Скачать

Влияние культурно-досуговой деятельности на заключенных

Тема моей курсовой работы является очень актуальной на современном этапе развития белорусского общества как независимой нации, имеющей свою долгую государственную, политическую и экономическую историю. Однако на современном этапе развития белорусского общества продолжается всё та же советско-пропагандистская трактовка нашей истории, её эксплуатация во благо неких политических и экономических амбиций.

Безусловно, что тема трактовки белорусской истории подразумевает под собой и принуждённое формирование национального сознания, что впоследствии сказывается и на экономико-политической стабильности общества. О чём свидетельствует, например, труд Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», который явственно показал, что невнимание к подобным вопросам очень часто приводит к непредсказуемым отрицательным социальным последствиям.

Главной основой, формирующей национальное самосознание, является, во-первых, знание истории своей страны, её объективная и исторически правильная трактовка, лишённая какого-либо идеологического подтекста, что, к сожалению, свойственно и современной Беларуси.

Абсолютное неуважение государственных СМИ к своей истории и национальному языку, обоснование идеологической трактовки истории как некой современной необходимости, является, на наш взгляд, всего лишь продвижением российской имперской политики руководителями нашей страны.

Ситуация, когда критика официальных белорусских историков воспринимается крайне негативно и является реакционной и даже репрессивной по отношению к ним является недопустимой. В стране формируется национальное самосознание, лишённое реальной исторической, социологической и идеологической основы.

Реальная, объективная историческая и иная литература, в том числе и этносоциологическая, не разделяющая официальную точку зрения подвергается жесточайшей критике и способствует неверному пониманию населением свой сущности как белорусской нации.

Безусловно, что данная тема должна рассматриваться не только историей, но и социологией, так как является общественно важной, ведь в белорусском обществе, и это нельзя скрывать и замалчивать, существует определённый раскол. Основной частью общества тема исторического прошлого, и, вообще, её затрагивание воспринимается негативно, как нечто враждебное белорусскому народу. Такая ситуация является просто парадоксальной, и проведённый нами социологический опрос только подтвердил опасения насчёт общественного раскола, на лицо существует отсутствие национальной самоидентификации, что является крайне негативным явлением, учитывая тот факт, что мы уже 19 лет являемся суверенным государством.

1. Методологическая часть

Успех или неудача в реализации новых попыток переосмысления истории Беларуси будет зависеть от доказательности и сбалансированности подходов к решению важнейших проблем. К сожалению, методологической основательности сегодня не хватает многим историческим трудам белорусских исследователей. Представленная в публикациях концепция истории Беларуси связана с процессами незавершенного формирования национального самосознания белорусов. В ней явно обозначены два подхода: 1) политизированный – через исторический материал обосновать закономерность государственного суверенитета Беларуси; 2) сбалансированный, стремящийся раскрыть специфику исторических процессов в Беларуси на базе методологических принципов, выработанных европейской историографией XIX–XX вв. Прослеживается тесная связь развития белорусской исторической науки с основными этапами государственной политики Республики Беларусь в отношении национального суверенитета и национальной культуры.(1,с.123)

Конец 80–90-х гг. XX в. можно считать переломным моментом в истории исторической науки Беларуси. Впервые были предприняты попытки создания базисных концепций истории Беларуси с позиций национальной историографии и органичного включения отечественной (белорусской) истории в общеевропейский контекст исторического развития. Создано первое поколение белорусских учебников (для вузов и средних школ) по истории, что позволило дать новому поколению белорусов более панорамное и альтернативное (по сравнению с предшествующей односторонне-идеологической матрицей) видение своего прошлого.

