Скачать

Омонимия

Министерство образования Российской Федерации

Тульский государственный университет

Кафедра лингвистики и перевода

Курсовая работа

по лексикологии на тему: «Омонимия»

Подготовила: Орлова С.В.

Группа № 820392А

Проверила: Плаксина Е.А.

Тула – 2001

Содержание

Содержание.......................................................................................................... 2

Понятие и проблемы омонимии........................................................... 3

Лексические омонимы............................................................................. 19

Многозначные слова и омонимы..................................................... 22

Возникновение омонимов в русском языке............................ 25

Языковые явления, сходные с лексической омонимией 28

Омонимия и полисемия в русском языке.................................. 30

Функционально-стилистическая роль омонимии и близких к ней явлений..................................................................................................................................... 31

Определения явлений омонимии и омонимов, принадлежащих разным лингвистам........................................................................................................ 34

Литература......................................................................................................... 38

Понятие и проблемы омонимии

В лингвистической литературе нет единства взглядов на явление, называемое омонимией, и на отграничение его от того, что именуется многозначностью, или полисемией. При этом речь идет не только о разном применении тер­мина «омоним», что само по себе представляло бы не такую уж большую беду, а скорее о разном определении понятия «слово», о разном подходе к тому, «каковы возможные различия между отдельными конкретными случаями употребления (воспроизве­дения) одного и того же слова, т. е. какие различия между такими случаями совместимы и какие, напротив, несовместимы с тождеством слова».

В основном наметились два взгляда на омонимию и много­значность. Согласно первому, омонимами признаются только такие одинаково звучащие слова, которые искони были разными по форме и лишь в процессе исторического развития совпали друг с другом в едином звучании вследствие различных фоне­тических, и в общем случайных, причин.

Все остальные случаи, когда одинаковая материальная, зву­ковая оболочка одевает различное содержание, признаются явлением многозначности, полисемии слова.

Примером омонимии в таком понимании будет русск, брак 'супружество' и брак 'плохая продукция', нем, das Reis 'ветка, сук' (из древнего hris) и der Reis 'рис' (из итал. riso); 'приме­ром многозначности слова будет русск, крепость 'укрепленное место' и крепость 'свойство крепкого', нем. das Schloss 'замок' и das Schloss 'дворец, замок' (и то и другое связано с schliessen).

Согласно второму взгляду, к омонимам относятся как слова исторически разные, но в силу исторических причин совпавшие, пo звучaнию, так и те случаи, когда различные значения многозначного слова расходятся настолько, что материальная оболочка, связывавшая их, как бы разрывается, давая жизнь двум (или большему количеству) новым словам. При таком подходе в разряд омонимов попадут в немецком языке и Reis— Reis и Schloss—Schloss.

Первая точка зрения представлена в основном традицион­ной, классической лексикологией и лексикографией как в нашей стране, так и за рубежом. Вторая распространилась главным образом в последние несколько десятилетий. Однако и старая концепция жива до сих пор, а в самое недавнее время получила большое подкрепление, поскольку в ее защиту с блестящей, хотя и дискуссионной, статьей выступил В. И. Абаев, нашедший себе, правда, немало оппонентов.

Каждая из охарактеризованных концепций заключает в себе ряд противоречий и трудных вопросов. Если придерживаться первого взгляда, то совершенно ясным и предельно точным пред­ставляется критерий распределения: этимологические познания наши всегда позволят нам произвести последнее. Далее, отпа­дает, вполне естественно, необходимость размышлять и колебаться в вопросе о тождестве слова, т. е. о том, имеем ли мы дело с одним словом или с разными словами. Конечно, омонимы, всегда бывшие отдельными словами, и должны считаться таковыми, тогда как все многозначные слова сохраняют свое былое единство.

