Скачать

А.С. Пушкин на Кавказе

Видел я берега Кубани

и сторожевые станицы –

любовался нашими казаками.

А.С. Пушкин

Еще при жизни великого поэта Александра Сергеевича Пушкина (1799–1837) современники называли его имя в ряду славных имен, составляющих гордость великой русской нации. «Это был… не только великий русский поэт своего времени, но и великий поэт всех народов и всех веков… слава всемирная», - так восторженно писал о А.С. Пушкине известный критик В. Белинский.

На долю поэта выпала задача огромной культурно-исторической важности, казалось бы, непосильной для одного человека, но гигант Пушкин с этой задачей справился блестяще, ибо творческий путь его был стремителен и плодотворен. Первое стихотворение Пушкина появилось в печати, когда поэту исполнилось 15 лет, а в возрасте 37 лет его уже не стало…

А.С. Пушкин побывал на Кубани всего один раз, во время своей поездки на Кавказ с семьей генерала Николая Николаевича Раевского-старшего.

Весной 1820 года поэт был выслан из Петербурга за участие в кружке «Зеленая лампа», литературном филиале тайного политического общества, созданного для борьбы с самодержавием и крепостничеством; с назначением в канцелярию наместника Бесарабии генерала Инзова. Добравшись до Екатеринослава (г. Днепропетровск), где в те дни размещалась канцелярия наместника, Пушкин, искупавшись в Днепре, простыл и заболел. В то время через город проезжал прославленный герой Отечественной войны 1812 года генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский (1770 – 1829), которому медиками было предписано лечение на Кавказских минеральных водах.

Вместе с генералом ехали на Кавказ и его младшие дети: дочери Софья и Мария, а также младший сын Николай, уже имевший чин ротмистра лейб-гвардии Гусарского полка, давний приятель Пушкина еще по Царскому Селу, когда поэт учился в лицее.

В одной из бедных хижин Екатеринослава Николай Раевский-младший и обнаружил больного Пушкина. По просьбе Николая штаб-лекарь Рудаковский, который сопровождал генерала на Кавказ, осмотрел больного поэта и прописал ему курс лечения, а Николай упросил грозного родителя взять Пушкина с собою на Кавказ. Будучи человеком довольно либеральных взглядов, генерал Раевский, зная истинные причины ссылки Пушкина на юг России, уладил отпуск поэта с его начальством, добрейшим Иваном Никитичем Инзовым, генералом от инфантерии, и Пушкин получил разрешение выехать на Кавказ.

Двадцатилетний поэт с большой радостью воспринял известие, что ему разрешена дальняя поездка. В конце мая семейство Раевских вместе с Пушкиным переправилось через широкий Днепр невдалеке от коварных порогов, где некогда обреталась запорожская вольница, впоследствии воспетая с великим вдохновением Н.В. Гоголем.

Путешествия в те годы были лишены самых элементарных удобств, они были к тому же длительными и тяжелыми, поэтому в жизни людей, их совершающих, оставались большими событиями и запоминались на всю жизнь. Никакого транспорта тогда, кроме лошадей, не существовало. На почтовых станциях часто не только нельзя было достать продукты, но и даже получить стакан чаю. Поэтому бывалые люди везли с собою провиант в специальных ящиках-погребках; самовары, угли к ним, а кто победнее, те обходились простыми чайниками.

Поезд Раевских состоял из открытой коляски с откидным верхом и двух четырехместных карет. В одной карете ехали дочери с бонной мисс Мяттен и компаньонкой дочерей татаркой Зарой, которую все звали Анной Ивановной. Во второй карете ехал сам генерал с доктором, а Николай с Пушкиным впереди, в упомянутой коляске.

На почтовых станциях при замене лошадей было слышно, как ямщики говаривали: «Второй Спас яблочком разговляется»; «На второй Спас и нищий яблочко съест»; «Спас любит нас». В те же дни отмечался и Успенский пост, когда на трапезе разрешалось пить вино и кушать рыбу. Все это на базарах можно было купить у веселых казачек. Путешественники, особенно молодые мужчины, делали это с особым удовольствием. Пушкин прибыл на Кавказ не с пренебрежительностью, с которой приезжали сюда многие русские дворяне, а с любовью русского народа к многочисленным народам Кавказа. И покидал его не как пресыщенный завоеватель, а с душевным восторгом, который возник в нем под влиянием величавой природы Кавказа, и гуманным чувством к населяющим его горцам, ведущим борьбу за свою независимость.

