Скачать

Англия. Правление Эдуарда II

Англия. Правление Эдуарда II

Если бы Эдуард I прожил еще один год, Брюсу не удалось бы победить. Убийством Комина он противопоставил себя Англии, папству и половине Шотландии и отдалился не только от тех своих братьев-аристократов, которые были верны Эдуарду I, но и от тех, кто был предан Баллиолю. Теперь, взамен величайшего солдата эпохи, командование войсками мщения перешло к его сыну Эдуарду II, потакающему всем своим желаниям, которые только имеются у юноши двадцати трех лет. Впервые со времен Завоевания на английский престол взошел король без воинственных наклонностей. Его отвращение к трудностям военных кампаний позорно контрастировало со спартанским образом жизни его отца.

Если вступление на престол Эдуарда I свидетельствовало в пользу наследственной королевской власти, то правление его сына опровергло его. Эдуард II обладал тем же именем, станом, превосходным телосложением Плантагенетов, что и первый. Но золотоволосый молодой гигант, унаследовавший трон своего отца, не интересовался правлением, за исключением разве что средств достижения своей личной свободы и наслаждений. С малолетства он жаждал любви. Спустя несколько месяцев после рождения его родители погрузились в траур по причине смерти его десятилетнего брата Альфонсо — наследника престола и всех их надежд. Вскоре после этого они покинули Англию, чтобы совершить долгое путешествие в Гасконь; и не прошло и года со времени их возвращения, как его мать скончалась, тогда Эдуарду было пять лет. Оставленный на попечение своего вечно занятого и становившегося с годами все более деспотичным отца, который постоянно принимал участие в военных кампаниях в Уэльсе, Фландрии или Шотландии, принц вырос без систематического образования и воспитания. Большую часть своего детства он провел в бесцельных скитаниях вслед за королевским двором, и единственным домом, который он знал, было его поместье Кинг Ленгли, окруженное хартфордширскими вязами и заливными лугами, где он приобрел любовь к деревенским профессиям сельского люда, обитавшего вокруг. Он был сильно и непоколебимо привязан к чиновникам и клеркам своего двора, которым позже он был трогательно предан, как, например, к пользующемуся дурной репутацией Уолтеру Рейнолдсу, сыну виндзорского булочника, которого Эдуард сделал архиепископом Кентерберийским, или еще более низкого происхождения Уильяму де Мельтону, позже ставшему архиепископом Йоркским. Его товарищами были конюхи и садовники, кузнецы и лодочники, шуты, фокусники, актеры и певцы.

«Прекрасный телом и великий силой», Эдуард остался ребенком, легкомысленным и эмоционально неуравновешенным. Полностью отказавшись от участия в работе советов своего отца, от чьих приступов ярости его охватывал благоговейный трепет, он стремился только к одному — жить так, как хочется. Еще в бытность подростком он почувствовал необычную тягу к красивому, но бедному гасконскому рыцарю по имени Пирс или Петр Гавестон, который был старше его на несколько лет. Ко двору наследника Петр был причислен благодаря храбрости его отца, проявленной во время англо-французских войн. Влияние, оказанное этим остроумным, воспитанным, но высокомерным авантюристом, стало головной болью старого короля и его министров. Дважды его изгоняли из королевства — в последний раз всего лишь за несколько месяцев до смерти Эдуарда, когда принц пытался даровать ему свое родовое имение Понтье с материнской стороны, это настолько возмутило умирающего короля, что тот в ярости вырвал клок волос с головы сына.

Первое, что сделал Эдуард II, вступив на престол, — вернул обратно своего фаворита. Проигнорировав просьбу своего отца нести его кости перед армией, он совершил короткий формальный поход на юго-запад Шотландии. В начале сентября он вернулся в Лондон, где пожаловал Гавестону графство Корнуолл, принадлежавшее короне, и предложил ему руку своей племянницы, Маргариты, дочери принцессы Иоанны и сестры молодого графа Глостера. Одновременно он отстранил от занимаемой должности казначея отца, епископа Ленгтона Личфилдского, и заключил его в Тауэр.

