Скачать

О человечности и бесчеловечности

епископ Афанасий (Евтич)

Часть 1. У истоков гуманизма: Запад и православный Восток

Мы выбрали эту тему, "о человечности и бесчеловечности", так как она очень актуальна и вопрос этот глубоко христианский.

Мы привыкли к утверждению ученых мужей о том, что гуманизм возник приблизительно в XIV веке на Западе, когда началась "эпоха Возрождения" (= обновления) в искусстве, живописи и литературе, главным образом в Италии, в ее свободных городах, заинтересовавшихся древнегреческой традицией, литературой, философией, искусством. Стало общепринятым мнение, что это так или иначе тот гуманизм, который уделил внимание человеку, в отличие от схоластики, доминировавшей в то время в Римско-Католической, папской Церкви, навязывающей человеку всё, включая Бога. Засилье схоластики стало вызывать внутренний протест: человек нуждался в большей внутренней свободе и в более почтительном отношении к себе. В новейшее время ученые головы, не исключая и тех, что на Западе, признают, что и в православной Византии имели место как гуманизм, так и ренессанс (= обновление) – в эпоху Палеологов, то есть после освобождения в 1261 году императором Михаилом Палеологом Царьграда от крестоносцев и восстановления Византийской империи. Династия Палеологов правила вплоть до падения Царьграда в 1453 году, и в период их царствования были восстановлены традиции древней живописи, искусства. Гуманизм заявил о себе и в других сферах.

Эпоха Палеологов у нас, сербов, является временем созидания наших красивейших монастырей Милешево (1236 г.) и Сопочани (1265 г.). Тогда были написаны великолепные фрески. В связи с этим можно вспомнить и монастыри эпохи Милутина, совпадающей с царствованием Палеологов (с которыми сербские правители состояли в родстве), когда, например, был воздвигнут прекрасный монастырь Хора в Царьграде с удивительной фреской "Воскресение Христово" (XIII в.) и замечательными мозаиками (XIV в.). В то время византийская литература и философия начинают обращаться к античности, хотя надо признать, что в Византии никогда не угасал интерес к древнегреческой мысли. Тогда же, благодаря крестоносцам (если вообще можно благодарить крестоносцев за то, что они пришли и поработили православный Восток), произошло и более тесное соприкосновение Востока с Западом. Связи между Византией и Италией оживились (не будем забывать, что в течение длительного времени это была территория единого государства, а на юге она оставалась таковой до конца XI в.).

Итак, возрождение, или ренессанс (а мы отметили, что слово ренессанс и означает восстановление, обновление, возрождение), началось еще в Византии в период правления Палеологов. Это возрождение проявилось и у нас, сербов, и повсеместно на Балканах, ибо мы относимся к одному и тому же миру, находящемуся под православным византийским церковно-духовным и философско-культурным влиянием. Однако, в отличие от западного ренессанса, здесь, в Византии, был сохранен христианский церковный дух, и не было того восстания против Церкви, которым были проникнуты ренессанс и гуманизм на Западе. В одном из новейших исследований крупного византолога, профессора Сорбонны Павла Лемерла утверждается, что еще святитель Фотий в IX веке дал начало гуманизму, который Лемерл называет ранним гуманизмом в Византии. Святой Фотий, патриарх Цареградский, – это наш общий славянский креститель, потому что именно он послал святых братьев Кирилла и Мефодия к нам, славянам, чтобы нас крестить (сначала – западных, а потом и нас, на средних и западных Балканах, посредством их учеников). До этого, начиная с 860 года, святитель Фотий осуществил частичное крещение Руси, затем, в 863 году, крестил болгар, а потом и нас, в период своего второго патриаршества, когда в 877–878 годы вернулся на свой престол. То есть он крестил и остальных балканских славян: сербов и хорватов.