Однако возникают другие трудности. Как ответить, напри­мер, придерживаясь данного разделения, на следующий вопрос: чем отличается, противопоставляется в современном немецком языке такая пара, как Reis 'ветка' и Reis "рис', с одной стороны, и Stock 'падка' и Stock 'этаж' — с другой (первые два слова - результат случайного совпадения, вторые два — результат ди­вергентного развития). Ответом будет, очевидно, историческое происхождение. Но это свойство не дано непосредственно в речи никому, кроме специалистов в истории данного языка, для прочих оно может быть лишь выяснено на основании особых изысканий. Противопоставление, не обнаруживаемое носителями языка, не является противопоставлением. В. И. Абаев говорит: «Когда кто-либо ошибочно, по созвучию, сближает этимоло­гически два слова, которые в действительности генетически не связаны, мы говорим: здесь нет этимологической связи, это простая омонимия. Иначе говоря, созвучие по омонимии, как созвучие случайное, мыслится как нечто противоположное созвучию, основанному на единстве происхождения». Когда читаешь эти слова, невольно напрашивается мысль: кто это «мы»? «Мы»—языковеды, филологи, которые знают историю слов, или «мы» — это говорящие на данном языке? Кому созву­чие «мыслится» как «случайное» или «неслучайное»? У нас далеко нет уверенности, что люди, говорящие на русском языке как на родном, твердо разбираются в том, что ключ 'родник' и ключ, запирающий дверь, не связаны друг с другом, а ворот на рубашке и ворот на колодце связаны. Мы сделали небольшой эксперимент: опросили 10 человек, поставив им такой вопрос: «Как вы думаете, почему ключ „источник" называется также, как ключ от двери?» Ни один не ответил нам: «Совер­шенно случайно» или: «Просто так». Напротив, люди задумыва­лись, начинали искать связь, объединяющую эти слова и понятия, и, к нашему удивлению, находили ее, например, в таком виде: «Вода где-то заключена и пробивается тоненьким ручейком» или: «Вода — ключ жизни» и т. д. Если русский человек говорит про каких-нибудь мошенников: «Это одна шайка-лейка», то это значит, что он связывает шайку, с помощью которой моются в бане и в которую наливают воду, с шайкой 'бандой'. И действительно, несмотря на то, что эти слова не связаны этимологически, они связаны в современном языке тем, что звучат одинаково, хотя и значат разное. На сбли­жение этимологически не связанных омонимов, в результате ко­торого они начинают казаться разными значениями одного слова, указывают различные языковеды. Поэтому такое выска­зывание В. И. Абаева, как: «Объективно в лексике существуют два в корне различных, ничего общего между собой не имеющих явления омо­нимия и полисемия», — не может быть признано нами правильным.

Если мы не можем удовлетворительно ответить, чем в со­временном языке отличаются, например для немца, отношения в паре типа das Reis "ветка' и derReis 'рис', с одной стороны (этимологически разные слова), и в паре типа das Band 'лента' и der Band 'том' — с другой (этимологически родственные обра­зования), то зато мы можем сказать довольно ясно, чем они похожи. Они похожи тем, что в обеих парах наблюдается диф­ференциация слов, их образующих, по формальным моментам, например, по грамматическому роду или по типу образования множественного числа и по парадигме склонения. Ср., кроме приведенных примеров, еще: der Leiter 'руководитель', Gen. des Leiter's, PI. die Leiter и die Leiter 'лестница', Gen. der Leiter, PI. die Leitern (первое слово сравнительно молодое, производное от глагола leiten, древневерхненемецкое leiten, связанного с корнем *1iр 'идти', второе же, древневерхненемецкое (h)leitara, восходит к корню *hli), или das Tor 'ворота', Gen. des Tores, Pl. die Tore и der Tor 'глупец', Gen. des Toren, PI. die Toren (пер­вое слово в средневерхненемецком звучит tor и по корню связано с Tur, второе в средневерхненемецком tore, первоначально суб­стантивированное прилагательное). Грамматические различия в равнозвучных словах разного значения и разного происхожде­ния, которыми немецкий язык охотно снабжает подобные пары, служат тем же целям дифференциации и в парах слов, ведущих происхождение от единого источника. Ср., например: das Steuer 'руль', Gen, des Steuers, PI. die Steuer и die Steuer 'налог', Gen. der Steuer, PI. die Steuern (и то и другое в средневерхненемец­ком stiure и считается развитием единой основы) или der Hut 'шляпа', Gen. des Hutes, PI. die Hute и die Hut 'охрана, защита', Gen. der Hut, PI. die Huten.

Как мы видим, и в этимологически связанных, так же как и в этимологически не связанных парах, появляются очень по­хожие дифференцирующие различия. Таким образом, морфологические тенденции «поведения», сравниваемых пар сходны.