Ребяческая безответственность короля и зависимость от Гавестона приводила в ярость аристократовфеодалов. «Если кому-нибудь из графов или магнатов, — отмечал хронист, — надо было попросить у короля об особой любезности в продвижении его дела, король посылал его к Петру, и что бы ни сказал или приказал Петр, должны были немедленно выполнить». Трижды за прошедшее столетие гордые магнаты Англии брались за оружие, поддерживаемые церковью, деньгами и людьми, чтобы навязать старинный национальный принцип, что король должен править с согласия и одобрения его «главных людей». Отец Эдуарда, который в начале своего царствования уважал такую практику, в последние годы своего деспотичного правления полностью полагался на избранных лично им министров и судей, собирая совет крупных феодальных лордов только в тех случаях, когда был полностью уверен, что они согласятся с ним. Теперь, когда его своевольное владычество сменила слабая власть его сына, магнаты обнаружили, что у них отнято право советовать своему государю, и сделал это безответственный фаворит-чужеземец.

Прежде чем король был возведен на трон, они советовались о том, что же следует делать. Их долгом было поддерживать корону, но также гарантировать то, чтобы ее обладатель сохранял основные законы и свободы королевства, защитником которого он был по Божьему повелению. Прежде чем они клялись в верности и приносили оммаж в качестве представителей народа, ожидалось, что король поклянется, в традиционной коронационной речи, что принимает законы и традиции, данные народу его предшественниками, «праведными и богобоязненными древними королями Англии», будет хранить свободы Святой Церкви и следить за тем, чтобы правосудие свершалось беспристрастно и мудро с сочувствием и справедливо». В коронационном уставе было записано: «рано утром того дня, когда нового короля должно помазать, прелаты и знать должны собраться в королевском дворце в Вестминстере, чтобы вместе подумать об укреплении и твердом установлении законов и статутов королевства»

Так как они не доверяли ему, в исполнение этой обязанности магнаты добавили пункт в коронационной речи, с помощью которого Эдуард должен был поклясться, что он «обещает соблюдать справедливые законы и обычаи, которые определит народ королевства». Другими словами, в уплату за принесенный ими оммаж он должен был позволить им определять основные законы королевства. Это беспрецедентное соглашение, на которое никогда бы не согласился его отец, было дано молодым королем, в соответствии с одним отчетом, в обмен на то, что его лорды не настаивали бы на изгнании Гавестона.

Два дня спустя после коронации, встретившись в трапезной Вестминстерского аббатства, магнаты попросили своего сюзерена письменного подтверждения своего обещания «строго рассмотреть, — как предложил их дуайен, старый верноподданный граф Линкольна, — чтобы, по велению Господню», они ни предложили. Когда из-за Гавестона, как подозревали, Эдуард стал тянуть время, они составили декларацию, в которой известили, что их собственная присяга, принесенная в ответ на королевскую, была принесена из уважения, скорее, к короне, нежели к его собственной персоне, и что, «если он не будет руководствоваться здравым смыслом», то они, его вассалы, будучи защитниками народа, в соответствии со своей присягой должны будут «направлять его в соответствии со здравым смыслом и исправить состояние Короны». Если необходимо, они прибегнут к силе, так как «ему не могут приказывать по закону, так как нет судей для короля».

Все это напоминало времена де Монфора. Так как Эдуард фактически передал свои полномочия Гавестону, настаивая на том, что он имеет право советоваться с тем, с кем пожелает, трудно было представить иной путь, как магнаты могли бы примирить принесенный оммаж с обязательствами перед обществом или исполнять свои феодальные и государственные функции, давая королю «добрый совет». Что бы он не утверждал под присягой, единственный совет, которому он доверял, был совет его фаворита — «идола короля», как его называли. И для магнатов Гавестон сейчас стал, как красная тряпка для стада быков. Вскоре после коронации ненавистный выскочка созвал турнир в Уоллингфорде, где он со своими молодыми беспутными друзьями победил и унизил нескольких графов, включая Суррея, Арунделя и Херефорда. Своей гасконской чванностью он любил унижать их гордость. Магнаты тоже были хвастунами, но отличались большей сдержанностью, невозмутимостью и прозаизмом. Они считали свое безмерное превосходство неоспоримым по закону природы. Род Гавестонов был древним и почтенным, но из мелкой, иностранной, провинциальной знати, и хотя гасконец был в такой же мере подданным Эдуарда, как и они, он не был таким же столпом общества. То, что король сделал его графом Корнуолла, им казалось большим оскорблением, нанесенным их гордости и патриотизму. Если бы Гавестон воспринял свое повышение со всей скромностью и попытался бы искать их расположения, то магнаты бы примирились с этим. Но он не сделал этого, мало того, открыто ликовал и насмехался над ними. Не имея иной поддержки, кроме благосклонности короля, он совершил самое рискованное преступление в политическом плане, безрассудно глумясь законными правами магнатов.