Святитель Фотий и его школа фундаментально изучали и переписывали классических античных писателей и философов. Школа святителя Фотия сохранила древнегреческие рукописи. Сегодня мы располагаем произведениями Платона, Аристотеля и других греческих философов, поэтов, трагиков, историков в рукописях, переписанных в школах и мастерских эпохи святителя Фотия, поскольку рукописи античной литературы периода, предшествовавшего IX веку, отсутствуют. И в самом деле, школа святителя Фотия была весьма значительной. Среди учеников его были Арефа, архиепископ Кесарийский, и император Лев Мудрый, который известен также как поэт и писатель, за что и назван Мудрым, то есть философом. В школе изучали и переписывали древнегреческих писателей и философов, благодаря чему их рукописи сохранились до сего дня. Речь идет о древнейших рукописях с текстами классической литературы, тогда как самые древние христианские рукописи датируются уже 120 годом по Рождестве Христовом; правда, и здесь у нас имеется лишь фрагмент Евангелия от Иоанна, а полностью сохранившиеся рукописи всего Священного Писания относятся уже к IV веку, причем их немало. Они сохранились просто-напросто потому, что христиане лучше берегли свои рукописи. Но Византия сохранила и рукописи древнегреческие, переписанные в школе патриарха Фотия и благодаря этому дошедшие до наших дней. Итак, святитель Фотий признан западными учеными мужами первым гуманистом, но это совсем не тот гуманизм, который впоследствии возник на Западе.

По мнению упомянутых исследователей, гуманизм обратил внимание на человека и поместил его в центр всех интересов. Именно в связи с этим утверждением мы хотели бы побеседовать об истинном гуманизме, а затем о гуманности, то есть о человечности, как она воспринята в нашем православном опыте и Предании.

Обыкновенно вместо слова "предание" мы употребляем слово "традиция", однако это последнее слово является для нас немного чуждым (хотя и означает оно то же, что и "предание"), потому что чаще всего под понятием "традиция" мы подразумеваем лишь какие-то обычаи и установившиеся привычки. В Православии, однако, "предание", и в первую очередь – Священное Предание, знаменует собой живую жизнь, как выразился бы Достоевский (напоминая тем самым, что существуют и разного рода суррогаты и формы отчуждения от настоящей жизни), богоданную человеческую жизнь в Церкви, проживаемую через века истории, текущую и передающуюся дальше; причем жизнь не только биологическую, но, что еще важнее в биологическо-духовном и культурном отношении, жизнь церковно-народную, живо передаваемую по наследству из поколения в поколение в Церкви Христовой, в силу присутствия и действия в ней Духа Божия.

Это живое Предание у нас на Востоке с самого зарождения христианства – человечно и гуманно. Еще до христианства, в Ветхом Завете, Божие откровение было откровением гуманным, так как хотя в центре всего и был Бог, однако Он открывался человеку и на человека были направлены все Его действия. С человеком, с человеческим родом был заключен к тому же и отдельный завет, или союз, полный внимания и любви к человеку. Правда, этот особый союз до Христа был заключен только с одним народом – с Авраамом и его потомками, с народом израильским, но Бог заботился и о прочих народах, открываясь им и действуя среди них тем или иным образом и подготавливая и их к полноте Божественного откровения во Христе воплотившемся и вочеловечившемся.

Часть 2. Мерило всего, или О единстве и гармонии Божественного и человеческого в Православии

Вернемся к началу нашей темы и попытаемся объяснить эти понятия. Что значит гуманизм? Само слово гуманизм неоднозначно и двусмысленно. Греческие философы-софисты (V в. до Р.Х.), которые мудрствовали, как сказали бы мы, были, конечно, мудрыми, но мудрствовали они как софисты – слишком пространно. Один из них, по имени Протагор, живший еще до Сократа, выдвинул принцип: "Человек есть мера всех вещей". А Платон, ученик Сократа, принадлежавший к следующему поколению философов, выдвинул другой принцип: "Бог есть мерило всего". И вот западные гуманисты в период "ренессанса" ориентировались на тот первый, протагоровский тезис; впрочем, и доныне так или иначе все гуманисты считают что "человек есть мера всех вещей". Мы можем с полным правом сказать, что сегодняшняя западная цивилизация, будь она и христианской, в значительной степени придерживается этого тезиса.

Итак, "человек есть мера всех вещей"! Но теперь ставится вопрос: какой человек? Гор или Буш? Или Клинтон? Или же кто-то иной из пресловутых "выдающихся деятелей" и "обожаемых" идолов и звезд современного западного мира? Но и принцип Платона: "Бог есть мерило всего" – представлен во многих религиях: например, в исламе или в некоторых мистических религиях, где выделен только Бог, или же в протестантских сектах, как, например, у так называемых иеговистов, где выделяется лишь библейский Иегова, и причем там он вытеснил Самого Христа Бога!

