Скачать

Динамика развития читательской активности и усложнение мотивов чтения на протяжении 18-19 веков

Галина Щербакова

История русской письменности и книги давно привлекала внимание исследователей, поэтому данный раздел филологии и книговедения хорошо изучен. Именно к этому опыту предшественников – историков литературы, книги, культуры – мы обратимся прежде всего. Во-первых, чтобы нагляднее осветить интересующий нас аспект, необходимо воссоздать широкий контекст культурного развития русского читателя и формирования его вкусов, прежде чем он сам начнет воздействовать на литературно-журнальный процесс. Во-вторых, чтобы поэтапно проследить динамику и тенденции читательских интересов, взаимодействие разных мотивов чтения, преобладание одних и угасание других, а также причины нарастания интереса к периодической литературе со второй трети 19 века, преобладания тех или иных видов прессы.

Возможно, эти наблюдения и размышления приблизят нас к пониманию весьма неизученного вопроса: присущи ли журналистике как виду деятельности и творчества собственные имманентные законы развития, как это свойственно литературе и искусству, или же она в значительной степени является функцией общественных и культурных потребностей, своеобразным экраном, куда проецируются и становятся очевидными скрытые тенденции политики, экономики, культурной и общественной жизни и т.д.

Изучение сходства и различия судеб книги и периодической литературы, а также разного отношения к ним читателя, особенностей восприятия скрытой в ней информации (или знания?) – все это поможет прояснить специфику журналистики и читательских запросов к ней, а следовательно, ее роль в русском обществе первой половины 19 века…

В России журналистика появилась несколько преждевременно, опередив потребности самого общества. За целый век до этого на севере Европы, в Нидерландах и Германии, где и стали печататься первые газеты, потребность торгового и городского люда в информации была вызвана его жизненными запросами. Из крупных торговых и портовых городов новости расходились по всей Европе, а вместе с ними по торговым путям путешествовали купцы, воины, священники, артисты, странники и мошенники. Европа было огромным котлом, где этносы переплавлялись в нации, где зарождались и ниспровергались религиозные и научные учения, где в это время осязаемо одна историческая и культурная эпоха сменяла другую. Будучи раздробленной административно и одновременно единой территориально, а также достаточно густонаселенной, особенно на западе, Европа как бы подталкивала свое население к мобильности, влекущей за собой поездки, торговые и военные контакты, а значит, индивидуум рано осознавал важность любой информации о соседних странах, тамошних языках, обычаях, порядках, налогах, вероисповеданиях и т.п. От этой информации мог зависеть успех его предприятия, а нередко – и сама жизнь. Протестантство, установившееся в большинстве областей Северной Европы, воздвигло культ Библии и возвело в обязанность каждого христианина личное чтение священной книги. Эта норма вкупе с недавно изобретенным книгопечатанием стимулировала широкое распространение грамотности, а весь вышеперечисленный комплекс причин сделал зарождение журналистики естественным и желанным.