Политический контекст в определяющей степени повлиял не только на возможность рождения альтернативных концепций реконструируемого исторического процесса, но и на трактовку наиболее значимых его составляющих (проблемы этногенеза белорусов, специфика белорусской государственности и формы ее проявления в различные исторические эпохи, эволюция белорусской культуры в Х–ХХ вв., роль «знаковых» исторических личностей – субъектов белорусской истории и др.). Влияние политики сказалось в изменении «направления» социального заказа, актуализировавшего проблематику, связанную с исследованием: а) тоталитаризма с его репрессивно-карательной политикой, б) трагической судьбы белорусского национально-культурного возрождения в XX в., в) специфики этнического и исторического менталитета белорусов. Не в меньшей мере социально-политическая ситуация сказалась на самой возможности применения иных, чем марксистский, методологических подходов к осмыслению названных явлений и на переоценке, казалось бы, хорошо изученных (по крайней мере, на фактографически-эмпирическом уровне) старых тем. Среди них назовем: историю рабочего класса и крестьянства, историю политических партий и социальных движений и др. Новому видению старых проблем способствовало отмеченное выше существенное методологическое перевооружение исторической науки Беларуси, что позволило открыть иные ракурсы интерпретации в исследовании исторического процесса.(1,с.34)

Структурная перестройка организационных форм исторической науки коснулась как академических институтов исторического профиля НАНБ, так и вузовских центров исторических исследований. В Институте истории НАНБ появились новые проблемно-отраслевые отделы, отражающие актуальные доминанты историографии конца XX в. (отделы: специальных исторических дисциплин, военной истории, национально-культурного развития Беларуси, истории международных отношений). В БГУ открылась кафедра источниковедения и музееведения. В БГУ, ГрГУ им. Янки Купалы и др. образованы центры и лаборатории по истории белорусской и мировой культуры.

Новацией явилось создание в Беларуси негосударственных центров гуманитарной науки, в т. ч. и исторической (Центры «Стратегия» и НИИСЭПИ в Минске, ГЦИВЕ в Гродно), позволивших формировать историографические информационные потоки вне рамок государственной (институциональной) историографии. В итоге в белорусской историографии удалось образовать активно работающую «конкурентную среду».

В ходе дискуссий коренной концептуальной ревизии были подвергнуты такие наиболее значимые проблемы белорусской истории, как:

- процесс формирования государственности в Великом княжестве Литовском и роль в этом процессе белорусского фактора (В. Носевич, А. Кравцевич, М. Ткачев, Г. Голенченко, А. Грицкевич, И. Юхо, Н. Ермолович, П. Лойко и др.);

- значение белорусской культуры и белорусского этноса в формировании культурных и политических традиций Великого княжества Литовского (Г. Голенченко, С. Подокшин, Д. Карев, М. Пилипенко И. Чаквин, А. Мальдис и др.);

- роль военных конфликтов с восточным соседом – Россией – в XVI–XVIII вв. (Г. Саганович, М. Ткачев, О. Яновский и др.);

- роль христианства и христианских конфессий в истории Беларуси (Г. Голенченко, С. Подокшин, Е. Филатова, В. Григорьева, Л. Иванова, С. Морозова, И. Саверченко Н. Дорошевичи др.);

- Октябрьская революция и политика (внутренняя и внешняя) советского государства (М. Бич, Н. Сташкевич, Л. Лыч, И. Игнатенко и М. Костюк, Т. Протько, В. Михнюк др.).

- особенности процесса национально-культурного развития белорусов в XIX–XX вв. и процесс генезиса капитализма в Беларуси (М. Бич, И. Панютич, З. Шибека, А. Киштымов, А. Лютый, Г. Киселев, Д. Карев, П. Терешкович и др.);

- история регионов Беларуси (И. Ковкель, И. Крень, Б. Клейн и др.);

- история белорусского шляхетства и дворянства (А. Грицкевич, Я. Запрудник, А. Смоленчук, А. Нарбут и др.)

Анализ тематики исследований по истории Беларуси показывает сохранение ряда недостатков в планировании научной работы в республике, характерных и для 80-х гг. Это, прежде всего неравномерность исследовательских интересов к разным эпохам истории Беларуси. Основной акцент, как и ранее, делается на изучении XX ст. Много нерешенных вопросов остается в исследовании эпохи феодализма, что затрудняет анализ «сквозных» крупных проблем истории Беларуси X – начала XX в. Вследствие этого представляются ограниченными возможности создания обобщающих исследований по ряду фундаментальных проблем (история конфессий, эволюция сословно-классовой структуры белорусского общества и политико-правовых институтов власти, история менталитета и др.). (3,с.67)