Христианство, между тем, явило вечную истину о Боге и человеке – и потому предварило мерило, отличающееся от двух вышеуказанных. В полноте откровения Божественной и человеческой истины во Христе явилось новое измерение – вочеловечившийся Бог во Христе, то есть Богочеловек стал мерилом всех и всего. Так в православном христианстве и его истинном гуманизме, в Бого-гуманизме, не отвергнуты ни принцип "человек есть мера всех вещей", ни принцип "Бог есть мерило всего", но эти принципы не являются в нем независимыми и обособленными. В каждом из них присутствует истина, но они крайне поляризованы: либо человек, либо Бог, и потому они взаимоисключающие, то есть представляют собой крайности. А где крайность, там и односторонность. Величие же Православия – именно в соборности (единстве), во всеобъемлющей и соединяющей сбалансированности обоих упомянутых тезисов, так что подлинные, истинные факторы и их элементы сохраняются и участвуют в целости и всеединстве Божественного и человеческого, подобно тому как совершенное Богочеловеческое единство осуществлено и явлено во Христе – одновременно и Боге, и Человеке, Спасителе, Богочеловеке. В нашем народе, и вообще на православном Востоке, мы называем это соборным духом Православия, соборностью Христовой Церкви, в которой теснейшим образом соединены Бог и человек. Бог и человек в двухприродном (двуестественном) и опять-таки личном (греч. – ипостасном) единстве есть Христос, Богочеловек.

Вера Церкви прошла через великие искушения, через ожесточенную борьбу с еретиками (которых часто поддерживали власти; хотя некоторые еретики были гонимы, но еще больше были изгоняемы защитники Православия, как, например, святитель Афанасий Великий). И в этой духовной брани с еретиками, часто до кровавого пота, подобно Христу в Гефсимании, а нередко и до собственной крови, как Христос на Голгофе, Церковь боролась именно за то, чтобы сохранить образ Христа, чтобы защитить во Христе и Бога и Человека в совершенном единстве и гармонии Божественного и человеческого. И в этом заключается тот самый Богочеловеческий синтез и Богочеловеческая соборность Православия.

Итак, Христос, Который одновременно и Бог и Человек, как один и единственный Богочеловек, есть мерило всего. В Христовом Евангелии есть две заповеди о любви: о любви к Богу как вертикаль, и о любви к человеку, к ближнему, как горизонталь. Эти две заповеди или, лучше сказать, две реальности любви лишь вкупе составляют крест, –истинный и спасительный христианский Крест Христов, так как без этих двух образующих, без вертикали и горизонтали, нет креста. Возьми, например, одну вертикальную образующую, и получишь кол, а если только горизонтальную поперечную – выйдет лишь перекладина; но только тогда, когда мы соединим эти две образующие, получается крест. Так и здесь, во Христе Богочеловеке и в христианском православном видении всего: Бог есть вертикальная ось, подобная прямостоящему стволу, а человек – это образующая, поставленная горизонтально. Ведь и человек, когда встанет в полный рост и разведет руки в стороны, являет собой православный крест, как говорили об этом ранние христиане (священномученик Ириней во II в.). Так и Христос с распростертыми руками распят на кресте, но через крест Он и воскрес, победил смерть и даровал вечную жизнь человеку и человеческому роду.

Этот Богочеловеческий синтез и Богочеловеческое единство не поглощает ни Бога, ни человека, не умаляет их и не упраздняет; одно не поглощает, не вытесняет и не уничтожает другого. Во Христе Богочеловеке ни Бог ничего не потерял и не унижен вследствие теснейшего сочетания с человеком, ни человек не умален и не поврежден в полном соединении с Богом. Это и есть величайшая и изумительнейшая тайна и истина христианства, тайна и событие нашей православной веры. Здесь небо соединилось с землей, время с вечностью, в этом историко-эсхатологическая тайна Христова, как называют ее святой апостол Павел (см.: Кол.1:27; 2:9–10; Еф.1:10; 3:9–10) и святые отцы Церкви (святитель Афанасий Великий, преподобный Максим и др.).

Поэтому на нашей православной иконе Христос выделен и как Бог, и как Человек. Когда вы смотрите, например, на Студеницкое Распятие, то видите, что хотя этот полный сил Человек и распят, однако Он одухотворен и обожен. Он умер на кресте, но и победил смерть. Вы видите Его в смерти, ибо Он умер, – и в этом православный антропологический реализм, но в то же время Он и Царь славы (как и начертано на православном кресте: ИС ХС Царь славы). Он принял реальную смерть, но изнутри Он преодолел смерть Воскресением и обожением человека. Этот парадокс православной иконы проявился и в период палеологского возрождения, хотя студеницкая фреска Распятия относится к немного более раннему времени, к эпохе правления Комнинов и Ангелов, когда жил и святой Савва (и фрески в Студенице написаны под его руководством, а некоторые, может быть, и его рукой, когда он был там игуменом).