В России общество не было готово к обмену информацией, поэтому журналистика как социальный институт еще не могла быть востребована. Ее рождение было обусловлено волей царя-реформатора. Уже с самого начала журналистике предназначались скорее пропагандистские, чем информационные функции, потому что она не могла быть голосом общества, которого, в современном научном понимании, еще не было. Но поразительно быстро Россия, «вздернутая на дыбы», начала осваивать и приспосабливать под себя нормы европейской общественной жизни, в том числе и журналистику, о чем свидетельствует рост наименований и числа изданий на протяжении 18 века. Первая русская печатная газета «Ведомости» не имела ни отчетливой периодичности, ни устойчивого объема, а выпуск отдельных номеров был приурочен либо к крупным политическим или военным событиям, либо был следствием царской воли (Берков П.Н. История русской журналистики. М., 1952; Западов А.В. История русской журналистики 18 в. М., 1969; Татаринцева Л.Е. История русской журналистики и литературы 18 В. М., 1987; Ковалева М.М. Лекции по истории отечественной журналистики. Екатеринбург. 1996. Ч.1; Тощев А.И. Петровские «Ведомости» как тип издания // Итоги и проблемы изучения русской литературы 18 века. Л., 1989. С. 184-199). В результате за 26 лет издания разброс тиражей колебался от 100 до 4000 экземпляров, из чего становится ясно, что не был ориентирован на спрос, который не мог быть подвержен таким резким перепадам, а зависел от намерения царя сделать некие известия либо широко известными, либо, наоборот, доступными лишь узкому кругу единомышленников или нужных людей, то есть в последнем случае газета выполняла роль должностной инструкции. О том, что интерес к газете был неустойчив, говорит не только тираж, но и раскупаемость: некоторые номера вообще не сохранились, так как были полностью распроданы, а другие сохранились почти целиком. Низкая грамотность населения, высокая цена газеты, слабая ориентированность на интересы населения и, наоборот, слишком явно выраженная пропагандистская функция на фоне народного недоверия к власти, а также смутного и стихийного недовольства своим положением – все это предопределило судьбу издания, которую можно назвать успешной только в точки зрения исторической перспективы. В конкретный же временной отрезок она вряд ли оправдала возложенные на нее надежды и склонила общество к принятию петровских реформ сильнее, чем политика кнута. После смерти Петра некому было заниматься газетой в эшелонах высшей административной власти, вот почему ее издание передали в ведение Академии наук. И с этого момента в ней начинает преобладать информационный и просветительский характер, а пропагандистская функция отступает на задний план. То, что дальше начинает происходить с журналистикой, говорит о том, что это «заморское растение» начинает укореняться на российской почве и дает новые побеги, вполне приспособленные к окружающей действительности. Во-первых, начавшись с газеты, в полном соответствии с традициями европейской прессы русская журналистика, уже вопреки им, сделала ведущей формой журнал. Тому способствовал ряд причин: грамотная часть русского общества в данный момент нуждалась скорее в чтении, чем в информации (о разнице в этих понятиях мы будем говорить позже). Другая причина заключалась в том, что власть, неустойчивая и часто сменяющаяся, в тот момент не была заинтересована в распространении политической информации через газету, а Академия наук еще менее была заинтересована в освоении несвойственной ей тематики. К тому же обращение к газетной форме предполагает открытость информации для обсуждения, то есть диалогичость - такова природа публицистического текста. В годы же, последующие за смертью Петра, Россия познала лишь бесчисленную череду смут, интриг, заговоров и кровавых казней. Вереница узурпаторов, непрочно сидевших на троне, была подозрительна, а к прессе, как фактору влияния, подозрительна вдвойне. Гораздо легче и внушительнее было объявить указ или манифест под барабанный бой, потому что такая обстановка не внушала желания его обсуждать, а лишь взывала к покорному подчинению, тогда как любая печатная информация в газете как раз предполагает возможность обсуждения и интерпретации.

Вплоть до 1759 журналистика по своему типу была ближе к периодическим научно-популярным сборникам. И «Примечания к «Санкт-Петербургским ведомостям» и более поздние «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие» имели слабо выраженные признаки, отличающие современную журналистику от других литературных форм. В этих изданиях явно не хватало оперативности. Предтечи информационных жанров, наполнявшие недавно «Ведомости», оказались отодвинуты прообразами аналитических или художественно-публицистических жанров, а также материалами художественной литературы. Здесь было много статей, рецензий, переводов, оригинальных текстов, особенно стихов, то есть используя форму периодичной печати, редакторы и авторы еще не осознали специфические черты журналистского текста как отражения особого взгляда на мир и отбора в нем определенных явлений для описания и анализа. Зато в этот период появилась отчетливая периодичность, заметная даже в названиях. Очевидно, она уже осознается как отличительный признак прессы. Ежемесячный выход позволял снять повышенные требования к оперативности и сделать акцент на крупные литературно-журнальные формы, предполагавшие медленное чтение. Большое количество научных публикаций по вопросам экономики, статистики, демографии и этнографии, а также физики, математики, астрономии предполагали даже не чтение, а изучение, прекрасно выполняли культурно-просветительские функции. Пониженная оперативность ставила эти издания как бы вне времени, вот почему интерес к ним сохранялся и через 20 и даже через большее количество лет, и, будучи переизданными, эти журналы сохраняли свою привлекательность для новых поколений читателей. Такое свойство абсолютно невозможно для собственно журналистских изданий, настолько наполненных современностью, что через некоторое количество лет они становятся либо неинтересными, либо непонятными для читателей-неспециалистов. Уже Салтыков-Щедрин сокрушался, что изданиям современной журналистики вскоре понадобится историко-реальный комментарий, настолько они полны намеков, аллюзий и прочей злободневной иносказательности, в которой невозможно будет разобраться человеку другого поколения.