Вскоре генерал Раевский известил командующего войсками на Кавказской линии генерала К.К. Сталя и войскового атамана Черноморского казачьего войска полковника Григория Кондратьевича Матвеева, что он будет следовать в Крым через Ставрополь и Черноморию.

Одновременно генерал Раевский обратился с просьбой и к наместнику Кавказа генералу от инфантерии Алексею Петровичу Ермолову, старому боевому товарищу, с просьбой оказать содействие в безопасном проезде в Крым по землям, находившимся в его ведении. Ермолов живо откликнулся из далекого Тифлиса двумя распоряжениями: генералу Сталю и полковнику Матвееву, чтобы они обеспечили безопасный проезд генерала Раевского вдоль подчиненных им кордонных линий.

К этому предписанию был приложен маршрут движения, по которому проехал по Черномории, как в те годы называли Область Войска Черноморского, генерал Раевский с семейством и Пушкиным. Сохранился и этот документ:

«Выписка из маршрута Господина Главного Директора путей сообщения Бетанкура.»

От Ставрополя

до Прочного Окопа – 70 верст (р-н г. Армавира. – В.С.)

до Царицынской – 15 верст (х. Северо-Кавказский. – В.С.)

до Григориполлис – 15 верст

до Кавказской – 30 верст. 13-го сентября ночлег

до Казанской – 28 верст

до Тифлисской – 15 верст

до Усть-Лабинской – 17 верст

до Корсунской – 30 верст

до Екатеринодара – 18 верст. 14 сентября ночлег

до Копанской – 30 верст (х. Копанский. – В.С.)

до Мышастовской – 18 верст (ст. Ново-Мышастовская. – В.С.)

до Кара-Кубанской – 24 версты (х. Водный. – В.С.)

до Копыла – 20 верст (г. Славянск-на-Кубани. – В.С.)

до Калауса – 28 верст. 15 сентября ночлег (у ст. Анастасиевской. – В.С.)

до Курки – 25 верст (х. Красный Октябрь. – В.С.)

до Темрюка – 18 верст

до Сенной – 17 верст

до Фанагории – 26 верст. 16 сентября ночлег (ст. Тамань. – В.С.)

Возвратимся в жаркий день 5 августа, когда Раевские оставили Кавказ и выехали на бывшую Азово-Моздокскую дорогу. И она повела Раевских уже на юг по косогорам и сухим лощинам и через несколько часов вывела к станице Сенгилеевской, основанной хоперскими казаками у валов суворовского фельдшанца Державного, последнего укрепления Кубанской кордонной линии, построенной великим Александром Васильевичем Суворовым в 1778 году. Еще верст сорок жаркого пути, и путники увидели на высоком плато, вошедшем в историю как Форштатская гора, серы валы крепости Прочный Окоп, где размещалась штаб-квартира начальника Правого фланга Кавказской кордонной линии. Под горой была видна лента пока ещё узкой реки Кубани, за которой к горизонту уходили леса и рощи Закубанья, кое-где пронизанные дымками черкесских аулов.

Если на Кавказ Раевские ехали днем и ночью, то теперь от Ставрополя они передвигались только днем, да еще с конным конвоем. С заходом солнца Раевские, как и все путешественники, будут укрываться на ночлег за стенами пограничных укреплений, где стояли приличные числом гарнизоны с артиллерией.

История ничего не оставила нам о пребывании в крепости Прочный Окоп семейства Раевских и молодого Пушкина. Ни комендант крепости майор Широкий, ни Пушкин, ни сам генерал ничего не упоминают в записях, дошедших до нас, об этом событии. И хотя в маршруте ночлег в Прочном Окопе не указан, но, судя по расстоянию, он в этой крепости все же, видимо, был. От крепостных ворот, что были у Круглой батареи, дорога круто поворачивала вправо, на запад, и далее шла, повиливая у самого края высокого правобережья, огибая поросшие тернами овраги, спускающиеся к Кубани. Оставив позади Старую и Новую станицы Прочноокопские, версты через четыре путники проехали карантин, валы которого и ныне видны западнее последней станицы на правом склоне Холодной балки. Поднявшись по косогору на высокое правобережье, которое ныне названо именем А.С. Пушкина и где установлен ему каменный памятный знак, и далее вниз по Кубани, Раевские встречали то пограничный пикет с плетневыми оборонительными стенами и торчащей над ним дозорной вышкой; то конный разъезд, осматривающий прикубанские овраги, заросшие кустарником, и сам берег, укрытый кудрявыми вербами, которые и ныне украшают русло Кубани.