Ранним летом 1309 года, пока Брюс разграблял земли Бьюкена, английские лорды собрались в парламенте и настаивали на высылке Гавестона. Они провозгласили, что он лишил Корону ее владений, отдалил короля от его законных советников и привязал к себе последователей незаконными клятвами. Пытаясь примирить их, Эдуард пожаловал пост сенешаля своему кузену, Томасу, графу Ланкастера, который, принадлежа королевскому дому, был одновременно крупнейшим из магнатов. Также он неохотно согласился на высылку Гавестона в качестве вице-короля в Ирландию. В июне, после того как архиепископ Уинчелси — вновь вернувшийся в Англию и представлявший основную движущую силу оппозиции, — пригрозил отлучить от церкви фаворита, если тот вернется без позволения парламента, король печально проводил его до Бристоля, чтобы присутствовать на его отплытии в Дублин.

Хотя отъезд Гавестона ничего не уладил. Его хозяин намеревался вызвать его обратно при первой же возможности, и магнаты это знали. Кроме того, оставалась нерешенной проблема, созданная войнами Эдуарда I. Финансовая система, разработанная его казначеем, Уолтером Ленгтоном, и хранителем королевского Гардероба, Джон Дроксфордским, была полностью разрушена. Чиновники Гардероба и управляющие Шотландии, которые должны были финансировать кампанию против Брюса, все еще пытались получить необходимые средства из истощенного казначейства, чтобы оплатить растущие долги. Годами их счета не только не приводились к балансу, но и частично не компенсировались. Несмотря на все хитроумные уловки, чтобы добыть больше денег, размер собираемых налогов становился все меньше. Большая часть прибыли от таможенных сборов попадала в руки итальянских и гасконских кредиторов, которым Короне пришлось уступить свои фискальные полномочия, чтобы собирать деньги на оплату и провизию для армии. Крупный флорентийский финансист, Америго дель Фрескобальди, получал налоги с таможенных служб, был хранителем обменного ведомства короля и констеблем Бордо. «После королевского фаворита он был наиболее влиятельным, хотя и непопулярным, человеком в государстве. И банкиры, соотечественники Гавестона, Калло, контролировавшие доходы от королевского герцогства Корнуолла, были ненавистны англичанам почти в той же мере.

В то же время успешное наступление шотландцев продолжалось. Когда король провожал Гавестона к морю, брат Брюса, Эдуард, эффектно выиграл битву на реке Кри; к лету он и Дуглас контролировали весь юго-запад, за исключением крепостей Дамфрис, Долсуинтон, Керлаверок и Лохмабен. В августе король Роберт победил людей Лорна а Аргайля в битве на Брандерском перевале. В октябре он добился подчинения Росса на далеком севере. Даже на границе страны, к югу от Эдинбурга, партизанские отряды угрожали английским колоннам, движущимся по болотам и лесам на помощь королевским замкам.

К концу года Брюс de facto стал правителем почти всего севера Шотландии с той стороны реки Тей; только Банфф и еще несколько замков на северо-восточном берегу, получавшие снабжение с моря, удерживались англичанами. В начале 1309 года он освободил большую часть Файфа и в марте собрал свой первый парламент в Сент-Эндрюсе. Трое из шотландских графов — Росс, Сазерленд и Леннокс — поддержали его, а графства Ментиет и Кейтнесс, принадлежащие несовершеннолетним, были представлены в его парламенте. После трех лет постоянных опасностей и борьбы, он стал настоящим королем, по крайней мере его народ возвел его на трон в своих сердцах, твердо решившим бороться до самой смерти за свободу. «Его преследовали неудачи, бегства и опасности, трудности, усталость, голод и жажда, выжидания, преследования, нагота и холод, западни и изгнания», — писал один из его последователей, воскрешая в памяти эти годы. «Аресты, заключение, кровопролития и гибель его близких и, более того, дорогих людей... не осталось никого из них, я думаю, кого можно было бы снова вспомнить или услышать». Именно они стали доказательством, подтверждающими его право на корону.

Даже теперь мощь Англии могла бы сокрушить его; все главные крепости Шотландии до сих пор были в руках Эдуарда. И вновь безрассудная страсть короля к Гавестону спасла Брюса. За сентябрь было собрано войско, и две армии сосредоточились в Берике и Карлайле. Но прежде чем они нанесли удар, фаворит вновь вернулся в Англию. Король встретил его как брата, когда тот высадился в Честере. Надеясь расположить к себе баронов, Эдуард в июле на парламенте в Стэмфорде согласился с одиннадцатью пунктами, отрекаясь от определенных действий чиновников, которые были осуждены магнатами: реквизиции для нужд королевского двора, сборы, введенные в соответствии с «новыми» обычаями его отца, намеренное обесценивание денег, юридические проволочки и продажа индульгенций преступникам.