Попытку создать такой тип журнала предпринял в 1759 году А.П. Сумароков, имевший опыт участия в периодических издания, а также свою, особенную позицию по злободневным вопросам современности: начиная с литературных и эстетических и заканчивая политическими. Его «Трудолюбивая пчела» стала первым русским журналом, издаваемым частным лицом. Хотя в журнале было неизбежно использование жанров и форм европейской журналистики, тем не менее, сам этот факт обозначил вторую примету укоренения журналистики на российской почве: общество перехватило у государства инициативу в сфере журналистики, и на многие годы вперед именно журналистика, издаваемая частыми лицами, станет самой яркой, интересной и читаемой. За личной инициативой Сумарокова вырисовываются и другие исторические тенденции: явно, что в России появляются люди, способные отделить и даже противопоставить себя если не государству как типу общественного устройства, то способам его управления. Безусловно, и раньше история России знала протестные выступления, но, как правило, они не были направлены на изменения порядка вещей, скорее, исходили из желания заменить некую политическую фигуру и проистекали либо из интересов клана, либо ради защиты религиозной догмы, носили спонтанный и стихийный характер.

Другая важная сторона заключается в том, что издатель Сумароков, намереваясь издавать журнал, предположил заинтересованность в нем аудитории, то есть он собирался стать выразителем настроений некой социальной группы, а это означает, что у последней обозначилась отчетливая позиция, самостоятельная и оппозиционная двору. Нет никаких сведений, что жена наследника престола Екатерина поддерживала автора издания, скорее всего, у нее не было к тому никаких возможностей, ни финансовых, ни политических, но ясно, что немногочисленная оппозиционная Елизавете группа дворян, молодых, образованных, начитанных, энтузиастов петровских реформ, составивших собственное представление о разумных и справедливых способах управления государством, пыталась реализовать свои представления об идеальном монархе не путем интриг или заговоров, а используя журнальную форму и печатное слово. В данном журнале Сумароков обратился к хорошо известным и популярным формам литературных жанров, наполнив их журнально-публицистическим содержанием. Из-за условных масок басенных героев выглядывали вполне узнаваемые лица современников, а маски становились еще более прозрачными благодаря красноречивым деталям придворной жизни, ставшим благодаря устной молве общеизвестными. Таким образом, журналистика как средство воздействия на умы и способ организации общественного мнения, вначале использованное властью, уже через полвека обернулось против ее самой.