Открытию новых тем исследований и пересмотру устоявшихся догм и стереотипов в трактовке отечественной истории способствовало развитие исторической периодики. Именно она стала полигоном и лабораторией для создания новых историографических версий и орудием формирования национального самосознания. В указанном направлении заметные заслуги имеют открывшиеся в последнее десятилетие исторические журналы «Спадчына» (с 1989 г.), «Беларускі гістарычны часопіс (с 1993 г.), «Белорусская мінуўшчына» (с 1993 г.), «Беларускі гістарычны агляд» (с 1994 г.), «Гісторыя: праблемы выкладання» (с 1997 г.). Заслуга этих журналов видится в том, что главное внимание они уделяют малоисследованным и дискуссионным проблемам истории Беларуси, активно вводят в научный оборот забытое и «репрессированное» источниковое наследие. Каждый из названных журналов стремится освоить свою нишу в рамках белорусской историографии. (5,с.198)

Доминирующее место в этих изданиях заняла историко-культурологическая проблематика, с которой могут сравниться лишь исследования по политической истории. Главной причиной резкого повышения интереса к проблемам духовной культуры и прежде всего к ее истории явилась новая волна белорусского национального возрождения, прокатившаяся с конца 80-х гг. и, видимо, постепенно затухающая со второй половины 90-х гг. Анализируемые периодические издания в большей («Спадчына, «Беларуская мінуўшчына») или меньшей степени старались познакомить своего читателя с достижениями культуры, стремясь поколебать стереотипное представление о белорусе как о носителе только фольклорной традиции «крестьянского» этноса. В целом же белорусская историческая периодика 90-х гг. стояла на позиции признания безусловной и самодостаточной ценности белорусской национальной культуры, прежде всего белорусского языка как наиболее яркого выражения самобытной сущности этноса.

При всем богатстве эмпирического материала, помещаемого в белорусской исторической периодике, пока редки попытки осмыслить его теоретически. Недостаточно выявлены особенности формирования на территории Беларуси того культурно-исторического комплекса, который явился результатом действия многочисленных этнических, конфессиональных, социально-экономических, политических и иных факторов.

Радикальная ревизия устоявшихся концепций истории Беларуси, произошедшая в 90-е гг. XX в., в немалой степени определялась кризисным состоянием, которое переживает историческая наука Республики Беларусь. Отказ от марксистской методологии истории и поиски более универсальных методологических подходов (цивилизационного, в частности) привели к коренному переосмыслению критериев периодизации национальной истории. В центре дискуссий о периодизации находился вопрос о соотношении формационного и цивилизационного подходов к анализу истории белорусского общества. Внедрение новых критериев периодизации отразилось в содержании учебников по истории Беларуси. В итоге периодизация истории Беларуси стала выравниваться по стандартам западноевропейской историографической традиции XX в. Принципиально новым моментом, отраженным в учебниках, стало применение методов исторической компаративистики, когда белорусская история включалась и рассматривалась в общем контексте европейского исторического процесса. Существенному пересмотру подверглись ключевые историко-теоретические понятия, положенные в основу понимания содержания социально-политической истории (общественный прогресс, революция и реформы, кризисы и альтернативы исторического развития, государство и личность). (9,с.99)

Соответственно среди исследовательских приоритетов, на наш взгляд, сегодня выделяются две проблемы. Первая – это проблема истории белорусской государственности (исследования И. Юхо, Н. Улащика, С. Сокола, В. Круталевича, Н. Сильченко и др.); вторая – проблема эволюции исторической памяти белорусов Х–XX вв., исследуемая с конца 80-х гг. в ГрГУ им. Янки Купалы коллективом историков кафедры всеобщей истории, а в Минске – кафедрой истории Беларуси. Обе проблемы тесно взаимосвязаны и представляют существенный интерес в деле развития белорусской государственности. Думается что, исторической науке Республики Беларусь предстоит сыграть значительную роль в формировании национального самосознания белорусов и рамках XXI в.

Очевидно, что изучаемая нами тема должна изучаться тремя науками – историей, социологией и политологией, и ведущее место в ней должно принадлежать именно социологии, ведь, возможно, именно она позволит сформировать белорусам национальную идентичность.