Сходны также и синтаксические нормы поведения обсуждае­мых единиц. Дело в том, что слова, объединяющиеся в омони­мичные пары, обладают совершенно разной синтаксической и лексической валентностью. Это кажется трюизмом в отноше­нии так называемых «истинных» омонимов. Слово der Leiter 'руководитель', т. е. название лица, несомненно, будет вступать в другие лексические сочетания и будет участвовать в иных синтаксических конструкциях, чем die Leiterg 'лестница'. Однако то же самое обнаруживается и при сравнительном анализе пары der Stock) 'палка' и der Stocks 'этаж' (и то и другое является результатом разошедшегося в разные стороны семантического развития одного слова). Так, для Stock чрезвычайно высоко будет вероятность появления в конструкции «предлог in+опрелеленный артикль+порядковое числительное+Stock» (например: im dritten Stock, im vierten Stock) или в конструкции «числительное количественное+Stock+hoch» например: drei, vier Stock hoch). Вероятность таких конструкций для Stocki равна нулю. Напротив, для Stocki (и никак не для Stockz) характерно соче­тание с некоторыми предлогами (но не in!) типа mil dem Stock, nach dem Stock (greifen), an einern Stock (gehen).

Совершенно так же, как для Leiter — Leiter, для Stock— Stock непосредственный контекст будет служить дифференци­рующим средством для понимания и восприятия омонимических знаков-слов.

Мы рассмотрели, таким образом, ответ на первый вопрос, напрашивающийся, если признать, что омонимы — плод случай­ного совпадения — и омонимы — плод дивергентного разви­тия — представляют собой абсолютно разные вещи, даже не 'сравнимые' между собой. На вопрос, чем же они различаются в современном языке, мы не смогли дать вразумительный ответ; мы смогли, напротив, отметить лишь черты формального сход­ства в отношениях между членами этих пар.

Возникает и другая неясность: если отказать многозначному слову в том, что оно может, развивая свою полисемантичность, распасться на две лексические единицы, два различных слова, то придется признать, что представители разных крупных клас­сов слов (разных частей речи) окажутся одним словом. Ср.: нем. der Dank 'благодарность'—имя существительное и dank 'благодаря'— предлог, das — указательное местоимение сред­него рода и dass—изъяснительный союз 'что'; англ. a work 'дело'—имя существительное и to work 'работать'—глагол. Логически к такого рода заключению и приходит В. И. Абаев: «...нельзя относить к омонимии... лексико-семантическую по­лисемию, когда слово, в зависимости от синтаксического упо­требления, выступает в роли то одной, то другой части речи....»

Однако члены приведенных словесных пар, примеры, на ко­торые можно было бы умножить, характеризуются и совершен­но разными грамматическими категориями, и совершенно разной синтаксической и лексической валентностью. Кроме того, если признать два слова, прочно входящие в разные лексико-грамматические классы, одним словом, то позволительно будет спро­сить: а для чего же существует разделение на части речи, имеет ли оно под собой какое-либо основание и не излишне ли оно вообще?

Мы приходим, таким образом, к убеждению: то выделение омонимов, с которого мы начали свое рассмотрение, несмотря на видимую четкость и простоту, скрывает в себе противоречия столь серьезные, что согласиться с данной точкой зрения не представляется возможным.

Перейдем теперь к рассмотрению другой точки зрения на омонимы, согласно которой таковыми считаются не только иско­ни разные и совпавшие по своей внешней форме слова, но и большая группа слов многозначных, в которых отдельные зна­чения настолько далеко разошлись, что дали жизнь новым сло­вам. Основной трудностью в определении и выделении группы омонимов из большого семейства многозначных слов, иначе говоря в распределении слов по разрядам «полисемия» и «омо­нимия», является тут неопределенность самого критерия «далеко разошедшиеся значения», «разрыв семантических связей». По­нятие «разрыв семантических связей» является прежде всего субъективным и, кроме того, абсолютно не лингвистическим. Недаром в терминологии лексикологов, защищающих эту пози­цию, .мы встречаем такие выражения, как «восприниматься», «ощущаться», «чувствоваться», «впечатление» и т. п., т. е. тер­мины скорее психологии, чем лингвистики. Ср., например: «Однако не подлежит сомнению, что man и man ('человек' и 'мужчина') воспринимаются как теснейшим образом связанные между собой»; «Наряду с такими единицами в языке, однако. обнаруживаются и такие, как spring 'весна', spring 'пружина' и springs 'источник, родник'. Здесь уже явно нет никакой осмыс­ленной связи между данными единицами, и одинаковость их звучания производит впечатление случайности»; «Значения по­лисемантического слова образуют известную систему, связь между элементами которой ясно ощущается говорящими.. .».