Еще более возросшая самостоятельность общественного мнения русской интеллигенции и культурной элиты стала заметна на следующем этапе развития русской журналистики. В 1769 году Екатерина II, уже проникшаяся сознанием своей всесильности, но еще не забывшая прежних философско-литературных пристрастий, задумала издавать журнал «Всякая всячина», который должен был содействовать исправлению нравов в России и продемонстрировать примеры поведения образцового дворянина в различных жизненных ситуациях. Задумывая издание, Екатерина шла в русле европейских публицистических традиций, с которыми она была хорошо знакома (Пыпин А.Н. Сочинения Екатерины Второй. СПб, 1898; Пыпин А.Н. История русской литературы. В 4т. СПб., 1904. Т.4). Уверенная в собственном интеллектуальном и культурном превосходстве, она предложила всем желающим последовать ее примеру и начать издавать журналы, подобные ее «Всякой всячине». Этот шаг оказался весьма опрометчивым, потому что молодая поросль оказалась многочисленной и не проявила навыков придворного политеса, не захотела быть услужливой и подобострастной ассистенткой, выгодно оттеняющей ее заслуги Самым обидным для порфироносной журналистки было, вероятно, то, что никто не оценил ее почина, тогда как многие воспользовались ее идеей, а «Трутень» даже полностью воспроизвел форму ее издания. Самый непримиримый, дерзкий и едкий, действующий с нарочитым вызовом «Трутень» был того же формата, что и «бабушка сатирической журналистики», та же еженедельная периодичность и тот же восьмистраничный объем, та же приверженность эпистолярному жанру, но при этом противоположная направленность и, что не могла не признать умная Екатерина, превосходящее дарование, которое сказывалось как на уровне архитектоники целого журнального номера и проявлялось в последовательности материалов, разнообразивших основную идею номера и одновременно укрупнявших ее, а также в разнообразии жанров и во владении словом. Тяжеловесной многоречивости текстов «Всякой всячины» противостояло умное, острое слово, которое и смешило, и убивало, в котором по некотором размышлении обнаруживались новые и новые смыслы, способные далеко увести мысль смышленого читателя. В истории журналистики немало внимания было уделено предметам спора «Всякой всячины» и «Трутня» (Берков П.Н. История русской журналистики 18 в. М., 1952; Западов А.В История русской журналистики 18 в М., 1969; Западов А.В. Новиков Н.И. М., 1964 (Серия ЖЗЛ), поэтому мы не будем повторять общеизвестное. Следуя нашему намерению изучать формы взаимодействия и границы понимания между автором и его читателями, мы обратим внимание на искусство журнальной композиции в «Трутне», на которое исследователи истории русской журналистики гораздо меньше обращали внимание. Между тем, по нашему мнению, способы проявления авторской позиции не могут быть случайными, а всегда предусматривают возможность адекватного понимания читателем. Композиция многих листков «Трутня», как бы концентрирующая и усиливающая содержание отдельных материалов, предполагала не только гражданскую зрелость журналистики, но и осознание ею специфики своего мастерства, а также наличие определенной читательской аудитории, если не разделяющей взгляды издателя, то способной понять сказанное прямо и догадаться о невысказанном. Ярким примером тому является прощальный номер «Трутня» – «Лист 17 и последний за 27 апреля 1770 года». Номер открывается стихотворением под названием «Песня», которое на первый взгляд кажется обычным любовным лирическим стихотворением. Даже при самом пристальном чтении оно вроде бы не содержит никакого предосудительного иносказания, но, по мере знакомства с содержанием остальных материалов номера, ранее прочитанные стихотворные строки наполняются новым смыслом, а лирический настрой первого материала задает более эмоциональную и личностную окраску всем остальным, углубляя их смысл. Стихотворение, стоящее на первой станице, напечатано без подписи, что еще более придает ему значение редакционного материала или смысловой доминанты, как можно понять, ознакомившись с содержанием номера в целом.

Не знала я, что пагубна любовь

Несчастных мучит и терзает.

И чувствую, во мне волнует кровь,

И дух томится и страдает.

В любви такой

Ах, все смущает,

Отнят покой.

Нигде уж для меня веселья нет,

Оставлена моим неверным,

Противна жизнь и неприятен свет

Уж навсегда очам сим слезным.

Рассталась я

Ах, в век с моим любезным,

Несчастная.

Почто изменника я своего

Еще любезным называю?

Забыл меня, забуду я его,

Но, ах, почто не забываю

Льстеца сего?

Нет…Обожаю

Еще его.

Очевидно, что содержание стихотворения достаточно драматичное: описана неразделенная любовь. У одной стороны явно выраженное стремление к сохранению. Отношений, она осталась верной своим обязательствам, она чувствует себя несчастной из-за разрыва, который произошел по инициативе другой стороны, названной «неверным» и «льстецом». Такие стихотворения не были характерны для содержания журнала, насквозь пронизанного атмосферой игры словами и смыслами, иносказаниями. Поэтому появление такого произведения, выбивающегося из общего контекста, должно озадачить читателя и навести его на мысль, что здесь кроется некая аллегория.