Как было указано выше в реферате, мы использовали довольно широкий спектр социологических методов исследования касательно этого опроса, но наиболее значимыми мы считаем метод социологического опроса и контент-анализа. Данные по итогам использования данного метода предложены далее в приложениях, где представлена анкета. Выборку мы проводили среди школьников, так как именно эта категория населения наиболее восприимчива к теме национальной самоидентичности, и её национальной самосознание формируется именно в годы получения среднего образования. Безусловно, в силу наших финансовых и иных возможностей, наше исследование ни в коей мере нельзя назвать репрезентативным, однако мы думаем, что в целом результаты опроса отражают состояние проблематики по всей стране, что обусловлено спецификой выборки. (11,с.147)

2. Практики конструирования национальной принадлежности

Этнос представляет собой сверхсложную систему разнообразных общественных отношений. Разобраться в этой многомерности очень важно как для понимания самих общественных отношений, так и для выявления характерных черт данного общества, являющегося представителем конкретного народа.

История любой области научного знания с большей или меньшей очевидностью свидетельствует, что ее возникновение всегда было обусловлено практическими потребностями людей. Становление социальной школы в этнологии в этом отношении не является исключением. Многочисленные исторические исследования ученых из разных стран убеждают нас, что на протяжении всей человеческой истории (от первобытного состояния до наших дней) люди тесно взаимодействуют между собой внутри своих социальных групп, а также между самими социальными группами - этносами.

Этнология является значительной частью-ответвлением социокультурной антропологии. Это систематическое сравнительное изучение моделей и процессов в современных и исчезнувших культурах.

Этносы как объект изучения этнологии являются результатом развития не только природных, но и социокультурных процессов. Поэтому этнология включает социологический и культурологический аспекты исследования этнических процессов и тем самым пересекается с социологией и культурологией. При этом необходимо отметить, что социология и этнология имеют общую историю и единые корни.

Изначально социология складывалась как наука о формах совместной жизни и деятельности людей, и поэтому предметом ее изучения были формы человеческой социальности: социальные группы и слои, социальная структура, социальные институты и т.д. Центральной категорией социологии является общество, обозначающее формы связей между людьми, как правило, совместно живущими и действующими на общей территории. Тем самым социология ориентируется на исследование форм человеческой социальности, или социального взаимодействия. Эти элементы социальных отношений представляют научный интерес и для этнологии, так как в её предметное поле входят вопросы устойчивых форм, образцов поведения людей в обществе. Но изучение этих вопросов этнологией осуществляется иным способом, чем в социологии.

Слово «принадлежность», которое мы в жизни используем преимущественно в узком смысле, имеет, тем не менее, и более широкое значение. Состоит его широкое значение в том, что, не смотря на советы пламенных мыслителей «думать своей головой» и «действовать сообразно ситуации», люди всё же вынуждены накапливать в себе поверхностные воспоминания о ежедневных практиках поведения и мышления по причине сложности и многогранности повседневной жизни. (10, с.190)

В качестве доказательства многогранности этой жизни достаточно взглянуть на количество изучаемых типов мировосприятия в элементарном общеуниверситетском курсе «Введение в философию», либо же просто просмотреть любой популярный интернет-ресурс, изобилующий дискуссиями с претензией на философствование. Там вы без труда сможете найти десятки и сотни примеров совершенно разных взглядов на мир, практик мышления, мировосприятия. Я считаю, что сам факт существования подобной разрозненности уже есть основание утверждать, что каждый человек сознательно или бессознательно должен сделать некий личный выбор среди множества стилей мышления и поведенческих моделей, зачастую друг другу противоречащих. Можно попытаться утверждать, что вы полностью абстрагируетесь от подобной модельной системы поведения. Однако, даже если вместо выбора уже существующей практики вы выбираете себе нечто собственными руками изобретённое, вы тем самым лишь дополняете уже существующий список этих самых моделей. Ведь подобно другим, будете придерживаться своих взглядов, привычек, мнения. По этим признакам вас будут идентифицировать другие люди, используя для краткости описания такие прилагательные, как «эмоциональный», «подозрительный», «надёжный». Это и есть основа принадлежности, и термин этот можно впервые упомянуть в тот момент, когда между каким-либо субъектом и каким-либо объектом становится возможным узреть ассоциативную связь.