Какое лингвистическое понятие заключено в подобных вы­сказываниях? Можно ли на нем строить лингвистическую тео­рию и объявлять при этом, что ее положения «не подлежат со­мнению»? Выделенные на нелингвистических основаниях омонимические пары часто, естественно, нелегко будет защитить. Пре­красную иллюстрацию этому мы можем видеть в той непосле­довательности и противоречивости лексикографических трудов, которые были правильно и зло раскритикованы В. И. Абаевым в его уже неоднократно цитированной статье. Автор ее недоуме­вает, почему, например, здоровый 'обладающий здоровьем' и здоровый 'крепкий, сильный' следует считать омонимами, а крепкий в смысле 'твердый' и крепкий о содержании спирта в вине — нет? Почему изменить в смысле 'переменить' и изменить в смысле 'нарушить верность' трактуются как два разных слова, а верный 'правильный' и верный 'преданный'— как одно? Червяк 'червь' и червяк 'винт с особой нарезкой' считаются омонимами, а корень растения, корень в математике и корень в лингвистике—одним многозначным словом. В. И. Абаев называет такое понимание омонимии «царством субъективности», а основным аргументом защитников такого понимания — «мне кажется». Характерно, что В. В. Виноградов, примыкающий к этой, назовем ее второй, концепции омонимов, в одной из своих статей, переходя к конкретной критике распределения значе­ний в словаре Ушакова, оперирует преимущественно не поня­тием «связанности» или «несвязанности» значений, а лингви­стическим понятием «разной системы форм». Например: рас­сесться 'оседая, дать трещины' он считает словом, отдельным от рассесться в значениях 1) 'сесть, расположиться' и 2) 'разва­литься', потому что первое имеет параллель несовершенного вида расседаться, а не рассаживаться, как последнее.

В целом вторую концепцию проблемы омонимии и много­значности можно оценить следующим образом: с нашей точки зрения, она правильно включает в число омонимов пары слов,. обособившихся в результате сильного расхождения отдельных значений многозначного слова. Такие новообразующиеся пары ничем не отличаются на каждой данной стадии разви­тия языка от тех, которые возникли благодаря случайному сближению их фонетического облика. И те и другие характери­зуются тем, что они звучат одинаково, а обозначают разное, что графически и морфологически они последовательно не различаются (хотя тенденция такого различения в языках наличествует), зато всегда ведут себя по-разному в предложении и имеют разную лексическую сочетаемость. Вместе с тем сторонники второй теории, преодолев ограничен­ность первой, не сумели найти верного и при этом обязательно данного в языке критерия для определения того, когда же мо­мент разрыва семантических связей, и тем самым материальной оболочки, слова можно считать наступившим.

Дискуссия, последовавшая за статьей В. И. Абаева, показала, что этот вопрос сейчас является самым больным. Для сторон­ников «этимологической» теории омонимов он — острейшее ору­жие нападения, для сторонников теории «семантической» — сла­бое место в обороне. В своем выступлении на упомянутой дис­куссии В. И. Абаев бросил замечательные слова: «Наука не может строиться на чутье. Она должна строиться на знании».

Из сказанного следует, по-видимому, что необходимо найти такой способ определения и оценки «семантических» омонимов, который вытекал бы из непосредственного рассмотрения кон­кретных фактов языка, а не являлся бы по существу умозри­тельным и тем самым экстралингвистическим.

Обратимся теперь к современной прикладной лингвистике и посмотрим, как решается в работах этого направления вопрос о полисемии и омонимии. Приходится отметить, что в литературе такого характера нет и следа той страстной и бурной поле­мики на тему: что считать омонимами, а что—полисемантичным словом, того интереса к теоретической стороне вопроса о тождестве слова, которые мы встречаем в работах более тра­диционного направления.

В статьях по машинному переводу (МП) и на аналогичную тематику, как правило, принимается то определение омонимов, которое «удобнее», т. е. практичнее, и лучше служит при реше­нии той или иной проблемы. Это и естественно: для практиче­ских задач МП теоретическое решение вопроса о «пределе мно­гозначности» и т. п. по существу не может принести особой пользы.