Осенью пятеро крупнейших магнатов королевства — Линкольн, его зять Ланкастер, Уорик, Оксфорд и Арондел — отказались принять участие в совете в Йорке, так как там должен был присутствовать королевский любимец. Даже Глостер сообщил своему царственному дяде, что, так как Стемфордские статьи были нарушены, сбор средств на шотландскую войну, за который проголосовал парламент, будет приостановлен. В начале следующего года бароны с оружием появились в палате совета. Они заявили, что король, который находится под влиянием порочных советчиков, растратил деньги, данные парламентом, сократил свои доходы, что заставило его жить вымогательством, и, потеряв Шотландию, лишил Корону ее наследия. Они настаивали на немедленном назначении исполнительного совета «Лордов Ордайнеров», чтобы провести реформы в государстве. Когда король замешкался, они сказали ему, что не будут «более считать его за своего короля, не будут хранить клятву верности, которую принесли ему, так как он сам не сдержал клятву, что давал на коронации». Раздраженный Эдуард согласился. 17 марта 1310 года в Расписной Палате было объявлено, что на следующие восемнадцать месяцев архиепископ Кентерберийский и шесть епископов, графы Линкольна, Ланкастера, Глостера, Херефорда, Уорика, Пемброка, Ричмонда и Аронделя, и пять баронов должны будут «предопределять и укреплять королевство и королевский двор в соответствии с правом и здравым смыслом».

Однако в своих собственных глазах и в глазах большей массы его подданных король оставался королем. Магнаты могли принудить его лишь с помощью оружия; они могли только временно лишить его права осуществления королевских функций, как это сделали их предшественники во главе с де Монфором с его дедом. Какими бы титулами они ни заставляли его награждать их, королевские прерогативы оставались лишь его принадлежностью. Как только Лорды Ордайнеры собрались в Вестминстере, Эдуард в сопровождении своего любимца перебрался вместе со своим двором в Йорк под предлогом приготовления к завоеванию Шотландии. И хотя канцлер, епископ Чичестера Ленгтон, был Ордайнером, король вновь обрел контроль над большой печатью, высшим инструментом исполнительной власти, назначив на его место другого прелата Уолтера Рейнолдса, епископа Вустерского, своего бывшего священника, который, как говорили, получил благосклонность Эдуарда, так как с легкостью сочинял пьесы.

Все это играло на руку шотландцам. Пятеро из их графов — Бьюкен, Атолл, Росс, Марч и Энгус — до сих пор оставались приверженцами английской короны либо Баллиоля, а в двадцати самых укрепленных замках находились английские гарнизоны. Но даже новое папское отлучение за «проклятую приверженность беззаконию» не могло поколебать сопротивление короля Роберта и его народа. В начале 1310 года, проигнорировав римские анафемы, главный церковный собор шотландской церкви, собравшийся в Грейфрайарской церкви в Данди, признал его «истинным наследником короны». И хотя Ордайнеры отказались признать это, дальнейшее вторжение в Шотландию той осенью лишь укрепило его позиции. 16 сентября Эдуард вместе с Николасом Сегрейвом, действующим в качестве маршала в отсутствие наследственного владельца должности, перешел Твид и вошел в Роксбург. Из крупных магнатов только Суррей и Глостер сопровождали его. Когда он двинулся через Селкиркский лес и Ланкашир к Линлитгоу, Брюс просто ретировался в Стерлинг, опустошая окрестности. В начале ноября голодные захватчики вернулись в Берик.

Вторая, весенняя, кампания короля и Гавестона была не более успешной. Даже на море англичане подвергались нападениям каперов, действующих не только со своих собственных гаваней, но и из Фландрии. Король оставался в Берике как можно дольше, отсрочивая ужасный день, когда он должен будет встретиться с Ордайнерами. Затем, в начале августа 1311 года, оставив ради безопасности Гавестона в Бамбургском замке, из-за недостатка денег Эдуарду пришлось вернуться в Лондон.