Вторым материалом в номере является «Письмо к издателю», где намекается на неприятности читателей, вынужденных переплачивать за разбухшие из-за антикритики номера «Всякой всячины», безмерно раздраженной критикой «Трутня». Читатель просит журнал Новикова умерить нападки на своего антагониста. В третьем по счету материале сообщается о закрытии «Всякой всячины» без объяснения причин. Здесь же сообщается, что и сам «Трутень умирает и тем завершает «поколение еженедельных 1769 года сочинений». Это уведомление подводит к последнему материалу: прощальному письму издателя «Трутня», которое перекликается по своему эмоциональному настрою с первым материалом, содержание которого совершенно по-новому зазвучало в этом контексте. Таким образом, читателя будто постепенно подводили к отгадке, и конец замкнул содержание номера в некое смысловое единство. Эти приемы показывают, с каким искусством Новиков дает понять читателю истинные причины, приведшие к закрытию. «Расставанье или последнее прощание с читателем» написано в той же экспрессивной манере: восклицания, междометия, риторические вопросы – все это убедительно перекликается с началом. Однако обвинения читателя-изменника при всей пафосности речи полны скрытой иронии. Сложный комплекс авторских переживаний: от искреннего сожаления о прекращении своего журнального детища до самоиронии относительно напрасных надежд на его признание, от еле заметной иронии относительно оппонента до весьма ощутимой иронии насчет читателя, которому скучны серьезные общественные проблемы. В последних строках автор зарекается писать в дальнейшем для неблагодарных читателей, что выглядит сегодня не более чем наигранной угрозой, поскольку не согласуется с подспудным авторским желанием сеять добро и знание. Уже через полгода Новиков начнет издавать следующий сатирический журнал, а после закрытия того – очередной. И так до самого ареста. Но слова, высказанные им в стихотворении и прощальном письме, несмолкаемым эхом будут звучать в русской журналистике. Отсутствие поддержки, кровной заинтересованности читателей в словах истины – основная причина неустойчивости русских журналистов под давлением власти и кратковременности их изданий на начальных порах разбития русской журналистики. Но итог первой схватки власти и журналистики как «гласа народного» привел к горьким размышлениям не только журналистов, но и власть, осознавшую неполноту и ограниченность своего влияния на общество.

Тем временем отношение к чтению в обществе постепенно менялось. Важным фактором этого стали социальные предпосылки. Во-первых, правительство Екатерины II в 1770-1780-х годах проводило административную реформу, чтобы облегчить управление страной, а это потребовало привлечения грамотных людей на государственную службу. Во-вторых, после «Жалованной грамоты», отменившей обязательную службу дворян мужского пола, многие их них начали выходить в отставку и возвращаться в свои родовые имения. При этом они невольно выполняли культуртрегерские функции, привозя с собой из столицы моду на внешние проявления просвещенности: на книги, предметы искусства, на интерес к музыке и даже стремление к комфортному быту. Столичная мода распространялась постепенно в провинции, если и не меняла в корне образ жизни, то хотя бы смягчала видимую стороны общественного быта. Исподволь мода на подражание нравам просвещенного двора сменилась модой на идеи, стиль поведения, круг чтения и тому подобные вещи. Очевидно, эти обстоятельства, родившие спрос на книги, привели к тому, что их стоимость в 2-3 раза стала превышать уровень столичных цен.

К этому времени в России сложилось значительное, но пока еще драматически не ощущаемое противоречие между двумя различными по менталитету и устремлениям частями общества: одни не только сознавали отсталость России, видели царящую в обществе несправедливость и всеобщее неосмысленное отношение к жизни. Они были ориентирована на западноевропейский опыт, но при этом они были настоящими патриотами и не хотели стирать национальные особенности своей страны, готовы были идти на труд, на лишения, они верили в благотворную силу просвещения и исконно добрую природу человека, то есть они были устремлены в будущее. Представители этой группы были сосредоточенны в основном в столицах, были родовиты и высокообразованны, но уровень их пассионарности, а, следственно, добровольно возложенного на себя гражданского долга был намного выше, чем у остальных. Из них начала формировать российская элита, в истинном значении этого слова, и почти сразу она начала выполнять историческую миссию по генерированию и распространению поведенческих стереотипов и культурных доминант.