Различие между омонимией и полисемией не проводится. так как «для машины безразлично, имеется ли какая-нибудь смысловая связь между двумя возможными переводами дан­ного слова или нет». По ходу дела в таких статьях упоми­наются понятия «омонимия», «полисемия», по точного напол­нения они не получают. Ср. упоминание о случаях омонимии (rock 'скала' и rock 'качаться') и полисемии (rod 'стержень' и rod 'розга') в только что цитированной брошюре или указание Н. А. Мельчука на то, что одно слово может входить в раз­ные группы тезауруса, например омонимы брак 'дефект'—брак 'супружество' или же многозначное слово голод 'чувство'— голод 'бедствие'. Термины эти употребляются в данных случаях как бы механически; фактически же, когда речь идет об омони­мии как специальной проблеме машинного перевода, то, судя по определениям, ей даваемым, всякая многозначность для удоб­ства называется омонимией. Так, например, омонимией с точки зрения машинного перевода считается, «когда одна и та же по­следовательность элементов (например, букв) должна для по­лучения удовлетворительного перевода перерабатываться по-разному». Ср. также другое определение: «... единица назы­вается омонимичной, если из нее па данном этапе анализа не может быть получено однозначной информации». Приведем еще и такое высказывание: «Если слово имеет несколько зна­чений, то для теории класса удобнее считать каждое такое зна­чение отдельным словом, т. е. омонимизировать эти значения».

Хотя вопрос о разграничении омонимии и многозначности не интересует прикладную лингвистику, сама проблема многознач­ности стоит в центре ее. интересов. Почти все отмечают и необык­новенную сложность, и первостепенную важность этой проб­лемы: «Многозначность слов — одна из самых трудных проблем машинного перевола»,—говорит Лукьянова. Сложность и прак­тическую актуальность проблемы отмечает К. Гарпер, указывая, что 43% слов русского научного текста оказываются лек­сически полисемантнчными, не говоря уже о синтаксическои многозначности. Естественно, что трудности, которые возникают для механического перевола в связи с полисемией слов и кон­струкций, толкают теорию на поиски средств устранения много­значности. И то, что казалось поначалу непреоборимой сложностью, начинает проясняться под настойчивым воздействием научной мысли.

Основным способом снятия многозначности в данное время признается изучение и описание тех контекстуальных условий, в которых реализуется то или иное значение слова. На Западе этой центральной задачей занимаются уже давно. «Информа­ция, необходимая для решения проблемы многозначности, со­держится в контексте», —говорит В. Ингве. Под контекстом подразумевается окружение слова в тексте или слова, с кото­рыми данное, определяемое слово употребляется.

К. Гарпер писал, что русские нигде не отмечают связи между значением и структуральным контекстом. Однако если это и было правильным для 1956 г., то теперь в нашей специальной литературе уже насчитывается целый ряд статей, посвященных либо теории вопроса, либо конкретной разработке отдельных случаев многозначности слов и грамматических фактов языка.

Это обстоятельство представляется совершенно понятным, по­скольку данный метод, основываясь на абсолютно материаль­ных и чисто лингвистических фактах, может и должен поло­жить конец чисто интуитивным, а следовательно, неизбежно субъективным оценкам и суждениям о многозначности языковых единиц.

Поскольку разные значения связываются с разными фор­мами их реализации, открывается возможность описания и разграничения их через учет этих форм. Очень важно отметить. что речь должна идти не только об эмпирическом перечислении возможных окружений слова, но и об известном обобщении и генерализации полученных выводов. Правильно замечает аме­риканский ученый Д. С. Уорт, критикуя именно такое эмпири­ческое перечисление правил перевода, даваемое в статье А. Кутсудас и А. Гумецкой по поводу омонимии русского на­речия на -о(-е) и краткого прилагательного на -о(-е): лингвиста интересует не то, что в данном окружении значит та или иная форма, а то, почему мы знаем, что она значит. Такое знание может нам дать, очевидно, анализ структурных законов данного языка.