На фреске – Христос, истинный Человек, но не обнаженный, натуралистичный человек, каким Он изображается, скажем, на полотнах итальянского ренессанса: у Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микельанджело, где Христос – слишком натурально подчеркнутый человек, атлет с сильным телом, каков Он, например у Микельанджело в Сикстинской капелле. (Когда некоторые наши искусствоведы, представители или носители культуры – культуртрегеры – утверждают, к примеру, что Сопочани – это "наша Сикстинская капелла", они просто не ведают, что говорят, разве что обнаруживают свой "комплекс" перед Западом: ведь Сопочани палеологско-неманичского возрождения несравним с итальянским ренессансом и по искусству исполнения, и по духовности.) То же самое впечатление создается, когда вы сопоставляете, например, западное изображение святого мученика Севастиана с красивым, тщательно, выписанным, но чрезмерно выделенным телом и православную фреску или икону святых мучеников Георгия или Димитрия. И они мученики, к тому же воины, но их красивые и пропорциональные тела наполнены Духом и обожены, но никак не натуралистичны, они не земные и не плотские.

Православные иконы, помимо высочайшего уровня живописного исполнения и красоты, несут в себе несравненную наполненность Духом, свидетельствующую о Божием присутствии в человеке, и открывают полноту обожения человека в общении с Богом. Это лучше всего показано и явлено на православных иконах Господа Иисуса Христа, таких, как, например, Христос на хиландарской или Синайской иконах, или "Воскресение Христово" в монастыре Хора в Царьграде, или же Христос Панселина на престоле из Протата на Святой горе Афон. Взирая на ту или иную Христову икону подобного рода, вы понимаете, почему апостол Павел сказал, что в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы (люди) имеете полноту в Нем (Кол.2:9–10). Ведь Христос – это вечный Бог, соделавшийся истинным и совершенным Человеком и пребывающий во веки веков и Богом и Человеком, вечным и единым Богочеловеком. Для православного христианства и для православного гуманизма Он есть мерило всего, включая и гуманизм, и человечность.

Часть 3. Живой образ Живого Бога

Полнота Православия – в православном гуманизме, или, как преподобный Иустин (Попович) часто подчеркивал, – в православном Теогуманизме (= Богочеловечестве), в Богочеловеческой Личности Христа. Во Христе явлен истинный гуманизм, говорит преподобный Иустин, бывший, кстати сказать, не только православным гуманистом, но и строгим критиком гуманизма западного, обнаженного. В своей книге "Бездны философии" он подчеркивает, что подлинный, настоящий гуманизм – это когда Бог и человек находятся в вечной общности и Богочеловеческом единении, без слияния и умаления. Один только "чистый" человек, подчеркивает преподобный Иустин, есть лишь homo, а это значит humus (земля). (Так и на еврейском языке первый человек, Адам, означает землю (adamah), т.е. он земной, земляной.) Естественно, в своем физическом составе человек имеет определенную долю земли, но человек – не только земля. Ницше в XIX веке утверждал: "Я – тело и только тело", но это значит, как сказал бы праведный Иов, что пища я червям, гроб мне – отец, а земля – мать (Иов.7:5; 17:14)! "Человек – это тело, человек – это и животное", – смело можем мы сказать (лучше сказать "живинка", как говорила моя мать, в смысле живое существо), однако человек – не только тело и не только животное. Ведь человек – и тело, и живая душа одновременно, как свидетельствует Священное Писание (Быт.2:7; 1Кор.15:45–47), и лишь благодаря живой душе в живом теле человек есть человек, живой и личный человек. Ведь человек – это живой образ Живого Бога.