Здесь, после напрасного паломничества к мощам Бекета в Кентербери, он встретился с лордами парламента, предложив согласиться со всем, что они предложат, лишь бы Гавестона пощадили. Но враги гасконца были непреклонны. 27 сентября архиепископ Уинчелси и графы Ланкастера, Уорика, Пемброка и Херефорда огласили в Поле Кроссе «Статьи Ордайнеров». 5 октября было объявлено, что король согласился с ними.

Ордонансы превратили короля в государственного чиновника, которому вменялось выполнять волю магнатов посредством должностных лиц, контролируемых парламентом. Они хотели передать королевскую власть от Эдуарда и сохранившихся придворных чиновников, управляющего и хранителей и контролеров Гардероба, своим выдвиженцам, которые больше не должны были отвечать лично королю, но лишь королю в парламенте, абстракция, которую они сделали краеугольным камнем своей реформированной системы правления вместо Совета, созданного де Монфором пятьдесят лет назад. «Ввиду того, — провозглашали они, — что король был введен в заблуждение и получал неверные советы, мы предписываем, чтобы все плохие советники были изгнаны, ибо ни они, ни другие, подобные им, не должны быть рядом с королем или нести королевскую службу, и другие, более подходящие люди должны будут занять их места... по совету и с согласия баронов в парламенте». Ордайнеры были главным образом представителями знати, но благодаря их настойчивости на служебной ответственности перед парламентом и уверенности, что этот институт заставит заблудшего короля выполнить обязанности перед обществом, они сделали первый шаг на длинной каменистой дороге к парламентскому контролю над исполнительной властью. Они предписывали королю не ввязываться ни в одну чужеземную войну и не покидать страну без согласия парламента, который должен собираться в удобном месте по крайней мере раз в год. Все его чиновники должны поклясться поддерживать Ордонансы, а комиссия лордов должна выслушивать и выносить решения по поводу жалоб против них на каждом парламенте.

Ордонансы также устанавливали, что все налоги, навязанные с 1274 года, включая «новые» таможенные сборы на шерсть, должны быть отменены, в то время как итальянские банкиры и чужеземные купцы должны быть высланы. В том числе и Гавестон. «Все плохие советники, — было записано там, — должны быть освобождены от своих полномочий и изгнаны». Фаворит, который «отвратил сердце короля от его народа и заменил королевских министров сборищем своих людей», должен был покинуть страну из Дувра ко дню всех святых либо ему грозил суд, как над врагом государства.

Это был конец и крах Фрескобальди, но особенно катастрофическим было влияние данных пунктов на шотландскую войну. Внезапно лишившись иностранных кредитов, Ордайнеры сделали невозможным быстрый захват Шотландии. Пока происходили эти события в Вестминстере, Брюс вновь пошел в наступление. Свободный, наконец, от угрозы вторжения, он пересек Солуэй спустя одиннадцать дней после того, как король покинул Берик, чтобы подвергнуть разграблению фермы верхнего Тайндейла. Месяц спустя он вернулся и, опустошая Кокетдейл и Редесдейл, дошел до Дарема. Шотландия после шести лет войны была истощена до предела; Брюс полагал, что пора бы и землям северной Англии отведать того же самого. К концу месяца, отчаявшись получить помощь от разобщенного и захваченного другими заботами правительства, люди Нортумберленда предложили ему выкуп за свои дома и посевы. Когда Роберт вновь пересек границу, он нес с собой £2000 английских денег за перемирие до февраля.

Такую дорогую цену заплатили Ордайнеры за свой триумф. Но они и не избавились от Гавестона. Хотя он и покинул Лондон по Темзе спустя два дня после назначенного дня его изгнания, до столицы в скором времени дошли слухи, что его видели в Корнуолле и на юго-западе. В ноябре, после того как приказчики велели изгнать нескольких из придворных чиновников, король сам покинул Лондон вместе с ними, жалуясь, что его провели. Он был равнодушен к управлению государством, но вмешательство в жизнь его слуг привело его в ярость. Возможно, ему не хватало гениальности Плантагенетов, но у него в избытке наличествовали плантагенетская вспыльчивость и упрямство. К концу года Гавестон открыто присоединился к нему в Виндзоре, где они совместным пиром отметили Рождество.