Прояснение семантической многозначности может быть структурным; при этом значение многозначного слова выяс­няется благодаря грамматическим свойствам соседних слов. Такое прояснение основано на высокой вероятности соответст­вующих сочетаний. Так, русский предлог c=with, если после него следует имя в творительном падеже; с = from, если после него следует имя в родительном падеже. Или: русское местоиме­ние ux=them, если дальше идет не имя; ux=their, если дальше идет имя. Устранение многозначности структурным путем осо­бенно важно для случаев полисемии грамматических форм. Так, например, немецкая словоформа dieser может значить: 1). this, 2) of this, 3) to this, 4) of these, т. e. может иметь грам­матические значения: 1) им. п. ед. ч. (для м. р.), 2) род. п. ед. ч. (для ж. р.), 3) дат. п. ед. ч. (для ж. р.), 4) род. п. мн. ч. (для всех родов). Немецкое Scliuler обозначает: 1) pupil, 2) pupils, 3). of pupils. За этими «переводами» скрывается целый ряд грамматических значений: им., дат. и вин. п. ед. ч. и им., род. и вин. п. мн. ч. Сочетание dieser Schuler сводит все эти многооб­разные значения к двум: либо им. п. ед. ч., либо род. п. мн. ч. Если dieser Schuler сочетается еще и cwegen, то многозначность устраняется полностью: остается одна возможность.

Как мы видели из примеров Гарпера, структурный метод про­яснения пригоден и для определения не грамматических, а чисто лексических значений слов. Однако, как замечает Гарпер, примерно '/з слов не может быть определена в их значении «структурно», и, следовательно, надо идти по какому-то иному пути их прояснения, искать какой-то другой «помощи». Такую помощь оказывает учет лексического значения слов, свя­занных с полисемантической единицей. Определив значение этих слов, мы можем получить информацию о значении связанного с ним слова, отбрасывая непригодные варианты сочетаний и от­бирая истинные. Так, имя прилагательное географическая в со­четании с карта исключает значение 'игральной карты'; прила­гательное кислотное рядом с образование исключает для послед­него значение 'education'; предлог из-за лишь с определенной группой имен имеет пространственное значение, например, из-за угла; совсем другое значение имеет он в сочетаниях из-за шума, дождя, бури, нее, него и т. д. Предлог по с существительными, обозначающими поверхность, дорогу, = along, с существитель­ными одушевленными он значит 'according to'. Несомненно, что в немецком языке сочетание прилагательных sanft и wehmu-tig с Zug исключает для этого слова значения 'поезд', 'взвод', 'ход', 'шествие', 'сквозняк' и утверждает значение 'черта'. Ко­нечно, при этом опять-таки надо подчеркнуть, что подобные раз­граничения могут и должны основываться на высокой вероят­ности таких сочетаний, а не на фактической возможности их. В очень образном употреблении, в индивидуальном стиле возможны, как известно, самые неожиданные варианты сочета­ний. Однако они могут быть исключены на основе их малой вероятности, вытекающей из статистического анализа их ча­стоты.

Метод контекстуального описания значений требует уточне­ния понятия контекста, который служит для описания. Естественно, что это должен быть по возможности минимальный и наиболее «выгодный» контекст. Различают «макроконтекст», об­нимающий целый отрывок (например, абзац) текста, и «микро-контекст», не выходящий за пределы предложения. Но и внутри микроконтекста выделяется какое-то минимальное сочетание, могущее устранить многозначность «ядерного» слова. Для нужд механического перевода его определяют, например, как самый короткий набор синтаксически связанных слов. позволяющий осуществить выбор варианта для перевода. Интереснейшие эксперименты с целью выявления минимального контекста, снимающего многозначность, были поставлены А. Капланом. Материалом анализа ему послужили 140 многозначных употребительных английских слов, находившихся в раз­личных условиях контекста. Таких видов контекста было избра­но семь:

1. сочетание с предшествующим словом—P1 (preceding),

2. сочетание с последующим словом—F1 (following),

3. сочетание с предшествующим и последующим словом –В1 (both),

4. сочетание с двумя предшествующими словами — P2,

5. сочетание с двумя последующими словами—F2,

6. сочетание с двумя предшествующими и двумя последую­щими словами — В2,

7. все предложение—S (sentence).

Каплан высчитывает для каждого случая процент редуци­рования многозначности. Редуцированием называется в данном случае отношение количества смыслов слова в конкретном кон­тексте к их количеству в нулевом контексте, т. е. к потенциаль­ному их количеству. Чем меньше эта дробь, тем больше степень редукции. Так, например, если потенциальное количество зна­чений слова равно 5, а количество значений в данном кон­тексте—2, то процент редуцирования равен 2/5, т. е. 40%. Если же количество значений в данном контексте будет сведено к 1, то степень редукции, естественно, будет больше: 1/5, т. е. 20%.