Остальные составляли подавляющее большинство, как правило, недовольное собственным положением, с тоской оглядывавшееся в прошлое. Их объединяло неверие в возможность индивидуальными или общественно организованными усилиями изменить жизнь к лучшему. Их пассивность, изредка сменяемая суетой мелкой махинаций, была пронизана историческим фатализмом. В результате этого общественного стереотипа формировалось такое отношение к жизни, при котором личность не получала стимула к работе над собой, к учению или к развитию, а следовательно, заинтересованность в книгах или знаниях, которые могут дать последние, была минимальной. Казалось, ничто не способно переломить эту ментальную установку, тем более усилиями ничтожной группы энтузиастов, незаметных на фоне исторически покорной и малоподвижной массы. Но уже в последней трети 18 века начинают происходить довольно заметные изменения в отношении к образованию, а вслед за тем, в жизненных устремлениях, которые постепенно начинают затрагивать все более широкие слои общества. Однако, сведения, собранные в течение 19-20 веков историками культуры, литературы, журналистики, показывают, что первые заметные сдвиги в отношении к чтению, как способу получения информации, стали заметны в конце 18 века, особенно тем из современников, кто непосредственно принимал участвовал в разных видах просветительской деятельности. Одним из показателей этого перелома является пробуждение интереса частных предпринимателей к книжной торговле, что свидетельствовало о том, что этот бизнес постепенно становится выгодным, а такой способ вложения капитала начинает оправдывать себя.

Именно Н.И. Новиков показал осторожничающим русским купцам, как можно организовать дело с прибылью для себя и с пользой для других. Конечно, у самого Новикова на первом плане стояли просветительские, а отнюдь не меркантильные интересы, но он знал, что его пример будет побудительным для других только в случае успешного предпринимательства. Удачное вхождение дворянина, мыслителя, литератора в издательский бизнес показывает, насколько одаренный человек может менять вокруг себя обстоятельства, насколько ум, соединенный с инициативой и стойким характером, способен воздействовать на окружающий мир, а также привлекать к себе сторонников и учеников, все более расширяющих культурное поле русской нивы. Новикову посвящено много научных и научно-популярных исследований (Берков П.Н. История русской журналистики 18 в. М., 1952; Западов А.В История русской журналистики 18 в. М., 1969; Западов А.В. Новиков Н.И. М., 1964 (Серия ЖЗЛ); Макагоненко Г., Гуковский Г.А. Очерки по истории русской литературы 18 в. М., 1936), поэтому в беглом обзоре обозначим только те стороны его издательской деятельности, которые важны для нашей работы.

Переехав в 1779 году в Москву после нескольких лет удачной деятельности на почве сатирической журналистики, Новиков арендовал типографию Московского университета, позднее создал на паях «Типографическую компанию», чей общий капитал вскоре составил громадную по тем временам сумму в один миллион рублей золотом. За тринадцать лет (с 1779 по 1792) Новиков издал книги 944 наименований. Он открыл в Москве две книжные лавки, упорядочил в них размещение книг, обеспечил удобный доступ к книжным полкам для знакомства с изданиями. В его лавках приказчиками и сидельцами (то есть продавцами-консультантами) работали грамотные и начитанные люди, многие из которых окажутся верными выучке своего учителя и откроют впоследствии собственное книжное дело. Например, у него прошли школу известные книготорговцы начала 19 века Н.Г. Кольчугин, И. Переплетчиков, И. Глазунов, основатель единственной русской купеческой династии, не изменившей своему поприщу на протяжении 100 лет. Но и у Новикова дела наладились не сразу, и у него были неудачные проекты, как в области книжного издательства, так и выпуска периодических изданий. Например, неудачным оказался проект «Модного ежемесячного журнала», нацеленного на избранную дамскую аудиторию, в которой, однако, не нашлось достаточно состоятельных читательниц, готовых заплатить за подписку 5 рублей, возможно, они предпочитали получать оригинальные европейские издания. Именно такие неудачи заставляли анализировать запросы читателей и проводить издательскую политику, ориентированную на разные культурные стереотипы.