Гражданская война теперь была неизбежна. 7 января 1312 года Эдуард уехал на север, чтобы «избежать рабства», приказав доставить ему в Йорк большую печать. Теперь было два правительства, одно состояло из короля и чиновников его гардероба, другое — из Ордайнеров и более старых государственных ведомств в Вестминстере. Из Йорка Эдуард объявил, что «добрый верный» Петр восстановлен во всех своих должностях и ему возвращены все его владения. Ордайнеры приняли вызов, создав союз, чтобы защитить Ордонансы, и под видом турнира собрали своих слуг. Архиепископ отлучил Гавестона, в то время как Ланкастер написал королеве, обещая, что не будет знать отдыха до тех пор, пока не избавит ее от ненавистного присутствия фаворита.

В апреле король и Гавестон переместились из Йорка в Ньюкасл, под предлогом наказания шотландцев, а в действительности, чтобы спастись от баронов. Но 4 мая Ланкастер, прошедший через Пеннины, внезапно напал на них, но не сумел взять в плен. Была захвачена королева с частью королевских сокровищ, а Эдуард со своим любимцем бежали по реке в Тайнмаут, а оттуда — в Скарборо. Оставив Гавестона в замке, одном из самых укрепленных в королевстве, страдающий монарх поспешил в Йорк, чтобы поднять армию и помочь ему.

Но бароны опередили его. Следующий на юг Ланкастер преградил ему путь, а Пемброк, Суррей и Генрих Перси осадили Скарборо. Через две недели, когда запасы стали подходить к концу, Гавестон сдался на милость победителей. Они пообещали доставить его невооруженного в Йоркский монастырь 1 августа, чтобы ожидать приговора парламента.

Бароны намеревались сдержать свое слово. Но их собратья — Ордайнеры — Ланкастер, Уорик и Херефорд — упустив добычу при Ньюкасле, взяли закон в свои собственные руки. Когда, отправив фаворита под надежной охраной в замок Уоллингфорда, Пемброк оставил его на ночь в доме приходского священника в Деддингтоне, три графа напали на него и увезли в Уорик. Продержав его там несколько дней, граф Уорика позволил Ланкастеру — человеку с «бычьим лбом», без всяких сомнений, — обезглавить его с помощью двух ирландских убийц на холмах Блэклоу. Его труп с презрением отказались принять в замке Уорика, и предали его земле друзья бедных и изгоев, нищенствующие монахи.

Этим актом насилия убийцы раскололи баронскую оппозицию. Ланкастер сжег все мосты; любое доверие или сотрудничество между ним и его кузеном-королем впредь было невозможным. Чувствуя себя скомпрометированными, Пемброк и Суррей отныне тяготели к приверженцам короля. Также и вся страна, несмотря на ненависть к Гавестону, была шокирована жестоким деянием. Англичане были грубым и драчливым народом, не любившим выскочек и чужеземцев, но они привыкли к закону. Кроме того, они не хотели гражданской войны.

Итогом стала роялистская реакция. Лондон сплотился вокруг короля; в любом случае Гавестон был мертв и не мог причинить вреда. 13 ноября у короля и его молодой жены-француженки в Виндзоре родился сын — будущий король Эдуард III. Опасность спорного права престолонаследия, с назначением королем Ланкастера, казалось, исчезла. В течение последующих нескольких недель с помощью посредничества папы некоторое взаимопонимание возникло между королем и магнатами. Убийц Гавестона убедили публично принести извинения в обмен на амнистию и на то, что меры, принятые против придворных чиновников, были молча прекращены.

Однако за внешним благополучием в правящих кругах усугублялся раскол. Также все чаще говорилось об успехах шотландцев. Весной 1312 года Брюс захватил замок Дачди. В августе, пока его помощники покоряли последние английские крепости юго-запада, король Роберт вновь пересек границу и опустошил Тайндейл, проникнув за стены Дарема и разграбив Хартлпул. Север был в панике, и пограничные графства заплатили £ 10000 за перемирие до весны. С огромным обозом заложников и трофеев из пяти городов Брюс с удовлетворением возвратился в свои опустошенные, обедневшие земли. В конце года он внезапно напал на Берик.