Выводы Каплана чрезвычайно поучительны; при этом хочет­ся отметить, что способ проведения эксперимента внушает до­статочное доверие. Каплан нашел прежде всего, что цепочка, со­стоящая из одного предшествующего и одного по­следующего слова (B1), по эффекту редуцирования более продуктивна, чем контекст, состоящий из двух пред­шествующих или двух последующих слов ( Р2 и F2) н приближается к эффекту, даваемому целым предложением (S). Второй вывод гласит, что огромное значение имеет материальный тип контекста, т. е. то обстоятельство, что входит в непосредственное окружение: знаменательные ли слова, или слова, называемые автором «particles», куда он включает предлоги, союзы, глаголы типа will или do, артикли, местоимения и наречия типа there и др. Первый тип контекста дает значи­тельно большую редукцию многозначности, чем контекст, содер­жащий слова без конкретного лексического наполнения. Общие выводы Каплана сводятся к тому, что наиболее практичным является контекст, состоящий из одного слова слева одного слова справа от анализируемой многозначной лексемы. Если же одно из слов окружения — «particle», то следует «усилить» контекст до двух слов с обеих сторон. По материа­лам его эксперимента, коротенький контекст (трехчленная це­почка) уменьшает многозначность на 2/3: со средней многознач­ности в 5,5 значении до 1,5 или 2.

Изложенные нами результаты А. Каплана нашли широкое признание среди самых разных ученых различных стран. Ко­нечно, для окончательного решения вопроса о выборе мини­мального контекста следует учитывать специфику языка, мате­риал которого анализируется, а часто и специфику того или иного слова. Но несомненно и то, что идею «линейного контекста» Каплана можно применить в очень многих случаях. Метод контекстуального описания значении ставит перед исследователями еще одну очень большую трудность. Поскольку различные значения испытуемого слова как бы «решаются» через связи с другими словами, необходимо в максимальной мере «типизировать» контексты, определяющие значение слова. Если это возможно и нетрудно для контекста «грамматиче­ского», «структурного», то для лексического контекста опреде­ление «типа» слов, влияющих в том или ином направлении,— проблема, далеко не решенная. Вместе с тем для решения во­просов контекстуального плана,—да и не только для них,—эго важнейшая проблема, проблема 1. Правильно говорит .Лукьянова: какими приемами здесь ни пользоваться (специаль­ные словари, списки слов, различного типа кодирование), общим у них будет то, что «все они упираются в категоризацию или классификацию слов»; для решения проблемы многозначности поэтому «необходимо установить семантические, смысловые клас­сы слов и определить их окружение, иначе говоря „спутников (the participant rnembeis) этих классов"». Гарпер пишет, что подобные классы устанавливаются эмпирически, на основе на­блюдаемого исследователем поведения слов. Но несомненно. что чем тоньше и шире будет исследование, тем точнее будет и результат. Установление классов слов даст возможность опе­рировать не контекстом, выраженным словами, а контекстом, выраженным классами слов. Работа над установлением классов слов ведется, в частности, при составлении словарей-тезаурусов. Тезаурус в этом понимании—словарь, где слова сгруппированы по тематическим классам, которые членятся далее на подклассы, или секции и т. д. Слово благодаря своей многозначности может входить и целый ряд классов, получая тем самым различные номера. Слова сведены также и в алфавитные списки, где каждому сло­ву приписываются все номера групп, куда оно относится. Так, в Thesaurus of Words and Phrases, составленном P. M. Roget и изданном в Нью-Йорке в 1947 г., слово root имеет номера: 84-группа 'число' (root в математическом значении), 153—группа 'причина', 184—группа 'размещение, расположение' (в качестве глаголов 'прикреплять' и 'укореняться'), 211—группа 'основа­ние', 562—группа 'слово' и др. При анализе многозначного слова сравнение набора его тематических номеров с номерами синтаксически связанных с ним слов помогает определению данного его значения через совмещение их семантических полей.

Проблема распределения слов по классам остается, однако, и по сей день неразрешенной. Очень интересной представляется в этой связи попытка теоретического обоснования операций по выделению подклассов слов, сделанная А. А. Холодовичем. Говоря о синтаксически-валентных подклассах слов (на мате­риале глагола), он определяет такой подкласс как ряд слов (в данном случае глаголов), которые, являясь ядром, имеют изотипное оптимальное окружение. Под изотипными окружениями понимаются окружения, выполненные формально тождественно, но различающиеся материаль­но. Так, при ядре загрыз всегда одно и то же окружение, со­стоящее из двух мест: Волк загрыз ягненка. Места могут быть заполнены разными словами, но окружения будут тождествен­ными. Оптимальным А. А. Холодович называет окружение, которое содержит минимальное необходимое число членов, т. е. «то окружение, для понимания которого нет необходимости ни в знании определенной ситуации, ни в знании определенного контекста». Уменьшение такого окружения делает его недо­статочным, увеличение — избыточным.

