, кто много отдает. Скупец — нищ независимо от того, сколько ему принадлежит. Тот, кто может от чего-либо отказаться, чувствует себя богачом. Но самая главная сфера отдачи — царство гуманизма, в котором человек отдает себя часть своей жизни (не всегда это означает прино­сить в жертву жизнь): радость, понимание, задачи, юмор интересы и т. д. Отдавая эту часть своей жизни, подчеркивает Фромм, человек обогащает другого, углуб­ляет смысл своей жизни, углубляя смысл жизни друго­го. Отдавая от души, человек не может не получить того, что идет от другого, таким образом объединяясь в чувстве радости за обретённое.

Возможности любви зависят от степени развития личности и предусматри­вают достижение состояния творчества, в котором чело­век побеждает зависть, самолюбование, властолюбие приобретает сознание своей силы, уверенность в своих силах при достижении цели. В той мере, в какой у че­ловека не хватает этих качеств, он боится отдать себя, то есть боится любить. Об активном характере любви, продолжает Фромм, говорят и следующие ее элементы:

— забота как активное отношение к жизни и бла­госостоянию того, кого мы любим, труд на пользу других;

— отзывчивость как готовность «отозваться» на при­зыв другого, просьбу и т. п.;

— уважение как способность видеть человека таким, какой он есть, признавая его индивидуальность (а не таким, какой нужен для наших целей); это возможно только тогда, когда любовь свободна;

— познание, которое преодолевает слепоту, неуме­ние разглядеть друг друга; только в любви реализует­ся жажда знать себя и своих близких. Единственно полный путь познания реализуется в акте любви. Мне надо знать себя и другого человека объективно, чтобы быть способным разглядеть его истинную сущность или, точнее, преодолеть иллюзии, неверные, уродливые пред­ставления о нем. Только тогда, когда я познаю живое существо объективно, я могу узнать его до самой ин­тимной сущности, и это я делаю в процессе любви. В современном капиталистическом мире любовь отве­чает, указывает Фромм, общему социальному положению: автоматы не могут любить. Семья тоже образуется в соответствии с общим господствующим законом рынка, как «единая упряжка, как хорошо смазанные отношения между двумя людьми, остающимися чужими друг другу, и не достигающими настоящей близости, однако очень мило обходящимися друг с другом и старающимися жить по возможности приятнее». Это — «эгоизм вдво­ем», подменяющий любовь близостью, его можно счи­тать и «сумасшествием вдвоем». Примером псевдолюбви Фромм считает и сентиментальную любовь, переживае­мую лишь в воображении, а не в реальных отноше­ниях. Она связана с подменой любви «заменителями»: фильмами, романами и т. д. В современном западном мире властвуют только две «нормальные» формы люб­ви: любовь как удовлетворение полового влечения и как «работа в общей упряжке», бегство от одиночества.

Любовь возможна лишь в том случае, когда два человека вступают в связь сознательно и, следователь­но, каждому надо найти в себе центр этой «созна­тельности». Только в таком центре, «центре существо­вания», человек является самим собой, только здесь его жизненная сила, только здесь основа любви. Любовь, которую осознают в таком виде,— непрерывный при­зыв; в ней нет места отдыху, а есть движение, рост, общий труд; находятся ли двое в согласии или в конф­ликте, в радости или в горе - все это вторично в сравнении с тем фактом, что эти двое воспринимают друг друга глубиной своего сознания, что они не чувствуют друг друга, а живут друг другом так же, как собою. Есть только одно, подводит итог Фромм, доказатель­ство любви — глубина отношений, жизненная сила каж­дого любящего. Это тот плод любви, по которому мож­но судить, есть ли она вообще.

Как писал Гегель: «Истинная сущность любви в отказе от самого себя, забвении себя в другом, и все-таки в этой раздвоен­ности и забвении прежде всего человек найдет себя и будет собою управлять».

Л. Н. Толстой отмечал, что настоящая любовь воз­можна тогда, когда другого ставишь выше себя, и выра­стает она из отказа от себя, самопожертвования. Любовь тогда любовь, если это самопожертвование. Ее невозможно перенести на лучшие времена или усло­вия (например, материальные); любовь или «здесь и сейчас» и вся сразу (не существует половинчатой любви), или ее вообще нет. Любви не бывает в будущем; любовь — это действие единственно в настоящем. У человека, не испытывающего любви в настоящем, нет любви». Любовь, так же как и добро, невозмож­но отложить и перенести на завтра. Она абсолютно конкретна и делает самого человека реальностью, дает ему возможность переживать себя реально — в абсолют­ной конкретности и целостности. Единственно реален тот, кто чувствует, страдает, сопереживает, любит, жаждет...» .