Не смотря на простоту этого описания в частном, общее всеохватывающее определение принадлежности описать проблематично, в том числе и для мэтров, так как термин часто становится составной частью собственного дискурса. Тем не менее, существуют весьма сложные проблемы и явления, для описания которых такой неосязаемый термин всё же является необходимым по той причине, что именно его многогранность позволяет объединить множество составляющих одного явления. В связи с тем, о чём я хочу написать, я пока не могу однозначно констатировать наличие как таковой проблемы, однако есть явление, которое я предлагаю рассмотреть именно через призму понятия принадлежности. (10,с.232)

Для того чтобы это явление описать, я выбрал путь продвижения от общего к частному. Это удобно в виду того, что общее в данном случае будет больше дистанцировано от нас самих как от личностей, что позволит мельком взглянуть на суть проблемы без вовлечения себя самих в поле зрения. По мере развития мысли, я буду плавно подходить к частному, которое затронет и нас.

Мышление человека ассоциативно, поэтому человеку свойственно запоминать что-либо, с чем связаны какие-то ассоциации. Ассоциативная связь в данном случае выступает своего рода опознавательным знаком, номером камеры хранения, куда будет помещён какой-либо багаж. Например, вы можете запомнить какой-то день из жизни, только лишь потому что в этот день встречались с бывшими одноклассниками и отлично провели с ними время. В противном случае, этот день мог бы быть похожим на тысячи других, ничем друг от друга не отличающихся, просто датой календаря. Следовательно, для того, чтобы быть незаметным и не запоминающимся, весьма удобно не афишировать свою принадлежность к чему-либо. Например на параде в толпе людей, одетых в белые костюмы, нам всегда бросается в глаза единственный человек, который возглавляет толпу и одет в красный костюм. Более того, наше ассоциативное мышление более не будет воспринимать эту группу людей как монолитную толпу, но будет интерпретировать группу людей на параде как толпу в белом и человека в красном. Ассоциации с ними также будут разные, уже не «толпа людей», а например «дирижёр и оркестр», «офицер и рядовые». Следует обратить внимание, что дирижёр - это человек, личность, с присущими ему индивидуальными человеческими чертами, а оркестр - люди, которые будучи объединены в группу, характеризуются не личными чертами каждого её члена, а свойствами её некого коллективного «я». Таким образом, часто незаметно для себя самих, мы формируем в своём мышлении мелкие, на первый взгляд незначительные, ассоциативные принадлежности. Процесс этот начинается в раннем детстве и сопровождает человека в течение всей его жизни. Из этого в том числе складываются наши базовые представления о жизни, мире вокруг нас, общие логические конструкции. Для того, чтобы это доказать, мы можем попробовать представить деревню с троллейбусом в качестве общественного транспорта. Любой человек, знающий слова «деревня» и «троллейбус», будет весьма и весьма удивлён. Но вовсе не потому, что он знает о какой деревне речь и ему доподлинно известно, что троллейбусов в ней нет. Удивлён он будет именно потому, что деревня с троллейбусом у него совершенно не ассоциируется.