Характерно, что в статье А. А. Холодовича, чрезвычайно ин­тересной по мыслям и материалу и посвященной теории под­классов слов, проскальзывают частности, которые как нельзя лучше показывают неразработанность пока что понятия подклассов большого класса слов. Так, например, утверждается, что в конфигурации (модели) я подарил ему книгу второй член окружения ядра подарил (имеется в виду, очевидно, ему) входит в «подкласс лиц или, по крайней мере, в подкласс одушевлен­ных». Однако таким вторым членом может быть библиотеке кружку, школе и подобные слова, не принадлежащие ни к под­классу лиц, ни к одушевленным. Вместе с тем на этом месте не может быть ни стол, ни шкаф, ни руки, ни много других слов Следовательно, второй член должен относиться к подклассу слов, куда входят названия одушевленных предметов и ряд слов cd значением собирательности. Эта группа, однако, не совпадает с тем, что называют «именами собирательными» в грамматике. Ср., например, слова дробь, листва, тряпье, которые входят в списки собирательных имен, а к данной группе не относятся. На­против, школа и библиотека, которые никто не причисляет к со­бирательным, в своем метонимическом переосмыслении обозначают коллективы школы и библиотеки и приобретают тем самым собирательный оттенок. Если их назвать одушевленно-собирательными, то они вместе с такими «классическими» одушевленно-собирательными, как детвора, молодежь и др., как раз пополняют группу слов, из которой черпаются элементы для замещения второго места в модели Я подарил ему книги. Отличаясь грамматическими свойствами от одушевленных имен (ср.: Я люблю брата, но Я люблю кружок, а не кружка), они объединяются с ними в подкласс по другим признакам, в част­ности по возможности участвовать в модели типа «а пода­рил б в».

Другим примером того, как «подводит» подкласс, может слу­жить такая мелочь: автор статьи считает оптимальным для ядра пронзил трехместное окружение. Однако это верно только в том случае, если первый член принадлежит к подклассу, скажем, одушевленных лиц: Я пронзил его шпагой. Здесь действительно обязательное (т. е. оптимальное) трехместное окружение. А если первым членом будет слово типа меч, то оптимальное окружение Установится двухместным: Меч пронзил рцку. Очень трудно сказать сразу, к какому подклассу следует отнести такие слова как меч, шпага, копье, нож и др., но ясно одно: это особая группа, отличающаяся от имен одушевленных и вместе с тем чем-то сходная с ними. Сходна она с ними тем, что может окружать глагол пронзить, обозначая если не лица, то во всяком случае достаточно «активные» предметы. Отличается же данный подкласс от одушевленных тем, что он входит в другое типовое окружеиие ядра пронзил, чем слова подкласса одушевленных (здесь - трехместное, там - двухместное окружение). Мы говорим все это, конечно, не для того, чтобы умалить качества талантливой статьи, а для того, чтобы подчеркнуть, с одной стороны, сложность и неразработанность понятия подкласса слов, а с другой — решающую его важность при всяком формальном описании языка. Огромное значение оно имеет, как говорилось выше, для описания правил сочетаемости слов. По существу только установление таких очерченных и перечисленных подклассов слов поможет, но меткому выражению Гарпера, отойти от болтовни о том, что «может быть», и «сделать смелый шаг вперед к определению того, что фактически существует».

Мы изложили здесь проблему контекстуального «решения», контекстуального «диагностирования» многозначности с точки зрения использования его в прикладной лингвистике. Однако мы думаем, что вопрос о разной синтаксической сочетаемости, воз­никающей при различных значениях полисемантичного слова, имеет самое непосредственное отношение к проблеме определе­ния того, сохраняет ли эта полисемантичная единица свое един­ство, свое тождество как слово. У нас возникает мысль, не мо­жет ли система сочетаемости слова, характер его окружений слу­жить критерием и масштабом для решения наболевшего вопро­са: разорвалась ли связывающая все значения с