Оставив слева Новиньский пикет, Раевские спустились через четыре версты в обширную лощину с протекающей по ней узенькой, с сонным течением, речкой Горькой, в устье которой возвышались валы Царицынского поста, бывшей крепости Царицынской, построенной А.В. Суворовым весной 1778 года в составе укреплений Кубанской кордонной линии. Здесь великий полководец из-за нехватки войск оставил берег Кубани и потянул свою линию кордонных укреплений вверх по речке Горькой, придерживаясь кратчайшего направления на Ставрополь, стоящий на Азово-Моздокской линии. В этом направлении, у хутора Веселого, сохранились валы фельдшанца Всехсвятского, с которым связано одно из приключений А.В. Суворова зимой 1779 года.

А тем временем Раевские проехали станицу Григориполисскую, бывшую крепость, основанную в память первого гетмана всех казачьих войск России светлейшего князя Г.А. Потемкина-Таврического, троюродного дедушки генерала Раевского. За постом Воровским, бывшим суворовским фельдшанцем Восточным, верст через шесть дорога вышла к урочищу Темижбек, где Кубань, упираясь в скальные породы правобережья, под прямым углом поворачивала свои воды на запад. У обрыва к реке возвышались валы Болше-Темижбекского редута, сохранившиеся до наших дней. Ещё пять верст хорошей дороги – и Раевские прибыли к станице Темижбекской, названной как и урочище, в память закубанского князя Темижбека, аул которого был на левом берегу Кубани. Здесь, как и выше по Кубани, слышалась только русская речь, хотя и не совсем чистая, принесенная на берега Кубани донскими и хоперскими казаками лет двадцать назад при заселении Прикубанья.

Мы не знаем, сколько времени Раевские были в Темижбекской, но из того, что они видели в ней, кое-что сохранилось до наших дней. Так, рядом со Ставропольским почтовым трактом, по которому ехали Раевские, справа они увидели, а возможно, и осмотрели, красивый храм, Михайло-Архангельскую церковь, построенную из каленого кирпича в 1811 году, т.е. ещё до нашествия Наполеона. В 30-е гг. нашего века местные власти пытались разрушить эту красоту, но кладка оказалась настолько прочной, что наемные рабочие смогли разобрать только главную часть храма.

И с тех пор более полувека колокольня изумительной красоты, труд русских мастеров, видевшая и Пушкина, как укоризненный перст напоминает общественности Кубани о годах бесполезной и неблагодарной борьбы властей и воинствующих безбожников с историей России и её религией. Мне же эта колокольня при первой встрече напомнила опозоренную и ограбленную воровскими людьми молодую путницу, идущую на богомолье, взывающую к прохожему люду о жалости и милосердии.

За Темижбекской, лежащей в низине, откуда берет начало степная река Челбас, дорога повела путников по высокому правобережью к станице Кавказской, основанной в 1804 году донцами под защитой одноименной крепости, бывшей Павловской, построенной великим Суворовым в составе Кубанской кордонной линии в 1778 году.

Генерал Раевский, лично знавший А.В. Суворова, не избежал искушения осмотреть деяния своего великого учителя, да к тому же согласно маршруту здесь был запланирован ночной отдых. После размещения в отведенных для них квартирах Раевские мылись в бане, а затем по приглашению коменданта ужинали в офицерской столовой. Позже вначале женщины, а затем и мужчины отправились отдыхать.

Пушкин от конвойных офицеров уже знал, что все жители прикубанских станиц от мала до велика до захода солнца спешили укрыться за оборонительную ограду станицы и загнать туда же лошадок и скот, ибо после третьего удара колокола на станичном храме или сигнала трубы ворота стражей закрывались. Кто опаздывал или самовольно оставался ночевать в степи, сурово наказывали дедовским способом – батогами или штрафом.

Увидев своими глазами, как жители станицы, а это были в основном женщины, загоняют до захода солнца в ворота свою живность и куда сами спешат укрыться, Пушкин позже напишет:

На берегу заветных вод

Цветут богатые станицы,

Веселый пляшет хоровод,

Бегите, русские певицы,

Спешите, красные, домой:

Чеченец ходит за рекой.

Стемнело. Станица, как и крепость, засыпала, и только со стороны майдана, где собиралась молодежь «на улицу», слышалось треньканье балалайки, топот ног да радостно-негодующее взвизгивание девок.

Пушкин одним из последних покинул место беседы: не хотелось идти в душную квартиру, где они мучились от жары с Николаем Раевским. И прежде, чем войти в распахнутую дверь, он оглянулся на Ставропольские ворота, уже караулом закрытые, на уснувшую за ними станицу:

…перед ним уже в туманах

Сверкали русские штыки,

И окликались на курганах

Сторожевые казаки.