Это чувства, появившиеся без особого усилия, в процессе личного общения, их ценность в том что они необходимы человеку как чему-то целому, а не как взятому в отдельных его особенностях, «Любовь, дружба» — это влечение к самому предмету любви, вы­росшее из совместной жизни, взаимной общности взглядов на многие вещи. Основное душевное состояние здесь — «духовный покой», внутренняя близость, взаи­мопонимание, что, однако, не означает холодную рас­четливость или слепую импульсивную страсть.

В середине века христианство трактовало любовь как некий принцип нравственности, наиболее глубоко распознающий человеческую сущность. Под любовью по­далась некая внутренняя сила человека, которая никогда не иссякает, а беспрестанно, без устали распространяется на все действия человека, направляя его к благоденствию.

Любовь — это состояние, в котором человек способен почувствовать и пережить свою абсолютную незаменимость. Во многих социальных ролях и функциях конкретного человека можно заменить, заместить, сме­нить, только не в любви. В этой сфере жизни индивид имеет, таким образом, высшую ценность, высшее зна­чение по сравнению со всем остальным. Здесь человек не функция, а он сам, в своем конкретном и непосред­ственном абсолюте. Именно поэтому только в любви че­ловек может прочувствовать смысл своего существования для другого и смысл существования другого для себя. Это высший синтез смысла существования человека. Любовь помогает ему проявиться, выявляя, увеличивая, развивая в нем хорошее, положительное, ценное.

И, наконец, любовь — это одно из проявлений чело­веческой свободы. Никто не может заставить любить (многое можно заставить сделать: работать, даже совер­шать зло, но не любить) — ни другого, ни самого себя. Любовь — дело свободной инициативы, она основа самой себя. У нее нет внешних побудителей, она не сводится ни к умозаключениям, ни к природным влечениям, инстинктам. Нередко она хорошо понятна разуму, и по­этому многие сближают любовь и разум, противопо­ставляя их иррациональной вере.

Арнольд Хейнлинк в своем вышедшем в 1665 г, труде «Любовь» разделяет ее на два подвида — чувствен­ную и действенную любовь.

Чувственная любовь еще не сама нравственность, а награда за нее (можно принимать, можно не прини­мать ее). Она выражается как телесная и чувственная любовь, то есть страсть и желание (так же душа связана с телом); сама по себе она не плоха и не хороша; и, так же как духовная любовь есть подтверждение того, что наши действия находятся в за­висимости от разума и высшего закона нравственности (люди, однако, этого не ценят).

Действенная любовь как целенаправленное, твердое желание к действию выражается в трех формах. Пер­вая — любовь-уважение — формирует нравственность как готовность действовать по велению разума. Вто­рая — любовь-доброжелательность — не может быть преступной, плохой, ибо является одной из черт Бога. Третья — любовь-стремление, склонность — характери­зует деятельность как нравственную наиболее глубоко.

В древнем обществе, когда представления о лично­сти (ее ценности, самостоятельности, независимости) находились в зачаточном состоянии и индивид был рас­творен в коллективе как в едином целом, где его дей­ствия и побуждения были подчинены интересам коллек­тива, соответственно понималась и любовь. Мифология как мировоззрение древних рассматривает любовь не столько как факт личной жизни, сколько как универ­сальный космический процесс, в котором человек только участвует, но не играет ведущую роль. В этом смысле решались и две основные проблемы: с одной стороны, вопрос о единстве человечества и вселенной, с другом — понятие о властвующей в нем поляризации (где центром является оппозиция мужского и женского). Важным был вопрос (актуальный для любой культуры): как возможен тот факт, что единое само по себе человечество «выражено в двух полах, в двух организациях тел — в мужчинах и женщинах»? Где тот объединяющий момент, который преодолевает физиологическое отли­чие полов, их отчужденность? Человечество, подчерки­вается во многих древних памятниках, несмотря на фи­зиологические отличия, в своей сущности едино. Об этом свидетельствуют мифы, об изначально едином, здо­ровом, неделимом существовании людей.