Здесь мы подходим к пониманию подлинного гуманизма, истинного христианского теогуманизма, гласящего, что человек есть настоящий человек лишь как образ Божий, как живое и личное начертание Бога, то есть, с точки зрения библейской, христианской традиции, он – живая личность, действительно личное существо, единый и единственный живой божественный образ, сотворенный, неповторимо повторенный в человеке, как среди людей сын являет живой образ своего отца. Народ говорит: "вылитый отец", подчеркивая тем самым, что сын — это живое изображение собственного отца и что ребенок, хотя он и неповторимая личность, вполне подобен своим родителям как личностям. Нельзя сказать, что это "изображение" является лишь "отблеском", "имиджем", как сегодня говорят, как бы только тенью или отражением некой иной "реальности", как утверждал Платон, или неким "наброском", как выражался Сартр, французский экзистенциалист XX века, заявлявший, что человек есть лишь "проект", "эскиз", нуждающийся в реализации и исполнении. Писал же он об этом в своем произведении "Экзистенциализм есть гуманизм", потому что, по его мнению, в экзистенциализме человек "сам себя осуществляет" и исполняет, так что ему не нужен никто: ни Бог (ибо "если бы Он и существовал, то не значил бы много"), ни человек, наш ближний, потому что "ближний – это мой ад", говорил несчастный Сартр. Тогда как для нас, христиан, "ближний – это наш рай", а первый наш Ближний – Христос (Мф.18:10–14; 25:40,45). Как уже известно, результатом сартровского "гуманизма" явился тотальный нигилизм, дегуманизация, расчеловечивание человека.

Часть 4. О лжегуманизме

В свое время, находясь во Франции (в 1968–1972 гг.), я опубликовал статью на французском языке под заголовком "Человек в Богочеловеке Христе и нигилизация человека в экзистенциализме Сартра". В этой статье я, изучив Сартра, цитировал его много раз, показывая, что он, своего рода мученик, что он человек глубокой печали и ностальгии, но, впрочем, и сам он признаётся, что потерял веру в Бога, живую веру в Живого Бога, что в той или иной степени является характерным для большей части новейшего западного общества, в жизни которого Живой Бог играет незначительную роль. Их оголтелый "гуманизм" прогнал Бога с земли, а также из жизни и истории, да и Христа "изгоняют они из тела" и "развоплощают", как опять-таки говорил преподобный Иустин. Ведь и Клинтон упоминает о Боге, и на долларе они пишут: "Мы верим в Бога", но в его и их жизни и поведении Бог не участвует, да и не дают они Ему места в своих поступках и делах, а лучше сказать – в своих преступлениях (в сербск. яз. игра слов: "дело" – "недело", т.е. "злодеяние", "преступление". – Прим. перев.), поэтому и не находят никакой потребности покаяться в своих злых делах и изуверствах. В своем поведении, как это ежедневно демонстрирует превозносящийся над всеми евро-американский человек и как это с особой ясностью показал несчастный и злодействующий Клинтон (1), они ясно свидетельствуют о том, что для них даже обыкновенный человек не есть мера, а тем более – Богочеловек Христос. Ведь вместо реального и живого богоподобного человека в них самих и вокруг них господствует их пресловутая "концепция о человеке" и "права человека", во имя которых они могут со спокойной душой 77 дней бомбить целый народ! И какой тогда это гуманизм, и какая демократия?!

Всё время они разглагольствуют о "правах человека" и о "демократии", которая есть что угодно, только не она сама; ведь если бы она была столь реальной и осязаемой, то о ней столько не говорили бы и не навязывали бы ее другим силами блока НАТО. Мы очень хорошо знаем о том, что такие "гуманисты" принесли кровь в Корею и Вьетнам, в Сомали и Руанду, и сюда к нам, сербам, и к нашим братьям-грекам на Кипре. Куда бы они ни приходили, всюду приносили с собой кровь и ее же после себя оставляли. И впрямь, где ни пройдут они, "их следы смердят изуверством". Самое веское и самое новое доказательство тому — распятое Сербское Косово и Метохия! Всё это, конечно, никакой не гуманизм и никакая не человечность, а самый позорный отказ от всякой человечности, иными словами – зверство. Поэтому в наши дни справедливо говорят – не только отец Иустин, но и великий общественный деятель Александр Исаевич Солженицин – о декадансе и дегенерации даже изначального европейского гуманизма, зародившегося пять-шесть веков тому назад в Италии и основывавшегося в большей или меньшей мере на христианской идее добра в человеке; а ныне такой гуманизм превратился в секулярный антропоцентризм и в силу неприкрытого утилитарного, корыстолюбивого рационализма всё больше переходит в неприкрытый просвещенный эгоистический интерес, как недавно выразился Солженицин (при вручении ему награды французской Академии морально-политических наук, переданной ему в Москве Аленом Безансоном; кстати сказать, и сей последний, как и Солженицин, критиковал евро-американскую тиранию над сербами, совершаемую якобы "во имя гуманных начал").