Оставив слева от дороги Ивановский пост, Раевские выехали к Жирному кургану, который и ныне возвышается у восточной окраины города Кропоткина. Было видно, как у местного пикета курились затухающие костры, у которых виднелись неторопливые фигуры казаков-линейцев да бродили стреноженные лошади, отпущенные отдыхать после ночного дежурства. Сам же пикет был похож на огромную корзину с торчащей над ним дозорной вышкой, с которой дежурный казак изумленно смотрел на редкие в этих местах кареты, окруженные многочисленным конным конвоем. Позже к казакам, непосредственно охранявшим границу, и обратится Пушкин, призывая к бдительности и осторожности:

В реке бежит гремящий вал,

В горах безмолвие ночное,

Казак усталый задремал,

Склоняясь на копие стальное,

Не спи, казак, во тьме ночной

Чеченец ходит за рекой.

Ставропольский тракт, что вел Раевских вдоль Кавказской кордонной линии, то уходил вправо, в степь, и тогда русло Кубани становилось невидимым, то влево, прижимаясь к самому обрыву, и тогда далеко внизу, за купами плакучих ив, была видна желтая лента Кубани, а за рекой, среди лугов и лесов – дымки далеких и близких аулов, за которыми далеко-далеко, на самом краю горизонта, синели кавказские предгорья.

Проехали линейцы станицы Казанскую, Тифлисскую, а затем и Ладожскую, получившие свои наименования от редутов, построенных полками кавказского корпуса.

Сменив лошадей и конвой на Усть-Лабинской почтовой станции, Раевские проезжали мимо одноименной станицы и крепости, и валы которой и ныне видны у улицы Коммунистической в г. Усть-Лабинске. Останавливались ли они в крепости, чтобы осмотреть деяние великого Суворова, история умаличвает. От крепости спутники направились к станице Воронежской, самой западной станице Кавказского линейного войска, за которой в девяти верстах проходила граница Кавказской губернии и Черномории, земли черноморских казаков. Здесь, левее Ставропольского почтового тракта, в полусотне саженей, возвышался древний могильный курган, на вершине которого еще в первый год после заселения Кубани казаками был установлен высокий деревянный столб с гербами Кавказской и Таврической губерний. На этом месте конвой линейных казаков обязан был передать сопровождение генерала Раевского черноморским казакам.

Итак, первая часть маршрута пути Раевских осталась позади. Согласно «Дорожнику Кавказскому, составленному по Высочайшему разрешению в Тифлисе в 1847 году», Пушкин с Раевскими проехали мимо или через следующие посты, пикеты и станицы, входящие в состав Правого фланга Кавказской кордонной линии:

«От Прочного Окопа

до станицы Прочно-Окопской – 4 версты

до Новиньского пикета – 4 версты

до поста Царицынского – 4 версты

до поста Плетневого – 6 верст

до станицы Григориполисской – 8 верст

до поста Григориполисского – 1 ½ версты

до поста Тернового – 5 верст

до поста Воровского – 7 верст

до поста Больше-Тимежбекского – 6 ½ версты

до станицы Тимежбекской – 6 верст

до поста Мало-Тимежбекского – 2 версты

до станицы Кавказской – 12 верст

до поста Ивановского – 2 версты

до поста Романовского – 4 версты

до станицы Казанской – 10 верст

до поста Казанского – 1 верста

до поста Кадушкина – 6 верст

до станицы Тифлисской – 12 верст

до поста Тифлисского – 3 ½ версты

до поста Саломатина – 8 верст

до станицы Ладожской – 10 верст

до поста Ладожского – 1 верста

до поста Дубового – 8 верст

до поста Девятибратского – 6 верст

до станицы Усть-Лабинской – 6 верст

до укрепления Усть-Лабинского – ½ версты

до поста Воронежского – 10 верст

до поста Изрядный Источник – 9 ½ версты

до поста Редутского – 1 ½ версты».

Раевские ночевали в Редутском, ведь надо было пройти карантин и окурить провозимые вещи, просто отдохнуть в приличных условиях, которые были приготовлены для Раевских в покоях местного карантина. Да и баня их ожидала уже натопленная, где можно было смыть въедливую пыль кубанских дорог, о которых позже А.С. Пушкин напишет:

Теперь у нас дороги плохи,

Мосты забытые гниют.

На станциях клопы и блохи

Заснуть минуты не дают.