Из описанного выше очевидно, что ассоциации «деревня-троллейбус» у человека быть не может потому, что он никогда о таких деревнях не слышал, никогда их не видел. Иными словами, опыт внушил ему, что подобное невозможно. Логическое осознание причины отсутствия троллейбусов в деревне появляется лишь тогда, когда человек задаёт себе вопрос «почему?», но на уровне повседневных моментальных рефлексов, как я уже описал в первом абзаце, человек прибегает именно к своему опыту. Чем меньше в течение своей жизни человек видит исключений из правил, тем больше он доверяет своим опыту и ощущениям, и тем легче ему отвечать на вопросы, когда это не требует немедленного логического анализа. Иначе говоря, чем более разнообразен мир человека, тем чаще человек о чём-либо задумывается, и чем менее мир разнообразен, тем больше человек полагается на приобретённые им в течение жизни знания и ощущения. На восприятие принадлежностей эта зависимость оказывает непосредственное влияние, так как в том числе и разнообразием окружающего мира определяется общее количество субъектов, между которыми можно устанавливать и запоминать ассоциативные принадлежности. К примеру, по автомобилю мы можем определить некоторые особенности вкуса его хозяина, и чем больше мы знаем марок автомобилей, тем больше мы знаем особенностей вкуса их хозяев, или тем больше мы можем знать названий автоклубов и каких-то общих свойств их членов — тем больше мы знаем возможных принадлежностей, и тем меньше мы бываем удивлены при встрече с чем-либо новым. Мы не удивляемся открытию нового вида насекомого в южноамериканских джунглях, потому как нам известно об огромном количестве их видов. Но можем быть очень удивлены, если прочтём новость о том, что найдены люди новой, четвёртой расы (так как со школьной скамьи привыкли считать, что их всего три). Отсюда налицо зависимость разнообразия нашего мира с нашими практиками восприятия принадлежностей. (17)

Уже очень много лет исследователи и просто вовлечённые в белорусскую действительность аналитики говорят о своеобразии «белорусского менталитета». Им в ответ часто возражают оппоненты, которые зачастую и вовсе отрицают существование такового. Как бы то ни было, никто не спорит с тем, что белорусское общество инертно к вызовам, аморфно в своём поведении, образе жизни, требованиям к ней. Когда мы из-за границы привозим в Беларусь предметы элементарного быта для родственников и друзей, мы уже редко задумываемся о том, почему их нет в самой Беларуси. Когда мы вспоминаем о почти утраченном белорусском языке, то уже давно не удивляемся, как могла вся нация заговорить на чужом. Ещё меньше мы удивляемся тому, что наши соседи принимают все удары судьбы и общества, совершенно не пытаясь сопротивляться: мало кто верит результатам выборов, но все рано или поздно признаёт легитимность избранных; никто не желает своим детям распределения после обещанной конституцией бесплатной учёбы, но никто не пытается заявить о своих правах. После нескольких написанных о принадлежности абзацах, осмелившись увязать теорию с явлением «белорусского менталитета», я пришёл к выводам: 1) белорусское общество видит жизнь такой, потому что не имело в своём опыте достаточно других примеров его устройства; 2) белорусское общество не пытается объединить усилия и что-либо изменить так как не представляет общество другим, и было бы весьма и весьма удивлено какому-либо другому его устройству. Иначе говоря, белорусское общество как коллективная единица, с радостью или без, но видит свою принадлежность именно к такому социальному устройству. Однако с тезисом, пронумерованным как первый, у многих людей может возникнуть желание поспорить, ведь люди на территории современной Беларуси жили и при ВКЛ, и при РП, и при монархии, и при тоталитаризме. Для одного и того же общества это возможно не недостаток, а даже избыток примеров и ассоциативных связок, передающихся воспитанием из поколения в поколение. Мне тоже так кажется, до того момента, как я вспоминаю об официальной интерпретации белорусской истории. Выпускник Европейского гуманитарного университета, известный среди своих коллег как Змицер Кафка, писал о Беларуси буквально следующее: «Впрочем, это уже сложившаяся традиция в Беларуси - отправлять историю на свалку, отрезая её кусищами, гигантскими ломтями. Собственно, из всей биографии белорусов для употребления оставлен только период со дня освобождения Минска от н.-ф. захватчиков, который официально празднуется как день освобождения Беларуси и рождения нации. Это искусственное омоложение к географической провинциальности добавляет провинциальность историческую, делая Беларусь неприметным островком в истории. Что за нация родилась в тот день, какое у неё лицо, для решения каких исторических задач возникла и где она до этого пропадала - совершенно непонятно.» Мне кажется, что описанные в цитате процессы очень удачно подходят для продолжения нашей логической цепочки тезисов о развитии принадлежностей в белорусском контексте. (14,с.78)