Новиков как умный и образованный человек не только изобретал новые способы книготорговли, но и творчески использовал имеющийся к тому времени европейский опыт и смело применял новые формы торговли, не использовавшиеся ранее в России. Он не боялся конкуренции, потому что не думал только о своей выгоде, поэтому помогал бывшим сотрудникам и другим заинтересованным людям открывать книжные лавки в Москве и других городах, снабжая «новобранцев» советами и книгами. Именно при его содействии были открыты книжные лавки в Петербурге, Киев, Смоленске, Тамбове, Твери, Ярославле. Он предоставлял купцам гибкую систему скидок и отдавал книги на комиссию. Успехи книгоиздательской и книготорговой деятельности Новикова тем разительнее, что с то же самое время общеприняты были жалобы на плохую раскупаемость книг. Например, советский историк книги И.Ф. Мартынов (Книга в русской провинции 1760-1790-х годов. Зарождение провинциальной книжной торговли. // Книга в России до середины 19 века. Л.: Наука, 1978. С.109-110) приводит данные по типографии Академии наук, которая неоднократно пыталась сбыть в провинцию книжные залежи, образовавшиеся за более чем три десятка лет. Дважды Академия передавала в разные русские губернии - от Архангельска до Тобольска книги на комиссию, предпринимались даже курьезные попытки давления на читателей: например, в Тобольске рассылку книг сопровождали отрядами казаков, а в Архангельске – барабанным боем, как при чтении царских указов. Но все эти меры не имели успеха, и в лучшем случае расходилась треть книг. Та же судьба постигла и многие издания Московского Университета. Когда в 1783 году вышел указ императрицы, которым закончилась государственная монополия на книгоиздание и было разрешено создание частных типографий, то наряду со столицей на него откликнулась и провинция, но из-за невозможности сбыть книжную продукцию типографии стремились получить казенные заказы на печатание указов, манифестов, а также официальных распоряжений и форменных бланков для местных административных учреждений. Но и в этих случаях доход типографий был невелик. Например, сохранились сведения, что доход типографии Курского приказа общественного призрения за год составил всего 29 рублей (там же, С.116). О том, что подобные залежи сохранялись вплоть до начала 19 века, свидетельствуют воспоминания еще одного ученика Новикова, бывшего приказчика, ставшего одним из первых русских библиографов – В. Сопикова: «Нельзя не заметить почти общего крайнего равнодушия наших русских читателей даже к превосходным и единственным в своем роде творениям, их коих многие, продаваясь по самой дешевой цене в течение 20, 30, 40 и даже 50 лет, не были раскуплены и после проданы пудами на оберточную бумагу, а некоторые не проданы и доныне. Напротив того, «Сонники», «Оракулы», «Чародеи», «Хиромантии» и проч. имеют удивительный расход» (цит. по: Говоров А.А. История книжной торговли в СССР. С.138). Приведенное суждение знатока книги говорит о несоответствии спроса на книжную продукцию и ее предложения. Научные заведения, подобно Академии наук и Московскому университету, печатали труды своих ученых, спрос на которые был заведомо невелик. О неверности подобной практики предостерегал еще Ломоносов, но и за 30-40 лет после его смерти положение не изменилось.

Новиков же действовал по-другому. Успех его издательской практики был обусловлен целым комплексом причин, и, несмотря на его предпринимательские новации, не был обусловлен ими одними. Содержание книг, разнообразие тематики, учет читательских интересов и уровня развития той аудитории, которой предназначались книги, умение облечь высказываемые идеи в относительно доступную форму – вот неполный перечень причин, по которым издания Новикова привлекали владельцев книжных лавок и самих покупателей. Новиков отнюдь не был пуристом и не презирал аудиторию за ее неразвитые вкусы, вот почему наряду со сложной морально-философской и религиозной тематикой он не пренебрегал «легким чтением». «Новиков стремился заинтересовать чтением русскую провинцию, захолустных помещиков, уездных грамотеев и потому заполнял страницы журнальных книжек беллетристикой, в том числе переводной, предлагая любовные повести и другое легкое чтение» (Западов А.В. Русская журналистика 18 века. М.: Наука, 1969. С.163). Гибкая позиция Новикова, способного реально оценивать умственное и эстетическое развитие публики и в качестве мудрого педагога продвигать ее по пути просвещения, была впоследствии воспринята и другим его учеником, скорее по духу, чем по образу действий – Н.М. Карамзиным. Предвосхищая многие споры относительно низкого вкуса массовой публики, длившиеся на протяжении почти полутора веков и весьма актуальные сегодня, Карамзин в пору своего редакторства в «Вестнике Европы» писал: «И романы посредственные, даже без всякого таланта писанные некоторым образом способствуют просвещению. Кто пленяется «Никанором, злосчастным дворянином», тот на лестнице умственного образования стоит еще ниже его автора и хорошо делает, что читает сей роман, ибо чему-нибудь научается в мыслях или выражениях. Как скоро между автором и читателем велико расстояние, то первый не может сильно действовать на последнего, как бы он умен ни был. Надобно всякому что-нибудь поближе: одному Жан-Жака ( Руссо – Г.Щ.), другому Никанора. Как вкус физический вообще уведомляет нас о согласии пищи с нашею потребностью, так вкус нравственный открывает человеку верную аналогию предмета с его душою, но сия душа может возвыситься постепенно, и кто начинает «Злосчастным дворянином» нередко доходит до Грандисона» (Карамзин Н.М. Сочинения: в 2 т. Л.: Худ. лит., 1984. Т.2. С. 119). Сбалансированная политика «Типографической компании» под руководством Новикова привела не только к финансовому успеху, но и к возвышению книжного бизнеса в глазах русских предпринимателей. Иностранные купцы, которые ранее безраздельно доминировали на русском книжном рынке с импортной печатной продукцией, в конце века постепенно начинают уступать нажиму русского частного капитала, который, в свою очередь, должен был, изучив потребности разных социальных групп, выработать свою издательскую политику. В результате иностранные купцы стали втягиваться в торговлю русскими книгами, о чем красноречиво говорит судьба семьи типографов и издателей Плюшар.