В начале 1314 года все англичане, способные носить оружие, были призваны на войну. Крупнейшая армия, какую Англия когда-либо собирала, должна была отправиться освобождать замок до дня оговоренной капитуляции. Из-за того, что он не мог оградить необходимые для кампании деньги от казначейства, контролируемой ревностными магнатами, или так же, как и его отец, воспользоваться Гардеробом, из-за принятых Ордонансов, король начал собирать деньги посредством другой ветви своего двора, Королевской Палаты, используя свою тайную печать, чтобы санкционировать ее действия. Часть средств, чтобы снарядить экспедицию, говорили, была получена из конфискованных денег крупного международного Ордена крестоносцев, Тамплиеров, которые Филипп Красивый захватил после своей победы над папой Бонифацием, обвинив их богатое братство в ереси, черной магии и извращениях — обвинениях, в которых они были почти точно невиновны, но признания в которых были исторгнуты у них под пытками. Добившись избрания французского папы и его переезда в 1309 году из Рима во французский анклав, Авиньон, Филипп убедил того распустить Орден и сжечь великого магистра, который отрекся от своего признания, как вновь впавшего в ересь. Не только приданое дочери Филиппа, жены Эдуарда II, состояло из денег Ордена, но и огромный доход тамплиеров в Англии, хотя в конечном счете и переданный Рыцарям Святого Иоанна, много лет находился в руках короны. Таким образом, пожертвования, предназначенные для борьбы с мусульманами в восточных пустынях, помогли финансировать английский крестовый поход против отлученного от церкви шотландского короля.

Но вместо того чтобы позволить парламенту одобрить меры по уничтожению ненавистных шотландцев, Эдуард упорствовал в том, чтобы действовать независимо от магнатов и в последний момент, опасаясь их критики, распустил парламент, который сам же и собрал. Вместо этого он встретил Пасху пирами в своих любимых аббатствах Сент-Олбанс и Или. В результате некоторые из крупных магнатов, включая графов Ланкастера, Суррея, Уорика и Арондела, отказались откликнуться на призыв, настаивая на том, что, по Ордонансам, отъезд короля из страны является нелегальным, пока парламент не даст разрешения.

Но даже и без их присутствия 10 июня в Уорке собралась огромная армия. Там было, видимо, от 2000 до 3000 рыцарей и около 20 тысяч лучников и копьеносцев. Констеблем был Херефорд; кроме того, там были Глостер, Пемброк, Клиффорд, Деспенсер, Николас Сегрейв, граф Ангуса, наполовину нортумберлендец, наполовину шотландец, и сын убитого Комина. 17 июня они вышли, пройдя от Лодердейла до Эдинбурга и пролива Форт, в то время как их провиант доставлялся морем в Лит. Теперь не было времени на колебания; король намеревался разом покончить с шотландским сопротивлением.

Вскоре после полудня, в субботу, 23 июня, разгоряченная и изнуренная двадцатимильным марш-броском из Фолкерка, английская армия достигла небольшой речушки Бэннокберн, которая, пересекаемая Римской дорогой, ведущей в Стерлинг, вилась в сторону северо-востока через заводи к проливу Форт. Здесь 24 июня, в воскресенье и в день летнего солнцестояния, 1314 года состоялись решительная битва.

После Гастингса Бэннокберн был крупнейшим поражением в английской истории. Он положил конец любой реальной надежде на отвоевание Шотландии силой оружия. В течение поколения шотландцы страдали от вторжений в их территории. Теперь под началом Дугласа и Рэндолфа они перешли в наступление. Изгнав англичан из всех уголков своей родины за исключением Берика, они перешли границы, сожгли Эпплби и дошли почти до Ричмонда, после чего вернулись обратно с богатыми трофеями. Перед Рождеством они верну лись, чтобы разграбить Тайнсайд. И так как правительство в Вестминстере не было готовым признать независимость Шотландии и не могло противостоять ей, жителям северных графств приходилось самим ставить определенные условия. Камберленд и Дарем платили выкуп за перемирие, а Тайнсайд принес оммаж шотландскому королю. Это очень напоминало дни после падения Римской стены.

В это время Англия все еще находилась в трудном положении. Боясь после Бэннокберна даже приблизиться к парламенту, король проводил все время в кузнице, позволив своим врагам делать все, что им хочется. На Рождество 1315 года, как сообщалось, он «барахтался в Кембриджских болотах с большой компанией простолюдинов», находя утешение «в огромном количестве воды». Он и его «глупая компания пловцов» возбудили презрение феодальных баронов, которые не могли понять, как принц, рожденный среди оружия, вместо того, чтобы отомстить своим врагам, довольствуется «детскими развлечениями». Если в стране и был правитель в это время, то им был кузен Эдуарда, Томас Ланкастерский, который избежал бесчестья, отказавшись сопровождать короля к Бэннокберну, и стал национальным героем. Сын королевы, племянник последнего короля и наследник пяти графств, этот угрюмый и непривлекательный магнифицио вел себя так, как будто трон был его собственностью. Он настаивал на отставке канцлера, казначея и хранителя Гардероба и назначении своих ставленников на их посты. В линкольнском парламенте 1316 года он заставил своего кузена и его собратьев-магнатов ждать более двух недель, прежде чем он соизволил появиться и начать заседание.