Фундамент формирования принадлежности основывается на том, что мы в повседневной жизни привыкли считать мелочами. Среди этих безликих столбов, в бело-розовых домах начинается наш путь по ассоциации себя как индивида с чем-либо, будь то принадлежность к белорусам, консерваторам, демократам, художникам, рабочему классу, жителю панельного дома или студенту какого-либо университета. Сложность и уникальность белорусского общества я вижу в том, что за привычной безликостью пейзажа и вообще всего окружающего, очень часто бывает сложно осознать, что из себя представляет объект ассоциации. Индивиды в этом обществе просто не могут вспомнить ни одну мелкую или крупную деталь данного конкретного объекта, а потому вынуждены вспоминать его название, и, продвигаясь по запутанной логической цепочке, самим себе сперва объяснять, что же это в теории такое и как себя с этим лучше ассоциировать. Для примера можно попробовать представить, чем кроме названия отличаются принадлежность к университету БГУ и к университету МГЛУ. У обоих заведений нет каких-либо ярко-выраженных традиций, существенных различий организации учебного процесса, психотипов учащихся там студентов, символов университета, узнаваемых за пределами ограниченного коллектива энтузиастов, мировоззренческих установок. Таким как статус университета в понимании людей, его размер, место расположения в городе, количество девушек среди учащихся, харизма ректора, мода на одежду и дата профессионального праздника. Ведь даже случайно познакомившись со студентом филологического факультета БГУ или переводческого факультета МГЛУ, мы не сможем однозначно утверждать, где же именно этот студент учится. Я никогда не мог и теперь не возьмусь утверждать, что выпускники БГУ как специалисты очень заметно отличаются от выпускников родственных специальностей других ведущих университетов страны. Более того, зачастую в Беларуси я по общению с человеком вообще не могут определить, учился ли он когда-либо в университете. Из известных мне исключений, лишь только Европейский гуманитарный университет, известный когда-то в Минске как экспериментальная площадка для европейских методов образования и попытка создать заповедник академической свободы с возрождением качества гуманитарного знания в белорусском обществе, уже около четырёх лет вынужден работать в Вильнюсе, проиграв в Минске схватку с политической элитой за лицензию на образовательную деятельность. (10.с.54)

Смею предположить, что прецедент закрытия ЕГУ в Минске можно рассматривать как прецедент отторжения инородного. Понятие «инородный» можно кратко определить как «принадлежащий чему-либо совсем другому, нежели среде, в которой оказался». И хотя в устных легендах это закрытие обычно приписывают «оппозиционности» университета, я склонен считать это мнение не более, чем желанием упростить объяснение произошедшего и уйти в сторону от сути проблемы. ЕГУ задумывался как амбициозный проект интеллектуалов из области гуманитарных наук, которым опостылели проблемы советского образования в этой сфере. Этот университет не только не противопоставлял себя официальному, но и сотрудничал с Министерством образования РБ, Белорусским государственным университетом и другими организациями. ЕГУ никогда не поддерживал оппозиционные движения ни финансово, ни морально. В вопросе «оппозиционности» он отличался от многих других учреждений лишь только тем, что не придавал политическим взглядам своих студентов такое значение, какое согласно выработанным уже рефлексам и долгу службы придавалось в других заведениях. В отличие от декана одного из факультетов БГЭУ, деканы не ЕГУ не были уличены в угрозах студентам-диссидентам на первой же встрече 1 сентября. Иными словами, ЕГУ позиционировал себя не как идеологически-воспитательное учреждение, а как университет с конкретной целью. Именно этим он и отличался от других университетов: он не был лишённым смысла и опоры, по инерции работающим заводом по выпуску именных дипломов, а работал по разработанному плану с преследованием здесь и сейчас нужных целей. Студенты ЕГУ учились на иностранных языках, слушали лекции выдающихся учёных, приглашённых со всего мира. Мне лично кажется, что в после перестройки для молодого поколения это бальзам на душу и вообще очень полезные опыт и знания. Ан нет, всё это претило белорусскому министру образования Александру Радькову, который поставил ректора ЕГУ Анатолия Михайлова в затруднительное положение вопросом: «Зачем приглашать иностранных преподавателей и превращать ЕГУ в проходной двор?» Именно эта «инородность» университета, как я считаю, и послужила началу процесса его отторжения в белорусской системе образования. Возникает вопрос: существует ли это отторжение только на уровне зримом политическом, либо же внешнее — отражение внутреннего?