Итак, все свидетельства современников сходились в том, что судьбы книжного рынка будет решать выбор среднего и низшего сословий, как наиболее многочисленных и заинтересованных в чтении как способе самообразования и последующего улучшения своего социального и материального положения. Именно о расчете купцов на эти социальные группы свидетельствует расположение книжных лавок в Петербурге и Москве. В обеих столицах лавки иностранных купцов, торгующих произведениями европейской литературы, помещались, как правило, в фешенебельных районах столиц: на Кузнецком мосту в Москве, в районе Адмиралтейства и Большой Морской в Петербурге. Заведения же «средней руки», рассчитанные на небогатую публику, помещались в районе Гостиного двора в северной столице и Сухаревской площади в первопрестольной, то есть в более демократичных районах, чтобы быть ближе к читателю. (Например, книжная лавка В.А. Плавильщикова, брата известного драматурга 18 века П.А.Плавильщикова, как раз была устроена ближе к торговым местам, на бережной Мойки, у Синего моста, и начинающие читатели демократического происхождения могли без стеснения посещать эту лавку. Позднее Плавильщиков завещал ее своему старшему приказчику, проявлявшему особую любовь к книге – А.Ф. Смирдину). С начала 1790-х годов все заметнее становится тенденция к возрастанию числа русских книжных лавок, хотя большого спроса еще не было, то есть рынок делал опережающее предложение и формировал таким образом спрос.

Разные исследователи, занимавшиеся историей книги, приводят различные данные о численности книжных лавок в России в конце 18 – начале 19 веков. По данным А.А. Говорова, в начале 1790-х годов, то есть до начала акции Павла I по прекращению частного книгоиздания и книготорговли, в России функционировало: 17 книжных лавок в Петербурге, 20-в Москве, 17 – в провинции. (Говоров А.А. История книжной торговли в СССР. С. 133). А по сведениям относительно провинциальных книжных лавок И.Ф. Мартынова, в период с 1770 по1790-х годов в провинции открылось 35 книжных лавок. А.А. Зайцева (Новые материалы о русских книжных лавках в Санкт-Петербурге в конце 18 – нач.19 вв. // Книжное дело в России в 16-19 вв. Л.: Наука,1980. С.117), говоря о зарождении книжной торговли в Петербурге, приводит следующие цифры: «В конце 1770-хгодов в столице не было ни одной частной книжной лавки, а к началу 19 века их было уже около 15». По всей вероятности разночтения связаны с использованием различных источников, для авторов которых затруднительно было определить статус книжных лавок, так как в это время из-за низкой прибыльности книжной торговли некоторые купцы занимались наряду с ней продажей и других товаров, используя печатную продукцию как дополнительную услугу, поэтому некоторые мемуаристы могли их не счесть за чисто книжное предприятие.

Произошедшие изменения отмечены Н.М. Карамзиным, который в 1802 году получил предложение возглавить редакцию вновь открываемого журнала «Вестник Европы» и стал первым в истории русской журналистики наемным редактором. Получив вновь журнальную трибуну после почти десятилетнего перерыва, Карамзин много внимания