Но хотя короля и совет заставили добиваться согласия графа на каждое административное действие, он оказался настолько же неспособным к правлению, как и Эдуард. Обладая еще большей формальной властью, чем де Монфор, назначенный главой совета и главнокомандующим в шотландской кампании, имевший право отвергнуть любое действие Короны, которое он не одобрял, Томас проводил все время в своих северных владениях, где в окружении собственной гордости и великолепия сохранял королевский статус без какой-либо ответственности, к какой обязывает королевский сан. Единственной его целью было управлять королем, как марионеткой, и унижать его. Когда летом 1316 года шотландцы вновь опустошили север, разграбив железные копи в Фернессе и Дойдя до стен Ричмонда, армия, собранная, чтобы отразить их набеги, ничего не добилась, так как Ланкастер отказался как служить под началом короля, так и двигаться без него. Из боязни предательства кузены опасались приближаться друг к другу, кроме как среди вооруженных слуг.

Из-за этого бесплодного соперничества страдала Англия. Не только Корона подвела ее, но и урожаи. В 1315—1317 годах слишком влажная погода, по словам Бридлингтонского хрониста, принесла «столько страданий, сколько мы никогда не видели». Из-за роста голода пшеница подорожала в шесть раз по сравнению со своей обычной ценой; люди ели лошадей, собак и даже, как говорили, детей.

К 1318 году англичане достаточно оправились после Бэннокберна, чтобы планировать новое вторжение в Шотландию. Смерть Эдуарда Брюса оставила династическое будущее этой страны таким же непрочным, как и раньше, так как единственным наследником королевской крови был несовершеннолетний сын Уолтера Сенешаля, чья жена, принцесса Марджери, умерла во время родов. Но маленький желтоволосый король, как обычно, был на два шага впереди своих врагов. Еще до начала весны он внезапно напал на Берик, который ему не удалось захватить два года назад, и взял замок после одиннадцатинедельной осады. В мае, прежде чем английское войско мести могло собраться, его колонны находились в ста двадцати милях от границы, и, предав огню Норталлертон, Бургбридж и Кнарсборо, были уже в пятнадцати милях от Йорка. Рипон единственный избежал разрушения, заплатив выкуп в тысячу фунтов после того, как его запуганные жители просидели три дня в осажденной церкви. Затем победители вернулись к Уорфдейлу, опустошив его, когда пришли. Король Эдуард так и не добрался дальше Йорка, где его генералы ссорились друг с другом, пока деньги на жалованье их солдатам не закончились, и им пришлось распустить войска.

Все это способствовало дискредитации Ланкастера, который больше не мог взваливать вину на короля за все, что шло не так. Оба гораздо больше интересовались тем, как насолить друг другу, нежели врагам государства; «...что бы ни порадовало лорда короля, — говорилось,— слуги графа пытались расстроить, и что бы ни пожелал граф, слуги короля называли вероломством». Так как кому-нибудь надо было управлять государством, появилась центристская партия, чтобы заполнить вакуум. Ее главой был Эйлмер де Валенс, граф Пемброка, самый умеренный из Ордайнеров, благородный человек, который воплощал свойственную обычному англичанину нелюбовь к политическому насилию и крайностям. Его поддерживали церковные лидеры, включая примаса, архиепископа Рейнолдса, и большинство баронов, которые все больше отдалялись от Ланкастера из-за его заносчивости, грубости и постоянного отказа брать на себя ответственность.

Под таким руководством страна наконец-то могла немного восстановить свои силы. Согласно «договору» в Лике, заключенному осенью 1318 года между членами королевского совета и Ланкастером, между королем и его кузеном было достигнуто относительное согласие. Было решено, что графу не следует больше посещать парламент в качестве соперника короля, но как обычному пэру королевства «без выказывания превосходства над остальными», в то время как король должен был соблюдать Ордонансы, гарантировать прощение своему кузену за прошлые обиды и править с помощью совета, один член которого всегда должен выдвигаться Ланкастером. Соперники публично поцеловались в знак примирения, и в последующем затишье казалось, что государственный корабль обрел-таки своего кормчего. Несколько важных административных реформ было проведено придворными чинами, а с Францией было достигнуто соглашение, разрешавшее вопросы оммажа Аквитании и Понтье. Кроме того, наконец, улучшилась погода, и прише