ЧАСТЬ II

ЛЮБОВЬ КАК СПОСОБ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ

Философский анализ феномена любви есть, прежде всего, анализ формальных, «чистых» условий любви вообще как человеческой способности, как инва­рианта, остающегося неизменным в культурных различных формах, в различ­ных исторических эпохах.

Любовь — одно из фундаментальных свойств человеческого существа, таких же, как совесть, ум, честь, свобода. Любовь — это событийное определение чело­века, поскольку она не имеет никаких внешних причин для своего существова­ния. Нельзя объяснить возникновение любви с помощью какой-либо причины (например, красота, ум, сила и т.п.), ибо, если такие причины действительно сыграли свою роль, то никакой любви нет, а есть только ее имитация. Всегда найдутся сотни, тысячи людей более красивых, более умных, более сильных, и непонятно, где критерий выбора, почему я остановился на этом человеке, а не на другом. Любят не за что-то, любят, потому что любят, хотя психологически любовь всегда объясняют конкретными причинами, и любящий искренне ве­рит в то, что его избранник самый красивый и самый умный.

Человек делает добро, поступает по совести не потому, что преследует такую цель, а потому, что он добр, совестлив и не может жить иначе. Человек любит потому, что не может не любить, даже когда обнаруживается, что любимый на самом деле не обладает особыми достоинствами. Но любящему часто нет до это­го дела, его душу переполняет огромная энергия, требующая выхода, он нахо­дится в стихии любви, в которой не только творит сам себя как человека, но и пытается творить других. В этом смысле любовь к ближнему, к человеку есть творчество, излучение творческой энергии.

Интенсивность любви, следовательно, объясняется и определяется способ­ностью любить, а не предметом любви. Гораздо важнее причины, по которым человек любит, важнее то, что происходит с человеком, какие внутренние изме­нения происходят, как раскрывается его душа. Любовь определяется не содер­жанием чувственного опыта, который всегда случаен, но развитостью человече­ских качеств любящего.

Любовь не объясняется ни физическими, ни физиологическими, ни психо­логическими условиями человеческого существования. Нет таких законов при­роды, по которым мы должны любить друг друга. Человек любит как метафизи­ческое существо, когда он поднимается выше своей природной стихии. Когда мы видим людей, которые расстаются, нас это не удивляет. Долго любить друг друга нельзя: чувства приедаются, притупляются. Но, если мы видим людей, которые любят друг друга всю жизнь, и умирают, как в сказке, в один и тот же день, то для нас это всегда чудо. Этого не должно, быть ни по каким, природным законам, но это есть. По-видимому, любовь встречается очень редко, и огром­ное большинство людей любви не переживает, а удовлетворяется только ее ими­тацией, убеждает себя в том, что любит, довольствуясь на самом деле лишь сур­рогатом любви.

Любовь встречается редко еще и потому, что люди боятся любви, так как для нее нужна внутренняя свобода, готовность к поступку, нужна живая душа. В этом смысле любить — это жить в постоянной самоответственности, заботе и трево­ге, и это совсем не совпадает со счастьем в будничном, повседневном значении этого слова. Любить — значит быть живым в самом точном смысле этого слова. Часто люди (пусть бессознательно) понимают, что живут только тогда, когда любят, что только любовь вырывает их из монотонной механической повторяе­мости повседневного быта.

Любовь, как и все фундаментальные выражения бытия человека, является тайной. Тайна в философском смысле — это не то, что где-то спрятано, не то, что рано или поздно можно открыть, тайна — это то, что лежит на поверхности, всем видимое и, тем не менее, недоступное. Человеку, никогда не испытавшему чувства любви, бесполезно объяснять, что это такое. Если полюбит — узнает.

Любовь стоит у самых истоков существования человека: его психическая за­щищенность и уравновешенность, его способности и таланты закладываются ма­теринской любовью. Лишенному этой любви, выросшему в равнодушной и отчу­жденной атмосфере всю жизнь плохо — он чувствует себя одиноким, даже если окружен многочисленным семейством и друзьями. Он остро ощущает не уютность и неустроенность своего бытия, опасную хрупкость окружающего мира.

Любовь парадоксальна по самой своей сути. Во-первых, любовь в