Но молодой поэт не унывал ни от пылящей жары, ни от «удобств» почтовых станций, ни от плохих мостов и дорог, ибо считал, что

Со временем…

Лет через пятьсот дороги, верно:

У нас изменятся безмерно;

Шоссе,

Россию здесь и тут

Соединив, пересекут.

Однако возвратимся в жаркий день 9 августа 1820 года. Пушкин, страдающий, как и все его спутники от жары и насекомых, решил не сидеть в душной комнате, а осмотреть укрепление более подробно. Пошел с ним и Николай Раевский.

Заглянув в кордон, Пушкин заметил слева от ворот низенькую казарму из турлука, крытую камышом, для казаков, а за ней такой же офицерский флигелек для начальника кордона. Справа – конюшня и навес для полевой пушки с зарядным ящиком. Таким было первое укрепление Черноморской кордонной линии.

Вскоре со стороны поляны, что и ныне сохранилась западнее бывшего карантина, где были установлены походные коновязи, стали подходить казаки, ведущие коней к водопою, который был под обрывом упомянутого кордона. После порции овса коней седлали, проверяя состояние подпруг и путлищ, подсыпали порох на полки ружейных замков, вкладывая их в чехлы, сшитые из волчьих или барсучьих шкур.

Пушкин подошел к казакам, с интересом вслушивался в их мягкий малороссийский говор. Любовь к простому народу проявлялась у него с детских пор, что и отразилось на всей его литературной деятельности. Поэт любил смешиваться с толпой, чтобы ближе изучить народную жизнь, слушать меткие народные слова и выражения. Делал он это и здесь, в Черномории.

Позже внимание Пушкина привлечет несколько арб с запряженными в них низкорослыми горными лошадками, около виднелось с десяток невооруженных мужчин в горских одеждах. Поднявшись по дороге, проходившей мимо карантина, горцы отправились к меновому двору, желая продать дары своих лесов и полей: орехи, мед, меха, бурки, черкески и пр. А взамен приобрести ткани, гвозди, сахар, но главное – соль, в которой они очень нуждались. Желая иметь с горцами добрые отношения, казаки и основали к взаимной выгоде свои меновые дворы сразу же после переселения на Кубань.

Экипажи медленно катили под палящим солнцем вдоль невидимой под обрывами полноводной Кубани, и так же медленно тянулись часы жаркого августовского дня. И в этот день, как и в прошлые дни, за спиной путников вставало как бы нехотя огромное, как раскаленный медный поднос, солнце, которое сразу же начинало поливать широкую степь красной лавой своих лучей. Под этим иссушающим пламенем поникали перезревшие степные травы, в мельчайшую пыль превращались петли немеряных дорог, сворачивались в трубку листья редких кустарников, которые из-за отсутствия дождей уже давно были словно бархатными от налипшего на них толстого слоя пыли. На взгорках свистели суслики, поднявшись на задние лапки у своих норок, вытянув в бледно-синее небо острые мордочки, предсказывая очередной жаркий день. К полудню в степи, что лежала по правую руку, несло жарким степным духом, пропитанным запахом полыни. В небе над головами путников кружили степные орлы и кобчики, высматривая в степной траве свою добычу. Горизонт под беспощадно палящим солнцем постоянно дрожал колеблющемся мареве. И земля за день набирала столько в себя тепла, что и в желтозвездные ночи дышала жаром, словно раскаленная русская печь.

За селением Васюринским дорога несколько отошла от Кубани и пошла параллельно её берегу. Как и ранее, когда Пушкин ехал по землям, населенным донскими казаками, дорога, а она была и почтовой, была пустынной. Да, к тому же еще ничем не обозначена ни канавкой, ни деревьями. В темные ночи осени или зимнюю метель вся надежда была, как рассказывали черноморцы, только на редкие поверстные столбы, да на чуткость и память черноморских лошадок. Но, сейчас было лето с повседневным зноем, да надоедливыми облаками пыли. Вскоре проехали и станицу Старо-Корсунскую, которая, как и предыдущая, осталась на том месте, где была основана летом 1793 года, тогда как остальные селения, не выдержав нападений со стороны горцев, переселились в глубь кубанских степей – подальше от буйных соседей.