Мы сказали, что планетарх (самозваный "господин вселенной") Клинтон упоминает о Боге. (Недавно он заявил, что во время "воздушной кампании в Косово" – как именовались жестокие и разрушительные бомбардировки – "молился Богу", забывая, лжец, что в ходе бомбардировок в те дни, когда было облачно и они не могли нас бомбить, предсказывал, что "будут ясные дни в мае, июне, июле..."; это значит, что он готовился свое преступление и нашу трагедию растянуть на необозримое будущее!) Упомянули мы и о том, что на их долларе написано: "Мы верим в Бога". Такое "упоминание о Боге" очень легко вписывается в обезбоженный гуманизм, уже не антропоцентричный, но скорее – дьяволо-центричный. И сия пародия с надписью на долларе есть, в сущности, ужасная подмена Бога маммоной, подобно тому как и "Капитал" Карла Маркса (формально выступавшего против капитализма) явился тем же самым, что в Библии именуется маммоной, то есть ложным божеством богатства. Поэтому Спаситель в Евангелии и сказал: Не можете служить Богу и маммоне, Богу и богатству (Мф.6:24).

Богатство обладает опасной силой, а лучше сказать – привлекательностью, которая может поработить человека. Такую притягательную силу имеют все вещи вообще. Вещи не суть сами по себе зло, они – Божии творения, данные человеку Богом, чтобы он жил среди них, насыщался и развивался. Однако вещи, творения, имущество – если человек переместит центр своего бытия с Живого Бога на что бы то ни было иное – могут как бы овеществить человека, поработив его себе. Святые в Православии говорят о трех главных страстях, могущих подчинить себе человека; все эти три страсти дегуманизируют, расчеловечивают человека. Таковы суть страсть к наслаждениям (= к похотям), страсть к славе и страсть сребролюбия, т.е. безудержная жажда имений и богатства. И святые отцы, жившие как истинно человеколюбивые Божии люди, говорили, что человек может легко поддаться и подчиниться этим страстям: сластолюбию (сладострастию, плотским наслаждениям), сребролюбию (жажде богатства) и славолюбию (суете и гордости). Все три эти страсти, как опять-таки свидетельствуют святые, проистекают из одной-единственной и главной страсти – из самолюбия, эгоизма, себялюбия. И самопровозглашенный гуманизм есть чаще всего человекоцентричное самолюбие, облеченное в разные одежды. Где это присутствует и где доминируют эгоизм и самолюбие, там нет и не может быть ни гуманизма, ни человечности, ни человеколюбия. Лучшим доказательством тому является сегодня американский тоталитаризм, американская самовлюбленность, подчинение всего и вся американским интересам: всех людей, народов, государств, континентов. "Гуманизм" здесь – лишь лживые слова и камуфляж, мягко говоря, "пестрая ложь", а на самом деле – злодеяние по отношению к людям и народам.

Часть 5. Мера, данная от Бога

В Православии, в православном живом Предании, вере, опыте, жизни, бытии и поведении, – в центре всего находится христианский (Христов, Христо-подобный и Христо-центричный, Богочеловеко-центричный) гуманизм, то есть Богогуманизм, явленный и открывшийся во Христе и в христоподобных святых. И это – мерило, и содержание, и смысл нашего бытия, и жизни, и деятельности. Православный гуманизм – это "христианизм", это – Богочеловеческий союз и дружба, соработничество и общение, Бог и человек в общности, а не в конкуренции, не во взаимной борьбе, не в самолюбии и не в саморасточении. Создавая человека в раю, Бог поставил человеку и человеческому роду в качестве цели общение любви. Однако дьявол побудил человека жадно взять себе, присвоить, вкусить от запретного плода, и человек прельстился этим лукавым дьявольским предложением: Будете, как боги! Словно вкушением, а тем более – похищением, какого-то плода человек может уравняться с Богом! И когда человек взял и вкусил плод, то увидел, что он обманут, что не стал он "как Бог". Ведь нельзя через захват соделаться чем бы то ни было, а тем более – Богом. Впрочем, Бог и сотворил человека, чтобы тот мог уравняться с Богом, но в свободе и любви, а не через обман и умыкание плода. Все мы, будучи людьми, можем лучше всего понять это в любви. Любовь невозможно никому ни навязять, ни отнять; вы можете делать всё что угодно, но не можете никого заставить вас любить. Все мы знаем, как несчастны насильственные браки и вынужденная дружба, потому что они служат лишь каким-то частным интересам, составленным из чего-то такого, что не есть истинная любовь, не купленная и неподкупная, бескорыстная и самоотверженная, чистая и жертвенная. Истинной любви свойственно жертвовать, а не гнаться за собственными выгодами и прихотями, удовлетворяя лишь свое самолюбие, которое есть самозамкнутость, тогда как любовь – это раскрытие себя для другого, для общения с ним и самозабвенной дружбы. Вот идеал православного гуманизма – любовь: боголюбие и человеколюбие, оба они соединяются в христолюбии (как говорит святитель Николай Жичский). Причем, идеал не только как цель и намерение, но и как метод и содержание, а также как дух и склад ума православного человека и смысл православного гуманизма – человечности. Без подлинной, беззаветной любви не может быть человечности, но только не-гуманность и бесчеловечность.