Как говорил Дэвид Истон, политическая система стремится к состоянию стабильности. Этот же закон работает в социальной среде за пределами политического поля. Я не изучал все науки, но полагаю, что способность любой системы сохранять стабильность обусловлена её постоянным стремлением к стабильности. Когда именно белорусское общество погрузилось в состояние, где у индивидов редуцирована способность открыто в обществе себя как-то идентифицировать и последовательно отстаивать свою позицию — это тема для другой курсовой работы, однако даже последние 10-15 лет всеобщей стабильности уже дают основание считать, что белорусская общественная система к ней стремится. Это явление приводит к тому, что любая попытка проявить принадлежность или приверженность к чему-либо может создать индивиду массу проблем с коллективным «я» общества или даже другими его индивидами. Более того, очень часто эта система работает вхолостую и по инерции душит даже безопасные для неё ростки ромашек в саду одуванчиков. Эта защитная реакция стабильного общества распространяется на самые разные сферы произрастания этих побегов: начиная от давления на белорусскоязычных и без того уже маргинализировавшихся людей, заканчивая насмешками родителей и друзей по поводу учёбы в ЕГУ. Всё это, очевидно, не может обойти стороной и вопрос национальной идентичности в белорусском обществе. По уже описанному ранее сценарию, белорусы, ровно как и другие люди из других общественных систем, едва ли могут для себя самих объяснить, что такое «белорусское» и чем оно отличается от всего остального. Всем известно что такое «французская гордость», «английская аристократия», «российская зима», «американские горки». Но ничего подобного из недр белорусской культуры и истории извлечь с пользой не удаётся. Более того, даже при попытке сконструировать какие-либо зачатки белорусской идентичности, её инженеры непременно сталкиваются с проблемой. Согласно Бергеру и Лукману, идентичность состоит не только из акта самоопределения, но также требует и своего рода внешнюю легитимацию. Выражаясь проще, если назвать себя «потомками литвинов», «наследниками ВКЛ» или даже «белорусскоязычными», то без признания легитимности этих взглядов как таковых кем-то ещё, идентичность невозможно считать состоявшейся. Чем более высокий уровень пытается охватить тот или иной атрибут идентичности, тем больше он нуждается в подобного рода внешней типизации. Именно по этой причине Российская Федерация склоняет геополитических союзников к признанию Осетии и Абхазии, именно поэтому Турция противится поднятию вопроса о геноциде армян и именно поэтому во многих странах вводится уголовное преследование за отрицание Холокоста. По той причине, что признание или непризнание этих фактов третьей стороной определяет степень реальности или метафизичности этих фактов, будь то независимость Осетии, уничтожение миллионов людей или право на существование белоруса. Люди, называющие себя носителями белорусского языка и культуры, в некотором роде не являются таковыми по той причине, что это за ними признаёт абсолютное большинство их соотечественников. Они же считают их отщепенцами, не пережившими сложный подростковый возраст и создающими массу проблем своим родителям вместо того, чтобы учиться, работать и вообще «быть как все нормальные люди». (15,с.109)

Подобный ход событий — всего лишь разновидность дарвинизма, и работает во всех уголках нашей планеты совершенно одинаково. Разница лишь в том, что по каким-либо причинам займёт место на пьедестале в понимании общества или сообщества, а что станет ему враждебным. В джунглях выживает самый сильный и быстрый, в рыночном капитализме — самый ловкий и гибкий специалист, а в Беларуси — тот, кто меньше остальных готов заявлять о своих амбициях с самоидентификацией в качестве мандата. В итоге в джунглях элиту составляют самые сильные хищники, в рыночном капитализме — выдающиеся бизнесмены, а в Беларуси — люди, которые под жесточайшим прессом видеокамер и устремлённых в экраны телезрителей говорят: «Я православный атеист».

Я не случайно решил перейти к заключению после описания процесса отторжения индивида белорусским обществом. На мой взгляд, такой переход весьма символичен, так как именно после череды актов отторжения человека, который отдаёт себе отчёт в том чего он хочет, с чем себя ассоц