По своей кипучей натуре Пушкин не мог долго усидеть на одном месте. Он с молчаливого согласия генерала выпрашивал иногда у начальника конвоя какую-либо лошадь и, уступив свое место в коляске её хозяину, лихо гарцевал вокруг колонны, позволяя себе даже проскакивать вперед, за передовые дозоры, на что генерал сердито ворчал о несерьезности молодежи, забывая о том, каким он сам был в чине корнета. Так было и на этот раз, когда ехали вдоль болотистой поймы Кубани, что была влево от дороги, и когда вдали уже появились домишки селения Пашковского. Пушкин снова поскакал по дороге, подняв за собой длинный шлейф розовой пыли. Проскакав с полверсты, он поворотил коня назад и, высоко подпрыгивая в седле, подъехал к конвою. Казаки, утомленные дорогой, ехали молча. Пушкин, отстав немного, снова рысью нагнал конвой и поехал вблизи его, держась немного в стороне от пыльной дороги.

Вот позади осталась и Пашковская, селение, славящееся на всю Черноморию и окрестные губернии своими гончарными изделиями. До Екатеринодара оставались последние версты, довольно богатые различными урочищами, древними городищами, пограничными кордонами и пикетами.

Отсюда перед глазами Раевских и Пушкина открылся административный центр Екатеринодара, в те дни находившийся в почти первозданном состоянии. Слева от дороги виднелся остаток прикубанского леса (ныне горпарк им. М. Горького) с присутственными местами, слепленными из турлука; провиантские магазины и войсковой архив. Тут же, но только правее, на фоне пыльной зелени садов южной окраины города, возвышался частокол местного острога, необходимая принадлежность любого, даже самого захудалого городишка Российской империи. Прямо впереди виднелись земляные валы крепости с обширной Ярмарочной площадью, примыкавшей к ее северному фасу (стороне).

После бани и ужина путники еще долго сидели за самоваром под старой, отягощенной плодами грушей, слушая рассказы атамана о Запорожской Сечи, о Березани, Очакове и Измаиле, где он воевал в молодые годы под командой Суворова, когда бежал от помещика-крепостника в спасительную для него Сечь. Конечно, разговор был и о казаках-черноморцах, и обоснованных ими куренных селениях, и о самом Екатеринодаре, где им предстояло провести очередную жаркую ночь с ее жарой и комарами.

После ночного отдыха и завтрака в саду Раевские с Пушкиным в сопровождении атамана Матвеева осмотрели город. В крепости, кроме Воскресного собора и его внутреннего оборудования и хранимых в нем боевых знамен, их заинтересовали колокола, висевшие на дубовой звоннице напротив главного входа в собор, отлитые из трофейных турецких пушек, захваченных казаками на острове Березань в 1788 году.

После осмотра крепостных куреней, бастионов и Ярмарочной площади, занимавшей всю северную часть эспаланды (полосы незастроенной земли шириной в 100 саженей), и рассказа Матвеева о проходящих здесь ежегодных ярмарках Пушкин написал позже краткое, но очень емкое четверостишие:

Толпятся средь толпы еврей сребролюбивый,

Под буркою казак, Кавказа властелин,

Болтливый грек и турок молчаливый,

И важный перс, и хитрый армянин.

После осмотра крепости Раевские вышли на Ярмарочную площадь, где три раза в год проводились ярмарки. Первым делом на них «рисовались» прасолы, т.е. скупщики скота и лошадей, затем уже купцы, торгующие товарами нужными для хозяйства: сундуками, посудой, решетами, косами и т.д. Иногда с разрешения начальства на ярмарку допускались и горцы, которые на своих скрипучих арбах торговали дарами закубанских лесов. Сбыв свой товар, они закупали промышленные товары, и только после этого направлялись к месту переправы.

Женщины-казачки ездят на ярмарки с превеликим удовольствием, чтобы повидать белый свет, полюбоваться на предметы роскоши и запастись предметами бесед на целые месяцы, до следующей ярмарки.

Бродя с молодежью по городу, Пушкин, будучи человеком наблюдательным, заметил, как на центральной улице Красной, в одном квартале от усадьбы генерала Бурсака, армянские купцы зазывали в свои лавки редких прохожих казаков и казачек, истошно крича и страшно вращая глазами, а то и просто хватая за полы одежды, затаскивая упирающихся в двери лавок, напропалую расхваливая свои товары. Позже казаки рассказывали, что нахичеванские армяне шли следом за обозами казаков идущих к Кубани, и благодаря спекулятивным оборотам закрытым непроницаемой завесой для остального торгового мира, имели всегда доход. Казак же никогда, не то что московский стрелец, не любил и не уважал торгового дела. Точно так же относились к торгашам и закубанские черкесы.