Но вернемся снова к вопросу о человечности и бесчеловечности. Согласно гуманизму, как его односторонне понимали и понимают на Западе, человечность – это примерно то же самое, что дать человеку волю! Но из людского опыта мы твердо знаем, что дать себе волю – это далеко даже не хорошо, не гуманно и не человечно. Только на первый взгляд это представляется благом, однако впоследствии чаще всего оказывается губительным. Возьмем для пояснения одну почти безвредную вещь, например, спорт. Спорт – это одно из поприщ жизни, где человек может хорошо видеть себя и наблюдать за собой. В спорте существуют определенные правила. Нет такой игры, где не было бы правил; правила повсюду, и эти правила должны соблюдаться. Впрочем, не только правила игры, но и правила подготовки к участию в этой игре – так как и здесь имеются определенные стандарты поведения. Вы не можете дать себе или другому игроку волю, так чтобы он делал всё, что хочет. Ведь такой игрок просто-напросто не сможет завтра играть, не будет способен привести в действие и сконцентрировать свои здоровые силы, но он направит их туда, куда не следует, растратит их где-то на стороне. Не можете вы, к примеру, всё есть, ни в чем себя не ограничивать – и быть в хорошей спортивной форме. То же самое относится и к любому виду человеческой деятельности: нельзя наедаться и переедать или же, напротив, не есть вообще – и одновременно хорошо и постоянно работать. Этот, с позволения сказать, самоконтроль – и есть мера жизни. Человеческая жизнь имеет данную от Бога меру. Ее можно увеличивать и расширять, но нельзя упразднить. Древние греки, искренние в своем стремлении быть гуманистами, как ни уважали человека, но все-таки говорили: "ничего сверх меры"! Ибо для человеческого существа так или иначе нужна мера, хоть и предназначено оно к божественной безграничности. Но только в Боге и с Богом.

Мера, и причем мера всеобъемлющая, для нас, православных христиан, – это Христос; а с Ним и вслед за Ним – святые. В 1971 году я был на симпозиуме православных богословских школ в Бостоне, в Америке, на котором некоторые из участников-протестантов говорили, как важна гуманизация, то есть "очеловечивание", человека, утверждение человека, созидание человека для достижения им совершенства и что это – то же самое, что и достижение Христа, полная гуманизация человека. Я им тогда ответил, что обожение человека во Христе Богочеловеке – вот подлинная гуманизация, утверждение и прославление человека. Ведь только человек во Христе есть мерило и вершина настоящего "очеловечивания", обогочеловечивания человека, как говорил об этом преподобный Иустин. Говорит об этом и святой апостол Павел: "Дондеже достигнем вси в соединение веры (Христовой) и познания Сына Божия, в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова" (Еф.4:13).

Итак, вопрос сводится к критерию настоящего человечества, подлинной человечности, истинного гуманизма. Не гуманно по отношению к ребенку предоставить ему свободу делать что хочет. Это значит – лишить присмотра незрелое, недоросшее существо, еще не способное управлять самим собой и самого себя созидать без нашей помощи и общения с нами, всеми остальными членами Церкви, – Церкви, которая есть общность всех Божиих детей во Христе (екклесиа на греческом языке и означает: собрание, собор, община). Естественно, не следует выдвигать неумеренные и бесчеловечные требования к ребенку, но нельзя его и недооценивать, как будто только одни мы умны и всё знаем! Ведь многие воспитатели, да и многие родители и даже некоторые духовники, думают, что только они и должны принимать решения и полностью руководить людьми. Человек – это тайна, тайна сама по себе и тайна Божия, и эту тайну надо чтить, необходимо уважать человеческую свободу, существо человека, его богоподобную личность. Но точно так же надо способствовать тому, чтобы детская и вообще человеческая свобода, похожая на молодое растение, правильно и успешно, положительно развивалась и росла, как юная ветвь, привязываемая к колышку. Не получает ветвь роста непосредственно от колышка, но он ей помогает, особенно когда дуют сильные ветры. Поэтому еще премудрый Екклесиаст сказал молодым: "Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих... И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего... И помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые (в сербск. яз. "злые". – Прим. перев.) дни... И возвратится прах в землю... а дух возвратится к Богу, Который дал его... Выслушаем сущность всего: бойся Бога (= в Бога веруй) и заповеди (= законы, правила) Его соблюдай, потому что в этом всё для человека (в сербск. яз. "потому что в этом весь человек". – Прим. перев.)" (Еккл.11:9–10; 12:1,7,13).