На другой день, задолго до наступления жары, Раевские после прибытия конвоя покинули гостеприимные атаманский дом и тронулись в дальнейший путь, сопровождаемые стаями собак, в клубах густейшей пыли, которой главная улица столицы Черномории была весьма богата. На самом деле, улица Красная, хотя и имела такое яркое наименование, ничем не отличалась от обычной улицы любого кубанского селения: те же выбоины, ухабы, отсутствие мощеного полотна и водосточных канав. Вдоль улицы за плетнями и частоколами стеной тянулись пыльные сады, в глубине которых, как бы стыдясь своего затрапезного вида, стояли турлучные и саманные хатки, поставленные на землю без какого-либо фундамента, и своими подслеповатыми «виконцамы» робко выглядывали на свет божий.

Вскоре улица вывела путников к главным воротам города, охраняемым вооруженными казаками (ныне здесь перекресток улиц Красной и Длинной). Здесь же с дозорной вышки дежурный казак всматривался в бескрайние степи, примыкавшие с севера к оборонительному валу города, который тянулся от Кубани до Малого Карасуна. Отсюда начинался Большой Таманский почтовый шлях, который, оставив по левую руку первое городское кладбище с деревянной церквушкой Св. Фомы, резко поворачивая на запад, шел параллельно городскому валу Екатеринодара.

Перед глазами путников открылась довольно интересная панорама: правее Ростовского тракта, на некотором расстоянии от окраины города, стояло боле десятка ветряных мельниц на кирпичных основаниях. Некоторые из них, ловя легкий восточный ветерок, как какие-то неведомые великаны, медленно, словно нехотя, махали своими решетчатыми крыльями, словно прощались от именно города с путниками.

В степи по дороге навстречу Раевским медленно двигался «валок», т.е. обоз чумаков, возчиков товаров и одновременно торговцев ими. Чумацкие обозы связывали Черноморию с южными губерниями России, доставляя туда соль, нефть, рыбу, а оттуда хлеб, лес, промышленные товары и ткани.

Пушкин с интересом всматривался в лица чумаков, людей в большинстве своем пожилых, одетых в полотняные штаны и рубахи, пропитанные в целях профилактики дегтем, так как холера и чума бывали частыми гостями в степях юга России и Черномории. Прошло несколько минут – и последний чумацкий воз остался позади в облаках густейшей пыли, а перед Раевскими открылись просторы кубанской степи, кое-где украшенной островками уже спеющего терновника.

Если раньше дорога, по которой ехали Раевские от Прочного Окопа до Изрядного Источника и от Редутского кордона до Андреевского кордона, проходила вдоль кордонных линий: Кавказской и Черноморской, то отсюда согласно маршруту она пошла от линии правее – прямо на Темрюк и далее на Тамань, оставив позади следующие казачьи селения и кордонные укрепления:

«От Редутского кордона

до Николаевско-Редутской батарейки – 1 ½ версты

до поста Изрядного – 2 ½ версты

до Вознесенской батарейки – 2 версты

до поста Воронежского – 2 ½ версты

до Ново-Троицкой батарейки – 3 ½ версты

до поста Подмогильного – 3 ½ версты

до поста Константиновского – 6 верст

до поста Александровского – 5 верст

до поста Мало-Лагерного – 7 верст

до поста Павловского – 6 верст

до пикета № 18 – 4 версты

до поста Велико-Марьянского – 8 верст

до поста Главно-Екатеринодарского – 5 верст

до поста Байдачного – 2 ½ версты

до поста Подгороднего – 6 верст

до поста Александровского – 1 ½ версты

до Александровской батарейки – 1 ½ версты

до Тенгинской батарейки – 1 ½ версты

до Елизаветинской батарейки – 2 версты

до пикета Могильного – 2 версты

до Елизаветинско-Николаевской батарейки – 2 версты

до поста Елизаветинского – 3 версты

до поста Велико-Лагерного – 5 верст

до поста Елинского – 4 версты

до Елинской батарейки – 3 версты

до поста Марьянского – 2 версты

до Громкой батарейки – 1 верста

до 1-й Марьянской батарейки – 2 версты

до 2-й Марьянской батарейки – 2 версты

до Трусовой батарейки – 2 версты

до поста Ново-Екатерининского – 5 верст

до Ново-Екатерининской батарейки – 10 верст

до поста Ольгинского – 8 верст

до Тиховской батарейки – 6 верст

до Суровой батарейки – 2 версты

до поста Славянского – 9 верст

до поста Ерковского – 2 ½ версты

до поста Копильского – 1 ½ версты

до поста Протоцкого – 12 ½ версты

до поста Петровского – 8 верст

до поста Емануиловского – 10 верст

до поста Старо-Редутского – 4 версты

до поста Ново-Редутского – 7 верст

до поста Андреевского – 6 верст».

Далее дорога пошла вдоль Таманского залива, в волнах которого были видны огромные стаи белокрылых чаек, а вдали – кривые паруса казачьих лодок, стремящихся укрыться от надвигающегося шторма. Здесь все веяло прошлым. Справа, у берега залива, под песчаными холмами виднелись остатки некогда цветущего города Боспорского царства – Фанагории. Слева вдоль дороги тянулась цепь могильных курганов, хранителей тайн некогда живших здесь народов. Часа через два пути справа от дороги показались серые валы Фанагорийской крепости, построенной А.В. Суворовым в 1795 года для защиты казаков-переселенцев со стороны турецкой Анапы. С высоких валов в сторону моря и окрестных холмов грозно смотрели пушки.

Переночевав в крепости в отведенных квартирах, Раевские узнали, что на море штормит и судна, способного взять на борт их экипажи, пока в Тамани нет. И тогда, после ночлега и завтрака, не теряя времени, они, особенно молодежь, изъявили желание осмотреть крепость и городок Тамань, домишки которого белели в двух верстах южнее у берега Таманского залива.

Поднявшись на звонницу, чтобы осмотреть колокола, Пушкин, глядя за городской оборонительный вал в степь, представлял, как где-то там, за горизонтом, местный князь Мстислав Тмутараканский победил в единоборстве закубанского князя Редедю перед полками касожскими. И ранее и позже земля таманская многие века содрогалась под топотом конских копыт, и народы многие устилали ее своими костями, уступая эти степи и холмы более сильным народам, умеющим сражаться, как в конном, так и пешем строю. Жизнь никогда не замирала на этих, казалось бы, бесплодных землях.

Впоследствии Пушкин попытается в стихотворной форме обработать легенду о Мстиславе Удалом и Редеде и даже составить план этой работы, ибо интерес к истории России у него стал проявляться еще с детских лет, а с годами интерес этот только усилился. Несмотря на молодость, Пушкин уже хорошо знал историю государства Российского, его драмы и трагедии. Его «История Пугачева», наброски к «Истории Петра Первого» и ныне не утратили своей научной ценности. А после посещения Кубани, и особенно Тамани, он замыслил написать биографию великого русича – Александра Васильевича Суворова. Однако, что-то ему помешало. Напомню, что Пушкин попал на Тамань, да и вообще на юг России, в тот период, когда в России начались раскопки городищ и курганов, а в Причерноморье и некрополей античных городов-колоний. В те годы возникли и первые археологические музеи, куда попали на хранение такие бесценные богатства древнего мира, как находки в кургане Куль-оба под Керчью и клад древнерусских изделий из Старой Рязани. Все это вызвало определенный общественный резонанс, который, конечно, коснулся и поэта, ибо мы точно знаем, что памятники древности на Кавказе и в Крыму он осматривал.

Исследования русской культуры особенно плодотворны стали после победы в Отечественной войне 1812 года. Это был период, когда, в результаты подъема национального сознания, как писал сам Пушкин: «…все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную».

Итак, солнечная Кубань и болотисто-полынная Тамань остались позади. Несмотря на молодость и поэтическую восторженность, поэт заметил, что в среде казачества, которое многие просвещенные люди России представляли каким-то военно-монашеским орденом, существует эксплуатация человека человеком, и здесь, среди «вольного» казачества, жили истина и несправедливость, добро и зло стояли друг против друга. Бедному человеку, простому труженику было плохо на берегах «вольной» Кубани, и тут для трудового человека не было свободной жизни от гнета эксплуататоров. Поэтому через год поэт и воскликнул: «Прости, священная свобода!» …ибо не было ее среди некогда вольнолюбивого казачества.

А на Тамань наконец-то пришел тот час, когда море несколько успокоилось. Большая канонерская лодка прибыла к берегам Тамани и на нее были погружены экипажи и вещи Раевских. Сами же путешественники были доставлены к пристани на тележках, принадлежащих местному начальству.

Вот показался у пристани и генерал Раевский в окружении армейских и казачьих офицеров, провожавших его до борта войскового баркаса, причаленного и пристани. Помогая сестрам в баркас первыми спрыгнули Николай Раевский с Пушкиным, генерал же, почтительно поддерживаемый под руку атаманом, сошел последним. Команда, взмах весел – и баркас направился рукой рулевого к стоящей на рейде канонерке. Приняв на борт пассажиров, выбрав якорь и подняв парус, судно направилось к берегам благословенной Тавриды, горы и долы которой поэт воспое