Божии законы и заповеди суть правила здоровой и нормальной жизни, жизни богоугодной, спасительной для человека. Они суть божественная педагогика, а слово "педагогика" означает: "руководство ребенком", и правильная педагогика как таковая – для него помощь. Человек в начале, в раю, был еще как дитя, говорит священномученик Ириней Лионский, и потому ему дана была заповедь как педагогическое средство, чтобы руководила она им, напоминала ему о Боге и приводила его к Богу. В этом цель настоящей и правильной педагогики. Однако педагогика носит не всемогущий, а вспомогательный характер. Она служит для того, чтобы помогать ребенку в позитивном развитии. Но если ребенок сам не старается ходить, двигаться, плавать, если не прилагает усилий к учебе, к дыханию, к молитве, то никто другой ему не поможет, потому что никто вообще не может заменить его самого. Значит, педагогический подход нужен, необходим, но он не всесилен, и потому он должен быть гуманным, человечным, а точнее сказать – человеколюбивым. Любовь – это и есть величайшая педагогика, а не одна только сентиментальность.

Один из основных элементов гуманности, истинной человечности – это почитание человека как существа богоподобного, а не только человека как индивидуума. Термин индивидуум выдвинул Запад, а мы, православные, больше любим понятие лицо, личность. Индивидуум означает отдельного человека, обособленного и замкнутого в самом себе, но это, по большей мере, означает и отделенность, и эгоизм, и жизнь только для самого себя. Тогда как понятие личности включает в себя общение и взаимные контакты с другими личностями, которые могут осуществляться в согласии и при совместных усилиях и стараниях; зачастую в них могут наблюдаться противостояния, а иногда и столкновения, но даже это лучше, чем индивидуализм и изолированность. У нас, сербов, наши человеческие отношения часто перемежаются препирательствами и ссорами, но и это, если (оно) не сопряжено с эгоизмом и злобой, может быть позитивным. Как две доски, которые трут одну о другую и тем самым сглаживают неровности, так и людская совместная жизнь, говорил преподобный Феодор Студит. Эта совместная жизнь, это сожительство почти всегда и неизбежно достигается немалыми трудами, личными и совместными подвигами, но в то же время оно созидает людей живыми личностями. Нет ничего легкого в человеческой жизни, ведь созидать человека – дело вовсе не простое, потому что оно вечное и непрестанное.

Отношение к ребенку подлинно гуманно не тогда, когда мы всё ему позволяем, но зачастую нужно, чтобы мы кое-чего ему не разрешали, потому что нельзя, чтобы ребенок делал всё, что хочет, "переворачивал все вверх дном", как говорит наш народ. Настоящая любовь здесь всегда найдет меру. Не могу я по любви к моей матери, которую я сильно любил и люблю, вести себя своевольно и дерзко, но и мать не смеет так поступать по отношению к детям. Есть одно народное изречение, весьма разумное: "Если ты мать – покройся"! Не может ни мать делать, что хочет, ни тем более дитя. В этом смысле весьма напряжен труд по созиданию истинного человека, истинно личного и совместного (= соборного) бытия, труд по действительной гуманизации человека. Гуманизация человека – это не насилие над природой человека. Впрочем, здесь уместен вопрос: над какой это природой человека? Над той, какую сотворил и дал Бог, или же над той, во что она превратилась, низверженная и извращенная нами? Утверждающие, что человек есть лишь животное, что человек – всего только от обезьяны, т.е. что человек есть одна горизонталь, существо только этого мира, и такой человек есть мерило всего, – такие люди, в сущности, негуманны, так как калечат и кромсают человека, заключая его в заранее подготовленные и определенные ими же рамки. Настоящий человек вырывается из этого их прокрустова ложа, потому что он есть существо, сотворенное не только для земли, для материального, растительного и животного мира, но и для Неба, для Ангелов, для вечности, а самое главное – для бессмертного и истинного Бога. (Хорошей иллюстрацией подобного уродования человека путем з